01.ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ФИЛИППА ИГНАТЬЕВИЧА ДУБИНА, ПОЛНЫЙ ПРИКЛЮЧЕНИЙ.
Спал плохо, ворочался. А, что? Без малого 60-ат. Бессонница, кости ломят, голова трещит, сердце щемит. Какой тут сон? Скоро уж на пенсию. Как подумаю – судороги. Ну, что ж теперь? Года идут. Не мальчик. Отдал сыску более 40 лет и никакой благодарности. Жизнь не радует. Год назад потерял жену, чахотка (самое распространенное заболевание моего времени). Дочка уехала в именье мужа, генерала. Такого мужлана, солдафона, строгого, одноглазого старика. Зачем он ей, ведь на 25 лет старше? Почти мой ровесник. Ну, что поделаешь, может, у них любовь, чувства какие искрение. Не знаю. А было ж время. Гуляли с ней вместе. Она ревела, я её успокаивал. Обнимала меня крошечной ручкой, и всё было хорошо. Теперь же меня не навещает, забыла про отца, а он по ней скучает. Вот и фотокарточка её на столе лежит. Посмотреть что ли?.. Ах, неохота. Ещё свечу зажигай. Лучше полежу ещё, час то пока поздний.
Да, пропаду скоро. Что меня здесь держит? Всё меняется. Я устарел. Не поспеваю за модой. Вот уж 19 век к концу подходит. Чай 1893 год на дворе. Криминалистика… новая метода. Отпечатки пальцев-то оказывается у всех людей – разные. По отпечаткам и ищем. Раньше разве такое было? Да, упаси бог. Всё по старинке. Дедукция, логика, сверка фактов. Проще было, проще.
Да и преступления, да и преступники: кражи там или убийства ради наследства, без извращённой фантазии. А сейчас маньяк на маньяке. Душегубы одни. На улицу выйти страшно. Сыскарям за ними угнаться трудно, нервы срываем. Не привык я к такому, уж простите. Как вспомню то изуродованное тело помещицы на Харьковке – сердце прихватывает. А нынче на Бажедомовке…ах, нет, лучше не стоит вспоминать, а то совсем плохо станет. И так мысли терзают, не дают забыться. Работа несладкая, но и уходить со службы не хочется. А чего? Жалование приличное, уважение, к тому же отвлекает от бытовой неустроенности. А то буду сидеть дома один с утра до вечера. Дел никаких. Загнусь. Скучно! А тут как-никак занятие, хоть и опасное.
Вот вспоминается случай. Год был, кажется, 80-ый. Да-да! 1880-ый, тогда ещё памятник Пушкину установили, вот я и запомнил. Александр Опекушин, вроде так скульптора – то звали. Видел его на днях, надо будет навестить, постарел мастер. Ну, ладно, о скульпторе то, о деле нужно… Холодно было, помню. Иду я, значит, с группой обыска на хату Васи Шустрого. Дверь выбиваю ногой. Двое жандармов врываются в комнату. Я, с остальными, жду у входа. Вдруг выстрел, другой и крик, визг. А кричит, вроде, Гошка, один из жандармов. Срываюсь, бегу. Вижу – стоит Вася с пистолетом. Мишка Филимонов, второй полицейский, уже лежит с пулей во лбу, а Гоша сидит на коленях, придерживая простреленное плечо. Дуло Васи направленно прямо ему в висок. «Ни шагу. Руки вверх! Стоять! » – приказал мне террорист, нахмурив брови. Я поднял руки, но совсем не боялся. В рукаве то я нож прятал. Когда преступник успокоился и на секунду отвернулся, я быстрым движеньем вынул холодное оружие и бросил его. Оно попало в сердце и Вася, не мучаясь и не издав ни единого звука, упал и, сделав в агонии несколько движений, погиб. Сейчас это рассказывать просто, а находится там в тот самый момент – было ужасно. Хорошо, что всё закончилось именно так…
А ещё раньше, на заре моей карьеры, в 1859-ом. Тогда я ещё сержантом был. Расследовали разграбление банковской кареты. Растащили её всю. Полмиллиона золотых похищено. Стража расстреляна, кучер убит. Свидетелей нет, что делать? Рабочий день кончился. Иду по Александровскому саду, возвращаюсь домой. Цилиндр на мне, трость, шарф, сюртук. Зима, холодно. Шагаю, слышу выстрел. Цилиндр сбивается и падает в снег. Вечер был. Головной убор еле нашёл. Смотрю, а цилиндр то прострелен. В центре сквозная дырка. Огнестрельная. Стреляли не из пистолета, а из чего-то другого, судя по форме простреленного отверстия. Я тогда предположил, что из духового ружья и не ошибся. Через минуту выстрел, ещё один. Стреляют из кустов. Я пригнулся. Ах, руку зацепило. Но, ничего, думаю, боль перетерплю, главное злодея взять. Достал из-за пазухи пистолет «кольт» именной, подаренный полковником Сальковым. Выстрелил в темноту. Вдруг слышу громкое падение. Что же упало, не пойму. Бегу к кустам, смотрю – валяется там человек. К горлу пальцы поднёс – пульса нет. Убит, значит, с одного выстрела я ему спиной мозг прошиб. Пуля вошла в живот и остановилась в спине. И тулуп барский его, стрелка, не спас. Ружьё духовое в сугробе валяется, дымится. Стал я место происшествия осматривать. Гляжу, а в кустах ещё что-то лежит. Господи, да это же, мешок с царской печатью. Тот самый, что похищен был. Это же прямая улика, а я думал, что преступление уже безнадёжно – раскрытию не подлежит. Какой мешочек тяжёлый, пересчитал – 499 990 целковых. Почти все. Только десять рублей пропало. Истратил, наверное, уже, бандюга, пропил. – Так это ты украл – разозлившись на убитого, закричал я. Вот и получил, ещё и меня убить хотел.
На следующий день похищенное вернул в банк, получив вознаграждение -100 рублей, большие деньги. Это же надо, за день такое преступление раскрыть, которое в газетах впоследствии «преступлением века» назвали.
Сколько сейчас – шесть, через час на службу. Уже не заснуть. Ностальгия нахлынула, воспоминания. Что зря лежать, пройтись часок по улице и сразу на работу. После прогулки и голова ясная и работается лучше, с энтузиазмом. Пойду налегке, весна никак, тепло. Вышел, дунул мне в лицо лёгкий ветерок. Ну, и что ж, даже приятно. Москва-река рядом. Мостик. А что там происходит, на мосту то. Никак драка, свят-свят. Перекрещусь и пойду дальше. А, нет. Нужно помочь. Я, как-никак, человек служивый.
Ба, да это же Балыкин Иван Георгиевич, важная шишка, статский советник, генерал, значит. И мундир на нём – генеральский. Зрение уже не то, но вижу – бьёт генерала незнакомец. Ногой в живот бьёт. А в руке блестит что-то. Не иначе – кинжал острый… или скальпель. Да, нет, всё-таки, кинжал. Спасать Ивана нужно, спасать. А то, ведь, убьют, зарежут такую важную личность, потом долго Россия его оплакивать будит и оправится с трудом. Но, что я могу сделать? Побежал, да не так быстро, как хотелось, возраст. Старость – не радость. Оружие не взял. Зря, сейчас бы пригодилось. Старый дурак, дырявая голова. Это же надо, табельный пистолет на столе оставить! А если у злоумышленника револьвер есть, то моя голова действительно дырявой будет. В руках одна трость. Гляжу, а преступник уже не бьёт лежащего без движенья генерала, а опрометью бежит по мосту мне навстречу. Меня, стало быть, не замечает, а бежит – скрывается с места убийства (а, возможно, и не убийства, Балыкин, может быть ещё жив). А в руках у бегущего что? Кошелек!.. Значит, генерал ещё и ограблен. Нельзя терять ни секунды, а то уйдёт. Я выставил трость вперёд, сделав препятствие, которое остановит убегающего. Сработало! Он не только остановился, но и упал. Причём неудачно. Сотрясение мозга, не иначе. Вор потерял сознание. По траве поползло кровавое пятно. Он лежал на спине. Тростью, я перевернул его на спину. Хотя только начало светать, но я узнал лицо злодея. Это щипач и форточник Сашка Горбатый. Помню, помню, уже два года, как в розыске. Давно за ним гоняемся. Ну, что ж, попался, голубчик. Теперь сядешь… на долго сядешь… или в Сибирь сошлют… или, вообще, на эшафот. Царь этаких не любит, непременно повесит. Хотя, это не моё дело, я только ловлю, а судят пускай другие, кому положено. Пнул я вора со всей силы ногой в живот, украденное вылетело из его рук, я подобрал.
Ну, что же, теперь посмотрим как там статский советник. Живой ли? Живой, родименький, живой. Ну, слава богу. Пару деньков полежит в городском жандармском госпитале и будет, как новенький. Вложил я ему в правый потайной карман жилетки похищенный кошелёк. Мне чужого ненужно! Перекрещу себя и его заодно, крещёный же. Вот и крест на груди весит. Его можно… Ах, да! Некогда же мне. Сообщу прохожим, а сам возиться не могу. Служба, опоздать нельзя, а то точно уволят, на пенсию отправят.
***
На службу я всё-таки не попал. После того, как пострадавшего увезли на больничных вороных, меня вызвал к себе сам московский обер-полицмейстер. И зачем же я ему понадобился, старый, никому ненужный капитанушка?! О, какой он строгий-то, Лука Савельевич. Никак выговор очередной, с занесением. А не хочется, ой, как не хочется. И так всё досье моё ими, выговорами этими, исписано. А нет, подобрело лицо то, и улыбка появилась. Стало быть, ругать не будет.
Спасибо тебе, говорит, за службу твою верную, Филипп Игнатьевич. Из футляра достаёт орден Святого Владимира и мне протягивает, у Городской головы* выхлопотал. Ротмистры, что возле его превосходительства стоят, захлопали в ладоши. «И никуда, никуда я Вас не отпущу, ни на какую пенсию. Такие люди России нужны. Ой, как нужны!!! Ты ещё послужишь государству Российскому, его высочеству Александру III, и мне лично. Я тебя недооценил. Мы все тебя недооценили. Все эти мелкие проступки, что были на тебе, прощаю я их. Нет их больше. Подумаешь, опоздал на пост на 25 секунд, подумаешь, из-за ранения, упустил Глеба Рыжего и Вовку Косматого – это же ерунда. Ты старался, а я старания чту. Секретарь, записывай – снять все правонарушения гражданина Дубина и дать ему внеочередное звание – майор. Вот, и не надо меня благодарить»- сказал обер-полицмейстер Лютиков и так проникновенно, что я чуть не расплакался. Но, взяв себя в руки, я пожал руку Луке Савельевичу и вышел из кабинета начальства. Теперь о пенсии не может быть и речи, коли, сам, конечно, туда не захочу. Буду работать, как и прежде, отдавая все силы криминалистике.
Последующее время этого дня пролетело для меня не заметно. Вечером я вернулся домой, поужинал по-холостяцки на скорую руку, немного почитал газету пред свечой и сам не заметил, как задремал после сложного трудового дня. Заснул крепко, как десять лет назад. Тогда я последний раз спокойно и беспробудно спал. Мы ещё повоюем.
-----------------------------------------------
*)Городской голова – председатель городской думы и городской управы в дореволюционной России.
