ЛЮБОВНОЕ
Поток твоих волос — как темный лес,
и влажных уст река — как в дебри темной
зов затаенный,
таимый плеск.
Во тьме обовью тебя розою ночи —
мир исчезнет, как веточка, лист или жест,
мимолетно и молча
канет промельком в очи,
и скажу: нет меня, но я есть.
Плыву я в тебя, ты — слеза в моем взоре,
слышу море в тебе, что дельфин серебром
гравирует, шумящее слышу я море,
в раковине тела шумящее сном.
Или в роще зеленой,
где белеешь березой
и млечностью дня,
буду грубым, громадным
первобытным гигантом,
как бугай, а не птица,
в ветвях твоих — я.
Посвящение:
День один — а для печали — век,
жест один — и вихрей хоровод,
шаг один — и ты уж только есть
в каждый миг — дух, что во прахе ждет.
Моей дорогой Басе — Кшиштоф
2.11.42
* * *
Золотого неба створы
я хотел бы отворить,
тишины орех, который
должен треснуть, чтобы жить —
ткать зеленые листочки,
плеск озер, звучанье ночи,
и сверкнет ядром молочным
утро птиц.
Претворю я твердь земную
для тебя в пушинок лёт,
тень предметов оживлю я,
пусть пружинится, как кот,
мехом искрясь, пусть склубится
в краски гроз, в сердечки листьев,
в ливней переплет.
Воздух, что струится, вея,
ангельских селений дым,
превращу тебе в аллеи,
в сень берез, в их светлый пыл,
и взовьют виолончелью
плач — вьюнки зари вечерней,
гимн пчелиных крыл.
Только вынь в глазах застрявший
образ дней, что вновь и вновь
катят в море крови страшной
камни белых черепов.
Отмени наш век увечный,
обойми могилы речкой,
смой с волос пыль битвы смертной,
этих лет немилосердных
пыль и кровь.
15. VI.43
ТАКИЕ ВРЕМЕНА
Любимая, дорогая. Такие вот времена.
Ночь давно уже длится, ночь без звезд и темна.
Дрожат привиденья деревьев, с корнями сорваны с мест.
Каркас небес над нами — как рук переломанных крест.
Головы стукают оземь, ночи уходят в дни,
а дни уходят в ночи, рождая гробы — не ладьи,
могилами в мир уходят, уходит время в снах.
Сердца — но их так мало, уста — а сколько их?
И так малы мы сами, шаг лишь один — ив миф.
И мы — как эти тучки над перекрестком дорог,
где пушки стольких столетий и крест, на коем — Бог.
Веревки. С виселиц, что ли? но колокол, а не труп.
Не колокол ли пространства? И эта слабость рук.
И утекает сила — как будто песок в стекле
старинных часов песочных. И мы очнемся во сне
без голоса и без силы. Рычат, одна за другой,
бронемашины бури. Кровавой розой в хмури
небо нависло над нами, как поколения гор.
Треск черепов. И тихо. Лишь мрак и тишина.
И ветер стукнет ставнем, и век придавит камнем.
И наших сердец не станет. Такие времена.
10.IX.42
* * *
Земля — как столп огня. Бич бьет,
вслепую бьет и камень рушит,
и темные ваяет души
в могилах лет, за годом год.
Ночь каторжная. Гул огня.
Стон виселиц, что журавлями
колодцев высятся. Телами
полна колодцев глубь до дна.
Когда же сапоги солдат
хрустят по лицам близких наших,
то каждый труп — живущих брат,
что родину-могилу пашут.
Уста у нас — как сабли штрих —
сухи от голода, бескровны,
глаза у нас — как смерти крик —
нацелены в тех, что виновны.
Сердца у нас — как молот тот,
что лик земли ковал веками,
как быстрых ласточек мельканье
и орлих крыльев орлий лет.
Сквозь наши очи, что без слез,
земля! плыви полями всеми,
пока, земли свободной горсть
держа, пойдем брать штурмом время,
как пепел веры. Возведем
для наших грез — железный дом.
7.1.43
ЗЕМЛЯ
Земля любви, народов земля святая,
ты, как озеро мрака, в забытьи без срока,
от морозящих вихрей черным льдом зарастая,
молча в себе замкнулась, погребенная роком.
Так из времени выпав, мы, которые смели
звать по имени Бога, людей по делам их,
иных времен не знали, узнать не успели,
и ужас наш умрет в нас, когда умрем мы сами.
Мы в ледяных кварталах блуждаем, бездомны,
под снегами — лишь камни, валуны — под глиной,
мы каторжники те же из каменоломни,
мы в уличных облавах, как звери, гонимы,
как трупы — из души, как призраки — из тела,
мы изгнаны на гибель под пули расстрела.
Мы, что у стен холодных ночами таимся,
чуя в шагах звук смерти, свист бича — в свисте ветра,
в земле святой томимся, как в глухой темнице.
О, Ты, Господь дней гнева! Господь конца света!
Воззови нас, согбенных над гробов кошмаром,
в уста вложи нам голос, в руки вложи кару.
15.1.1943
РОДИТЕЛЯМ
Вот видите, что вышло.
Был я как шелест липы.
Имел я имя Кшиштоф
и тело — богач не великий.
Как святой мой, я должен был Бога нести,1
предначертано было мне,
через реку людей и животных, через пески,
по колено в земле.
Ребенку — такое имя?
И крыльев такой покрой, мама?
Такая борьба, отец, сознающему вины?
От слез земли мне мокро, кроваво.
«Он сможет — ты думала, мама, —
он назовет, что болит, расслышит,
поднимет то, что во мне упало,
расцветай — говорила — цветок мой, огнем смыслов».
Отец, на войне сурово.
Говорил ты, мечтая, страдая за землю:
«Не вкусишь презренья людского,
выдержишь славы бремя».
Зачем ребенку такая вера,
зачем как пламени дом — наследье?
Выронят жизнь рук хризантемы
раньше, чем минет двадцатилетье.
Зачем же мысль взлетает сосной,
рубят ствол, а вершина парит в небесах.
Зачем же путь такой прямой,
если сердце немощно — прах.
Назвать не умею, мама, такую боль,
слишком сильно смерть отовсюду бьет.
Не знаю, мама, есть ли еще любовь.
Ноздри раздутые издали чуют: Бог.
Любовь — что же родит — ненависть, струны слез.
Отец, под курткой ношу оружье,
воюю, но вянут веры — ночью темно.
Как и тебе, мне не только свобода, может, и дело нужно,
может, и все равно.
День или ночь — мама, отец — выстою, пусть
в громах пальбы, солдат, поэт, эпохи пыль.
Дальше пойду — это от вас: смерти я не боюсь,
дальше неся, как сожженные розы, стремлений пыл.
30. VI 1.43
ИЗ ЛЕСУ
Растет лес ночью, как шум прибоя.
Дорога тонет во мху, во мху.
Колонны мрака над головою.
От сна разбужен бездной пустою,
крик злой, высокий рвет ночи тьму.
Внизу движенье людей, повозок,
оружья лязг во мгле, во мгле.
А под ногами, как море в грозах,
земля бунтует, вздымаясь, вздыблясь,
и голоса в пространствах гиблых,
темны и чужды, ждут во зле.
Солдаты стройны. Светлы их лица,
но темной силой земля разъята,
разверзлись недра, сыплется злато,
и тесен панцирь земли, и мнится,
что он уж рвется — гремит, гремит.
Светлые лица! на горизонтах
армии взяты в тиски войною.
Мальчики! как нам спасти планету
одной разорванной душою?
Любить? это мало, гибнуть? не дело,
лишь обнаружить тем самым слабость,
не поспевает мальчишечье тело,
а тьма стоит — и гремит, гремит.
Растет лес ночью. Бездна зияет,
все исчезает в ее жерле,
Это как будто сын умирает,
жить остается отец и тужит.
Прошли, пропали; дым только душит,
и крик высокий во мгле, во мгле.
27.6.44
ИЗ РАННИХ СТИХОТВОРЕНИЙ
ЭЙ! ПРОЧЬ С ДОРОГИ!
Была весна в моей отчизне
и маки на крови цвели;
была весна в моей отчизне,
солнце, весна и дни в крови;
дробь барабанов в мозг нас била,
лягал нас в лица стук сапог;
рвала сердца нагайка лжи.
На ненавистью разожженных
кострах столетья духа жгли.
«Die Strasse frei...»*
камнями слов;
грязью в лицо летела ложь,
ряды голов
и громкий рев
штурмовиков:
«Die Strasse frei...»
бил барабан,
бил по сердцам,
бил по мозгам,
бил по губам,
«Die Strasse frei...»
Гулкая дробь...
Улица. Кровь...
бьют по губам, бьют по сердцам, бьют по мозгам,
по головам...
штурмовики бьют сапогами.
ты помнишь?
с посиневших губ
одно только упало слово
(ты помнишь, Ганс?), толпа как ночь
росла над головой твоей,
потом в глазах песок соленый,
потом вкус крови на губах,
ты помнишь ли, товарищ Ганс,
солнце, весну тех черных дней?..
1938 г.
* «Die Strasse frei...» (нем.) — «Улица свободна...».
