Многие годы прошли с тех пор, как он удалился в пустыню. Укрощать свой дух и усмирять плоть. Избегая соблазнов мирской жизни, постигать высшее. В бесплодной, безнадёжной попытке приобщиться к небесному. Он забыл свой дом. Весь мир стал ему домом. Оставил своих близких. Птицы да звери стали ему друзьями. Отринул все блага, преподносимые миром. Ему довольно было рубища и грубой пищи. Он повторил многие из великих деяний святых подвижников прошлого. Сделался аскетом и молчальником, даже побыл некоторое время столпником. Молчание, пожалуй, давалось всего труднее. Душа жаждала выражения. Так хотелось говорить, сказать хоть одно слово, хоть камню, хоть самому себе. Но сдерживался. Почитая эту потребность за искушение. Пищу он вкушал самую простую. Питался кореньями и орехами, запивая их настоями из трав. Изредка балуя себя ягодами.
Если бы пустыню, где он поселился, посещали люди, отшельник без сомнения обрёл бы славу святого. И потянулись бы к нему толпы за советом, исцелением или, на худой конец, благословением. Но, поскольку славы пуще всего, как самого худшего из возможных бедствий, он сторонился, то намеренно выбирал такую местность, куда никто не заглядывал. О нём не знали. Семья его забыла. Любившие разлюбили. Его полагали пропавшим без вести, сгинувшим бесследно, что ему на его стезе только на руку было. Не ради себя он шёл на этот тяжкий путь, но ради своей души, ради её спасения. Куда сложнее ему было бы в городе, среди мирской суеты. Скоро бы засосала рутина обыденной жизни. Деньги, заботы, даже семья стали бы путами, кандалами, что нельзя снять. Он хотел свободы в высшем её проявлении. Независя ни от кого и ни от чего, полностью подчинить своё существо лишь одной цели — быть достойным Божьей любви. Именно через отречение он полагал возможным достичь чаемого. Может быть, и ошибался. Но делал это искренно, с верою. К тому же никого не призывал следовать за собой. Появись у него последователи и почитатели, что выразили бы желание поселиться вместе с ним, вести такую же, полную лишений и испытаний жизнь, он прогнал бы их. Не из желания остаться в одиночестве, а ради их же блага. Ибо слишком труден и тягостен путь, избранный им. Не хотел посягать на то, что имеет хоть какое-нибудь право на святость и чистоту более других. Себя он полагал низшим из низких, недостойнейшим из недостойных. Не отличаясь в этом от святых древности. Каждый неосторожный помысел для его восприимчивой души равносилен был грехопадению. За любую мелочь корил себя. Мучил нещадно свою совесть, не давая ей покоя ни ночью, ни днём. Долгие часы простаивал на коленях, бичевал свою спину. Изнурял тело постами. Лишь бы смирить свои мысли. Ведь всё время он продолжал думать. И, как человек большого ума, мог затронуть любой предмет. А это очень часто приводит к «запретному». Нет, он не считал себя святым, не считал, что делает что-то великое. Своё подвижничество признавал за каплю в море по сравнению с подвигами прежних страстотерпцев.
Он исхудал, при этом на удивление не делаясь тощим. Щёки опали, придав лицу благообразности. Глаза, не теряя природного блеска, обрели проницательность. С грустью он смотрел на мир. Облик его, несмотря на все лишения, был цветущ и здоров. Видно и вправду духовное преобладает над телесным. По крайней мере у подобного рода людей. Пустынник чтил жизнь во всех её проявлениях. Врачевал зверям раны. Залечивал птицам крылья. Не гнушаясь самых отвратительных на вид созданий. С лёгкостью брал на себя тяжкий труд. И всё это с радостью, с благодарственной молитвой. В болезнях, которые периодически с ним всё-таки приключались, не отвращался от Бога. Не роптал на тяготы и бедствия. Не жаловался на свою судьбу и одолевающие немочи. Благодарил за жизнь, дарованную Его милостью, за благодать, безмерно посылаемую людям, только лишь в следствие слепоты не воспринимаемую ими. Просил у неба лишь отпущения имеющихся грехов и крепости в вере, чтобы пересиливать искушения. Не мог он просить за всех. Был только один, что имел на то право — просить за всех. Куда жалкому пустыннику посягать на такое величие?
Он был смирен, прозябая в ничтожестве. Оставался смирен и в приобщении к высочайшему. Постарев, отшельник был всё ещё бодр телом и остр умом. Научился варить целебные настои, помогающие в любых недугах. Жил тихой и неприметной жизнью. Ютился в маленькой хибарке. Окружал свой быт нехитрым, самым необходимым скарбом. Ведь вещи имеют склонность опутывать человека. Помимо пользы, которую они приносят, есть от них и вред. У пустынника было лишь то, что нужно для жизни, для её поддержания. Остерегался удобства, которое для духа опаснее тяготы.
Слава благополучно минула его, однако и полной безвестности отшельнику сохранить не удалось.
Прознал о благочестивом сём муже дьявол. Не самого крупного пошиба. Обычный средненький бес. Для искусителей нет более желанной и ценной добычи, чем такие святоши. Чрезвычайно трудно их расколоть. Долгого времени и многих стараний требует это. Но зато сторицей окупается, если удаётся. За совращение с пути истинного святого бес получает ещё один дополнительный рог и целый легион чертей в услужение. Невелика сложность соблазнить мирянина. Он итак день-деньской только и думает, чем бы соблазниться. Дай ему повод. Натолкни на мыслишку. Мужчине покажи стройную ножку. Женщине шепни несколько обольщающих слов. Ничего нет проще и доступнее, чем грех. Старцу дай девочку, юнцу опытную матрону. Трудится особо не надо, но и греха из этого немного выжмешь. Перед вором помахай кошельком. Воину укажи беззащитного врага. Власть имущему помоги написать такой закон, что позволял бы ему безнаказанно ограблять подданных и судить их по собственному произволу. Люди и сами способны грешить. Даже более того, истово хотят этого. Часто и толчка никакого не требуется — сами с грехом прекрасно управляются. Но вот те, что сторонятся этого, те, что даже в помыслах, даже в душе своей и вечном её противнике — уме, стараются соблюсти чистоту — такие люди для бесов сложная задача. Лучший подарок, который можно преподнести Князю Ада. Искушать таких следует осторожно. Понаблюдав, присмотревшись к страстишкам. У каждого они должны быть. И если смиряют их, значит, всё-таки есть они. Таятся в каком-нибудь душевном тайничке. Подавленные, затравленные ждут исхода. Их надо обнаружить, разжечь огоньком соблазна и помочь вырваться наружу в виде поступка.
Долго следил дьявол за пустынником. Сторожил каждый его жест, каждое движение его души. Подслушивал молитвы, стараясь выведать тайные мысли. Но вновь и вновь, внутренне и внешне, на словах и в уме соблюдал старец чистоту. Дьявол навевал ему нескромные сны. Аскет только усиливал посты. Вовсе не ложился спать. Но не поддавался проискам нечистого. Ничем его было не взять.
Под разными видами, в разных личинах являлся ему дьявол. То приходил как умирающий купец. Притворялся обессиленным, пока отшельник за ним ухаживал. Даже помирал, но и тогда святой муж не брал его толстого кошелька себе и не прельщался его золотыми перстнями.
Кусал тонкие змеиные губы искуситель, рвал свою козлиную бородку.
Являлся девой юной и соблазнительной. Обещал своё тело. Говорил о тех ласках, что оно может подарить. Морщился брезгливо пустынник. Отворачивал взор от оголяемых бесстыдно персей и бедёр.
Тёр рога, топал копытами бес.
Представал монахом, от мира удалившимся. Смелыми речами заронял семена сомнения. Искушал веру самым изощрённым и сильнейшим соблазном. Но семена эти падали на твёрдую почву и не прорастали. Вера оставалась нетронутой. Пустынник выслушивал, не вникая. Подчас затыкал уши. Везде и во всём оставался верен Господу. Никогда не оспаривал воли Его.
Всякий раз принужден был отступать нечистый.
Нападал на пустынника чудовищем, свирепым и ужасным. С клыками и зубами, превосходящими по размеру рог носорога. Грозно рычал, бросался. Но старец легко отгонял его молитвой и упоминанием святых имён. Нисколько не страшась, ни за жизнь, ни за душу.
Думал дьяволишка, как взять его, как подступиться. У каждого человека должно быть слабое место. На то и человек, чтобы быть слабым.
Отшельник любил детей. Может, прийти к нему маленьким сопливым ребятёночком, попросить пристанища? Сослаться на несправедливые обиды от злых людей. Напридумывать себе несчастий и страданий. Жаловаться на жестокость и немилосердность к себе. Может быть, хоть тогда, увидя исстрадавшееся, измученное дитя, возропщет кроткий? Обругает Провидение и нечаянно затронет волю Того, кто им руководит. В сердцах дойдёт до Бога и неисповедимости Его. Чем больше думал над этим демон, тем больше убеждался, что план хорош. «Стану ребёнком», — решил он. Сказано — сделано. Ибо у чертей, как и у людей, всему предшествует слово. Стало рогатое чудище милым ангелочком. Светловолосым голубоглазым херувимчиком. «Непорочностью обману святость. Жалостью сокрушу броню. Заставлю полюбить себя. Нельзя не любить таких детей. А уж из этой искорки раздую пламя поярче. Которое охватит всю его душу», — размышлял нечистый.
Пустынник встретил его без тени подозрения. Приход исхудалого измученого мальчика встревожил душу праведника, пусть и не так, как хотелось бы бесу. Ужаснулся старец, увидя язвящие раны, борозды от кнута на худенькой спине, следы от кандалов на тоненьких ножках, синяки и кровоподтёки от побоев. Нечистый расстарался, творя себе внешность. Сострадание удалось разжечь ему, но и только. Ничего больше. Не стал роптать старый на Бога. Однако настоящее искушение ещё и не начиналось. Наученный неудачным опытом дьявольский приспешник действовал осторожно, не идя в открытую. Не заманивал. Молчал всё время, будто и вправду пострадавший ребёнок. И этим молчанием ещё больше расположил к себе отшельника. Тот и сам был молчун, даром что молчальник.
Видя, как мальчик боится каждого шороха, как отстраняется от протянутой руки, гадал отшельник, что же с ним такое могло произойти, кто мог так истязать малого и беззащитного. Сердце его обливалось кровью. Ему, прожившему многие годы в покое и безмятежности, вдвойне тяжко было. Сколько страданий должно было испытать это дитя, только начавшее жить и уже столь жестоко измученное? Но при этом, что странно было для дьявола, никого не винил, а опять благодарил Бога, что спас всё-таки.
Немало времени потребовалось пустыннику, немало терпения пришлось выказать, чтобы заслужить доверие маленького волчонка. И, как ни интересно было узнать его историю, остерегался спрашивать, боясь разбередить ещё незавшие раны. Не пустое любопытство двигало им, но побуждение врачевателя души. Чтобы наилучшим образом залечить рану, надо знать, какое оружие её нанесло. Однако мальчик по-прежнему ничего не говорил. Лишь изредка взглядывал, так тепло, так искренно, так душевно.
Они жили бок о бок. Не говоря друг с другом ни слова. Бес строго следовал своей роли — обиженного и затравленного. Изображал, что потихоньку переходит от недоверчивости к привязанности. Искуситель был опытен. И, хоть ни одного святого пока не было на его счету, сгубил он многих. Подстраивал измены, кражи и убийства. Отваживал от веры. Было и
