Лебедев сидел в отдельной камере и ждал расстрела. За железной дверью раздавались гулкие шаги часового. Вот он дошёл до конца коридора, остановился, шаркнул ногами, пошёл обратно. Так продолжалось уже несколько дней. На допросах Лебедев, всё так же, бросал грубые шутки и на вопросы отвечать отказывался. Единственной его фразой при ответе было: "Я не признаю вашу власть? А, стало быть, ваш суд надо мной, не правомочен".
Остальные четверо, тоже говорили мало. Они лишь подтвердили информацию о налёте на деревню Зорино и кое-чем её дополнили. Каждый сыграл при нападении свою определённую роль. Раскаивались ли эти люди в содеянном, вспоминал ли их главарь Лебедев, сидя в своей тесной камере об убитых им мирных жителях, детях, стариках, женщинах? О чём размышляли они, в свои последние часы? Молили Бога о пощаде и прощении? Терзались горькими воспоминании об убиенных? Или уже не осталось в их жестоких сердцах ни слёз, ни жалости? Ведь то, что толкнуло их на столь чудовищное преступление, человеческими качествами, никак нельзя охарактеризовать.
Банда была ликвидирована. Продолжались поиски Вознесенского и Мухина. Чекисты обошли все адреса, где только было возможно проживание этих двоих.
- Они, должно быть, уже далеко, товарищ Жуков. Удрали и сидят где-нибудь, в Туркестане или Одессе, а мы их тут ищем, - говорил самый молодой чекист шестнадцатилетний Вячеслав Нефтерев.
- А ты, Слава, я вижу, совсем успокоился, рановато. Кстати, как насчёт официантки из ресторана "Лоза"? - спрашивал Жуков, обращаясь к Днестрову на пятнадцатиминутной сходке.
- Съехала она со своей квартиры в неизвестном направлении ещё недели две назад.
- А до этого, что?
- А до этого, мы не могли её разыскать, так как в ресторане она уже давно не работала. А без имени и фамилии, это было сложно вдвойне, только случай помог нам на неё напасть.
- Да, помню, ты уже рассказывал про хромого старика, сторожа этого ресторана, который узнал по фотографии Георга и сказал к кому тот приходил столь часто. И последнее, - начал Жуков, вставая, - Народным судом Ровенок Лебедев, Чакин, Батурин, Королько и Шаронов приговорены к расстрелу. Приговор привести в исполнение не позднее тридцатого числа.
В последних числах июня, на рассвете Лебедев и четверо из его карательного отряда были расстреляны.
Стоя над трупами с винтовкой в руке, ещё не остывшей от выстрела, Алексей Днестров сказал:
- Оплошали мы. Нужно было сразу вырыть яму, чтобы их туда спихнуть и закопать. Поспешили.
Вечно угрюмый, неулыбчивый Днестров командовал в это утро расстрелом.
- Нефтерев, ты останешься здесь, - бросил на ходу Валиков.
- А, что я здесь буду делать? Кого караулить? Этих? - и он указал рукой на расстрелянных.
- Действительно, пусть идёт с нами. Оставим его в ЧК, а сами здесь управимся. Всё-равно, с него толку мало, - сказал Днестров.
- То есть, как это?
- Молчи. Будешь делать, что прикажут. Товарищ Жуков имеет к тебе, Славик, какой-то разговор.
Нефтерев влетел в штаб. Анисимов колдовал над печатной машинкой.
- Слушай, Славик, как тут сделать, чтобы она опять печатала? Буквы пропадают, еле видны, - остановил он Нефтерева.
- Не знаю я! Командир у себя?
- А, ты к нему?
- Да!
- У себя, иди.
Нефтерев быстрым шагом прошёл в конец коридора, остановился у массивной двери, поправил на себе ремень, одёрнул гимнастёрку и рывком открыл эту дверь.
Жуков был один. Он, что-то чертил на большом листе желтоватой, шершавой бумаги.
- Святослав! Я жду тебя.
- Приговор приведён в исполнение, товарищ Жуков, они расстреляны, - отчеканил Славик.
- Я знаю, Днестров мне доложил.
- А я бы, им камень на шею и в колодец! А то, слишком хорошо отделались, гады, - краснея от носа до ушей, проговорил Нефтерев, ожидая реакции на свои слова строгого начальника ЧК. Но ответ Жукова был неожиданным.
- Зачем колодец поганить. Я бы их в гнилой омут по рукам и ногам связанных, сбросил бы, где-нибудь в лесных топях, и всё! Да, нельзя нам. Я не Лебедев, а ты не Георг. Мы - Власть! На нас должны ровняться... А вызвал я тебя, вот зачем, - он на секунду замолчал, уткнувшись в бумажный лист, затем продолжил. - Жену мою, сегодня в ночь увезли в родильный дом, раньше срока. Причина понятна - нервы! Она у меня вообще, эмоциональная гражданка. Мне сейчас к Сидорову нужно. Их и Павловский гарнизон будут скоро перебрасывать на Юг. Сложная ситуация там. Некогда мне будет, Славик, а за Валентину мою беспокоюсь. Сходи туда, узнай, как дела обстоят. Придёшь обратно, сразу ко мне, а не застанешь, дуй в штаб к Сидорову, я там буду.
- Хорошо, будет сделано! А, что ей от вас передать?
- Передай, что беспокоюсь за неё. Пусть не волнуется. Я даже не знаю, что в таких случаях говорят... Ты главное, с врачом пообщайся.
- Хорошо, я уже лечу туда!
- Винтовку оставь!
- Ах, да! Извините, забыл.
Славик оставил винтовку у стены и бросился из кабинета вон.
День был солнечный и жаркий. На улицах было душно, парило, как в бане. Славик почти бегом пересёк Новую площадь, дальше выдохся и пошёл медленнее, на ходу расстёгивая ворот гимнастёрки. Уже входя во двор родильного дома, он почувствовал, что изжарился окончательно и сдёрнул с головы будёновку. Золотые кудри рассыпались по всей голове, светлые колечки упали на лоб и закрыли уши.
- Ух, ты! Какой кудрявенький! - громко сказала молодая санитарка, проходившая мимо в корпус с двумя вёдрами.
Нефтерев смутился. Он вытер рукой пот со лба, посмотрел на свою будёновку, но не надел её. Подождав, пока санитарка скроется за дверью, он не смело вошёл в здание роддома.
Валентина Жукова была в тяжёлом состоянии. Схватки начались прошлой ночью, когда она не дождавшись мужа, легла в постель. С трудом удерживаясь на ногах, она вышла на лестничную клетку и позвонила соседям.
Прон Савосин, ветеринарный врач и его жена Наталья Львовна, довезли Валентину до больницы.
Роды продолжались несколько часов. Вконец измученная болью, Валентина родила мёртвого восьмимесячного ребёнка.
Сейчас она лежала в палате и смахивала с глаз набегающие слёзы. Ребёнка ей не показали, успокоили лишь тем, что у неё ещё будут дети.
Славик во время разговора пытался узнать у доктора причины случившегося.
- Как вам сказать, молодой человек? Причины в таких ситуациях бывают разные. Здесь же, видимо, излишнее волнение, расстройство, тревога за мужа, ведь у него опасная работа. Всё это вместе могло вызвать преждевременные роды. Вот и сейчас муж занят, не смог сам прийти, послал вас.
- Что же мне ему теперь сказать, а? - шмыгая по мальчишески своим остреньким носом, спросил Славик.
- Что есть, то и скажите. Не от вас, так от других, всё-равно узнает.
- Он так ждал этого ребёнка!
- Понимаю, что ждал... Ну, идите, идите! К ней вас, всё-равно не пустят. Вы здесь уже долго обитаете?
- С девяти часов утра, - Славик глубоко вздохнул.
- Ого! А сейчас уже скоро два часа дня. Спуститесь к нам в кухню, я попрошу, чтобы вам хоть тарелку супа налили. Есть, небось, хотите?
Славик, опустив голову, молча кивнул.
- Идите! В кухню, идите. Всего доброго!
С тяжёлым сердцем шёл Славик обратно в ЧК. Ему так не хотелось огорчать Жукова, причинять ему боль! И надо же было такому случиться, что ужасные слова о происшедшем горе должен сказать именно он, Вячеслав Нефтерев.
Он шёл и уже сотый раз прокручивал в голове различные фразы, одну из которых должен будет сказать Жукову. Всё не то! Не те слова! Вот фразы снова спутались, а до здания ЧК остался всего один квартал.
С замиранием сердца Нефтерев подошёл к Анисимову и спросил о командире.
- Он в штабе у Сидорова, - последовал ответ.
Славик глубоко вздохнул. Хотя бы на немного он задержит эту ужасную новость, но, вспомнив слова Жукова о том, что если его не будет в ЧК, нужно идти в штаб к Сидорову, Нефтерев опять собрал свои нервы в единый ком и медленно направился к выходу.
Жена родила мёртвую девочку. Сообщение об этом, действительно, потрясло Жукова. Но подсознательно, такой поворот он ожидал, после того, как ему сообщили о преждевременных родах жены.
"Семимесячные ещё живут, а восьмимесячные, вряд ли", - сказала ему в то утро Антонина Петровна, протирая пыль на подоконнике.
Эти слова прозвучали, как приговор, но в душе ещё теплилась надежда, а теперь...
Теперь он шёл вместе с Нефтеревым из штаба по широкой дороге, опустив голову. Оба чувствовали себя виноватыми: Жуков перед своей женой, Нефтерев перед Жуковым за нехорошую новость.
В ЧК их ждало ещё одно неприятное известие. Днестров сидел в кабинете начальника ЧК чернее тучи.
Вернувшись с лопатами к месту расстрела, Днестров, Валиков и Горбунов обнаружили лишь четыре трупа, вместо пяти. Прочесав все окрестности, они так и не отыскали рыжеволосого Королько, который разъезжал когда-то по Зорино в красноармейской форме.
- Чёрт его знает, как он мог уйти? - говорил Валиков. - Вроде, все были постреляны, я сам ходил проверял.
- Плохо, значит, проверял, - шипел Днестров.
- А, может, его унёс кто? - попытался вставить Нефтерев.
- А ты, вообще, помолчи, птичка! - буркнул Алексей. - Надо было тебе тогда, там остаться, а он "не хочу, не буду!", маменькин сынок!
- Да, ты же сам говорил, что командир ждёт!
- А! - махнул рукой Алексей и, зачем-то, пересел на другой стул ближе к окну.
Жуков стоял в центре кабинета и молчал.
- Глупость, конечно, никто его унести не мог, если бы унесли, то всех пятерых с намерением похоронить. Ан, ведь, нет! Один исчез, - вмешался Горбунов.
- Ты, что, хочешь сказать, он был жив, когда мы ушли? - пробасил Алексей.
- Вероятно, да!
Все ждали, что скажет Жуков, но он молчал, пробегая глазами по всем присутствующим.
Причину этого молчания знал лишь Славик.
Королько лежал в доме своей жены Насти, весь перебинтованный. Пуля угодила ему между лопаток, когда при расстреле он развернулся на сто восемьдесят градусов в момент выстрела. Резкая боль пронизала всю спину, но обморока не было. Он лежал на траве и всё слышал, притворившись мёртвым. Даже не дышал, когда Валиков проходил мимо. Все ушли и он ползком добрался до леса, почувствовав силы - встал, и шатаясь, пошёл в Будаево, в свой бывший дом, к жене, которую бросил после прихода Советской Власти в Ровенки. Тогда под утро он вывел из конюшни лошадь, не сказал жене ни слова и уехал вместе с Мухиным в отряд к Лебедеву. Жена, поголосив немного, успокоилась и стала поднимать на ноги четырёх ребятишек. Теперь, увидев его в сарае, на соломе усталого и исхудавшего, в ней проснулась бабья жалость и всё простив своему рыжему Никите: и побои, и измену, и, наконец, бегство, она вновь приняла его и стала выхаживать, ни слова не говоря соседям о возвращении мужа. Её забитые и вечно голодные ребятишки, тоже молчали, боясь материнского гнева.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.
