Осип Мандельштам
И пояснение:
«Памятник Мандельштаму был установлен 8 ноября 2008 года в Басманном районе Москвы во дворе между домом 10 по Старосадскому переулку и домом 5 по улице Забелина. Место установки не случайно, в доме 10 по Старосадскому переулку часто бывал поэт, так как там жил его брат. Авторы памятника: скульпторы Дмитрий Шаховской и Елена Мунц, архитектор Александр Бродский».
Если бы я была в этот момент в Москве, то, наверное, непременно добралась до улицы Забелина, пусть бы мне пришлось изрядно поколесить, чтобы отыскать тот самый двор. И, скорее всего, ради такой затеи я бы выучила (хоть это мне дается с трудом) стихи:
Все чуждо нам в столице непотребной:
Ее сухая черствая земля,
И буйный торг на Сухаревке хлебной,
И страшный вид разбойного Кремля.
Она, дремучая, всем миром правит.
Мильонами скрипучих арб она
Качнулась в путь – и пол-вселенной давит
Ее базаров бабья ширина.
Ее церквей благоуханных соты –
Как дикий мед, заброшенный в леса,
И птичьих стай густые перелеты
Угрюмые волнуют небеса.
Она в торговле хитрая лисица,
А перед князем – жалкая раба.
Удельной речки мутная водица
Течет, как встарь, в сухие желоба.
И твердила бы слова, пока искала памятник. И не нашла бы его. А потом я бы вернулась домой (или туда, где меня приютили), зашла в Интернет и отыскала какие-нибудь позитивные строчки поэта. Например, эти:
Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!
Я нынче славным бесом обуян,
Как будто в корень голову шампунем
Мне вымыл парикмахер Франсуа.
Держу пари, что я еще не умер,
И, как жокей, ручаюсь головой,
Что я еще могу набедокурить
На рысистой дорожке беговой.
Держу в уме, что нынче тридцать первый
Прекрасный год в черемухах цветет,
Что возмужали дождевые черви
И вся Москва на яликах плывет.
Не волноваться. Нетерпенье – роскошь,
Я постепенно скорость разовью –
Холодным шагом выйдем на дорожку –
Я сохранил дистанцию мою.
И когда глаза мои уже начали слипаться, а моя кошка (или кошка людей, которые меня приютили) пришла и забралась ко мне на колени, я бы прочла очень мужское и очень красивое:
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды – ресница.
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню.
Хочешь яблока ночного,
Сбитню свежего, крутого,
Хочешь, валенки сниму,
Как пушинку подниму.
Ангел в светлой паутине
В золотой стоит овчине,
Свет фонарного луча –
До высокого плеча.
Разве кошка, встрепенувшись,
Черным зайцем обернувшись,
Вдруг простегивает путь,
Исчезая где-нибудь.
Как дрожала губ малина,
Как поила чаем сына,
Говорила наугад,
Ни к чему и невпопад.
Как нечаянно запнулась,
Изолгалась, улыбнулась -
Так, что вспыхнули черты
Неуклюжей красоты.
Есть за куколем дворцовым
И за кипенем садовым
Заресничная страна, –
Там ты будешь мне жена.
Bыбрав валенки сухие
И тулупы золотые,
Взявшись за руки, вдвоем,
Той же улицей пойдем,
Без оглядки, без помехи
На сияющие вехи –
От зари и до зари
Налитые фонари.
И слёзы бы навернулись на глаза, потому что судьба у поэта была печальной и завершение жизни получилось совсем уж трагическим. И стала бы я читать наиболее достоверные воспоминания бывшего узника сталинских лагерей Юрия Моисеенко:
«В ноябре нас стали заедать породистые белые вши, и начался тиф. Был объявлен строгий карантин… Велели раздеваться и сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения в одевалку, где было ещё холоднее. Пахло серой, дымом. В это время и упали, потеряв сознание, двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из Кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки и на них написали фамилии: «Мандельштам Осип Эмильевич, ст. 58, срок 10 лет». И москвич Моранц, кажется, Моисей Ильич, с теми же данными. Затем тела облили сулемой. Так что сведения, будто Мандельштам скончался в лазарете, неверны».
И вспомнила бы почему-то отца и его счастливое вызволение из сталинских лагерей. И уже пыталась бы заучить новые строчки:
Дано мне тело – что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?
Я и садовник, я же и цветок,
В темнице мира я не одинок.
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Запечатлеется на нем узор,
Неузнаваемый с недавних пор.
Пускай мгновения стекает муть
Узора милого не зачеркнуть.
И понимала бы, что назавтра всё-всё забуду.
