В нашем трехэтажном бараке,
на втором этаже – кто-то умер.
В тесной, как грудь, клетке,
что лестничною зовется,
с маршами, но не Шопена,
как сердце, втиснули гроб.
Потом гроб внесли в квартиру,
но крышка стоять осталась,
между двумя дверями, как часовой у знамен.
Три дня, осторожно протискиваясь,
между ней и перилами,
я вынужденно разглядывал светло-лиловый креп.
В розовых весь оборочках,
с замочками, вместо гвоздиков,
с белой блестящей чеканкой ангелов по углам.
В нашей трехэтажной общаге
живут почти все молодые,
я – тоже еще не старый, живу в ней уж тридцать лет.
Но на втором, именно, где была втиснута крышка,
жила древняя бабка, наверно еще с войны.
Ах, не крышка это, а крыша –
своей отдельной квартиры,
как ветеран – дождалась, уж, где там нам – молодым.
Три дня – на работу, с работы,
три дня бочком, поневоле,
так за три дня и простился с бабкой я навсегда.
Ну, а субботу вечером прошел по веткам еловым –
по древне-языческой жертве –
значит, снесли на погост.
Тихо так, незаметно, как жила, так исчезла,
вроде бы приказала – долго в общаге жить.
И мне тогда показалось, на той лестничной клетке,
на втором этаже поселилась светлая тишина…
А, в воскресенье – утром, белым от первого снега,
рядом с подъездом бабка кормила пшеном голубей.
Я, как в стену, уперся – если бабка «воскресла»,
значит, общага – небо, а я его постоялец –
квартиру таким не дают.
Послесловие:
Все правда. А кто тогда умер, мне после такого шока, было уже все равно.
