Лев Консон Повесть

 ...Думалось, что раз ве­зут на волю, то ехать будем спокойно, но на де­ле оказалось не так.
 Среди уголовников были блатные (с таким теп­лом описанные Михаилом Деминым). В трюме блатные полезли нас обыскивать, отбирать при­глянувшиеся вещи, приставать к нашим девчон­кам. Потом они пробрались в парикмахерскую и там забрали бритвы и весь одеколон. Перепив­шись, блатные выползли на палубу парохода и стали грабить пассажиров. Конвою с трудом уда­лось загнать их обратно в трюм. Но, вкусив вольного воздуха и тройного одеколона, они взбе­сились окончательно. Горланили песни, хрипели, одного из своих судили. Повесили. А еще одному, из наших, отверткой живот пропороли.
 Попытаюсь объяснить, почему несколько сот мужчин, прошедших фронт, прочитавших Шекс­пира, Достоевского, Толстого, позволили десятку пьяных сифилитиков грабить, убивать, насило­вать.
 Все те, кто могли воспротивиться насилию, по­гибали в лагерях сразу. Если они сопротивлялись властям, их убивали власти; если они сопротив­лялись блатным, их убивали блатные. Их все уби­вали. Те же, у кого инстинкт жизни оказался силь­нее чести и порядочности, подписали договор с дьяволом. Из договора следовало, что дьявол обя­зуется не всех убивать, а преимущественно силь­ных. Мы же брали на себя обязательство насилия не замечать и отворачиваться от товарищей в мо­мент, когда их добивали. Только так могли мы вы­жить, только такими нас оставляли жить. Понятие о порядочности стало настолько изощренным, что на все подлости мы обзавелись массой оправда­ний.
 Каждый из нас говорил себе приблизительно так: «Ну, что я могу сделать один?» (А нас были тысячи тысяч!). Или так: «Я теперь в особых усло­виях, я теперь, конечно, не могу быть таким, как прежде. Чтобы выжить, я не должен замечать про­извола, мне нужно отвернуться от него, так, быть может, до свободы доживу. У меня старая мать, я никогда не имел девчонки, я только от других знаю, как это делается. У меня жена будет, сын будет. Я сделаю его сильным. Я миру дам хорошего человека, он оправдает меня. Да я и сам другим буду.
 Там, на воле, я не позволю глумиться над собой, я не падаль, я могу отличить зло от добра. Там жизнь будет нормальная, и я нормальным бу­ду. Я столько вынес, я заслужил ту жизнь. Мне б только до воли дотянуться! А зла и так много, будет одним злом больше, но я успею проскочить на свободу. Я все людям расскажу, это для них важнее моей смерти. Но только для этого я дол­жен остаться в живых».
 Так думали не худшие из нас, так думали мы, отказавшиеся сотрудничать с оперуполномочен­ными. Мы, оставшиеся в живых, сотрудничали так, без подписи. Мы по-другому сотрудничали. Стукачи льготы получали: хлеба кусок или долж­ность придурка, а мы просто, на общественных началах, почти бескорыстно.

 Мы действительно выходили из лагерей перевоспитавшимися."

Лев Консон "Краткие повести"