В пьесе Евгения Шварца «Тень» два респектабельных людоеда говорят, сидя за столиком в кафе, между собой: «Человека легче всего съесть, когда он болен или уехал отдыхать».
Это неправильная мысль. Лучше всего съесть человека, когда он спит.
Заснул я тут днем. Апрель. Разморило меня. Вернулся с дневных своих километров, собирался ехать на встречу с читателями, но чувствую – сон наваливается. Ну я и лег – как был: в джинсах, рубашке, прямо на покрывало. Поставил будильник в телефоне на шесть вечера, чтоб не опоздать – и заснул.
Плыву себе, как рыба, вижу сны, иногда всплываю, через толщу воды и сна слышу, как птички за окном поют, как быстро чиркают чьи-то ролики по асфальту.
Сквозь сон услышишь: визг детей, и лай собак, и скрип качелей –
проснешься: а на краешке земли
твои стихи как улицы в апреле
так чисто вымыли, так сухо подмели.
Но дело в том, что мы уже повисли
как яблоки, и видно наперед:
один из вас – живой и белобрысый,
другой из вас – нездешний и умрет.
Вот уж воистину. Когда я это стихотворение писал лет семь назад, не знал, что я пророк. Потому что и правда: повисли, а один из нас умрет. Точнее, не один из нас, а я. Еще точнее: съедят.
… Мой сон прошел, и я всплыл на поверхность. Проснулся я до звонка, взял телефон в руки, будильник непригодившийся выключил – и в фейсбук полез. Что там новенького? А новенького там было дословно следующее: «ваша сессия истекла». Ваша интернет-жизнь, в принципе, тоже.
В общем, меня забанили.
Не кто-то из недовольных пользователей, у себя в аккаунте. А сам фейсбук. По доносу. Причем доносу коллективному.
Дескать, нарушаете вы, Дмитрий Борисович, наши правила – поэтому извольте пройти в черемуховый овраг.
… Я бросился к стационарному компьютеру, но там та же история.
Сильно прошерстил кто-то мой уютный бложик и нашел-таки одно запрещенное слово. Аж в 2015 году написанное. После чего главный тайный дал свой сигнал – и несколько респектабельных людоедов меня съели, причем без ножа и даже вилки: просто написали коллективную жалобу.
Вот тебе и «живой и белобрысый». Вот тебе «нездешний и другой».
Но мне некогда было горевать – меня ждали мои слушатели, к ним я и поехал.
И думал по пути: ну я вам, мои тайные недоброжелатели, устрою! Подниму на уши своих друзей, пусть они все ваши подлости на свет божий и выведут! (Тем более, что не такие уж эти недоброжелатели и тайные.)
А когда вышел после встречи, уже в девять часов вечера, вдруг вспомнил одну историю.
Надежда Яковлевна Мандельштам рассказала ее в своей «Второй книге».
Про то, как она лежала в снимаемой комнатке в темноте, когда уже осталась одна, без сгинувшего в сталинском лагере мужа, лежала и думала: пусть у нее появятся свои ручные фашисты. Которые отомстят за О.Э. и за ее тоже почти уничтоженную жизнь.
Пусть они ворвутся в дома тех, кто сгноил его в лагере, кто писал доносы, кто убил его. Пусть. Распаленная жаждой справедливой мести, она видела в мыслительной тьме, как белеют их подлые губы, как жалко ползают они в ногах у ручных фашистов, как просят пощады. (Собственно, триеровский «Догвиль» как раз об этом, но Триер тогда еще не родился.)
А в один прекрасный день поняла: нет.
Все люди делятся на тех, кто считает, что людей убивать нельзя, и на тех, которые считают, что вот их конкретно убивать и унижать нельзя, а вот тех, каких-то абстрактных, других людей – можно.
И она отказалась от мести. Хотя кому она там могла отомстить? Только если в мыслях.
Но она и от мыслей про месть – тоже отказалась.
И тут как будто что-то щелкнуло.
Это было поразительно: вместо того, чтоб исходить злобой и ненавистью, я вдруг рассмеялся.
Стояла прекрасная апрельская вечерняя пора, я шел через город освобожденный и веселый. Я, правда, почему-то был радостным (я ничем не могу это объяснить, кроме как неожиданным, прости господи, простветлением).
Я шел и думал: – Господи, какое счастье. Мир такой огромный, там так много желтого света и синих сумерек, первых, только что начавших проклевываться зеленых листьев, а мы исходим злобой и ненавистью на крошечном участке земли, который даже землёй назвать нельзя. Ибо это интернет. Жалкий фейсбук. Маленькое окошечко в безграничной Вселенной.
Я шел, минуя Смоленскую площадь, Новый Арбат, еще какие-то улицы, шел, как будто только что народившийся, а рядом со мной, невидимые никому, шли другие, съеденные такими же благопристойными людоедами люди. Нас было много.
И всем нам было смешно и спокойно.
Поэтому я достал телефон и написал своим друзьям, которые жаждали отмщения и хотели получить от меня сигнал напустить на злодейски забанивших меня своих ручных фашистов:
– Ничего не надо делать. Пожалуйста. Пусть никто не причинит больше никому зла. Ну, по крайней мере, мы этого делать не будем. Мы же не они. Мы лучше.
И пошел дальше.
…А в одной из темных подворотен в этот момент безымянные людоеды догрызали свою следующую жертву.
Положение Дмитрия Воденникова в современной литературе несколько рискованно — как вообще рискованно положение новатора, тем более настолько яркого, развивающего явно необычную и в то же время втайне узнаваемую энергетику.
«TEXTONLY»
Читать стихи Воденникова стыдно, страшно и сладко. Стыдно — потому что Воденников предельно искренен. Страшно — потому что детский восторг, брат–близнец детского ужаса, бродит по страницам его книг, бросается на читателя. Сладко — потому что капризная и убийственно точная интонация завораживает и не отпускает. Не бойтесь, она не отпустит вас уже никогда.
«ВЕЧЕРНИЙ КЛУБ»
Его безнадежный, зачаровывающий метод складывать слова постоянно готовит к тому, что каждое из них может оказаться последним. Лирик, наградивший себя столь развитым чувством ответственности, разрывает тем самым всякие связи с постмодернистским миром. Так что Воденников, не скрывающий личных трагедий ... в этом смысле одинок.
«СЕГОДНЯ»
Самый недопустимый штамп, накладываемый на эту поэзию, содержится в отвратительных размышлениях о ее «особом лиризме». Говорить о «лиризме Воденникова» бессмысленно, потому что Воденников — до–лирический и по настоящему жестокий и жуткий поэт.
«EX LIBRIS НГ»
…Все это так, но любой другой, кто опрометчиво захочет встать в очередь «воденниковообразных», явно переоценил степень насмешки, допущенную поэтом Воденниковым в почти трагическом вопросе «кто же, кто же посмеет быть, кем был и смею я?» ... Их скорбное шествие уже началось. А он опять всех обманул. Он рационален до невозможности.
«РУССКИЙ ЖУРНАЛ»
Не такое уж и новое... Дима, очень интересен... король современных русских поэтов.
Новое имя для меня, нужно почитать, если сыщу еще что-то.
Спасибо, Павел.