гению можно смело приписать как то, так и другое.
Они у меня бывали ещё пару раз вместе. А потом Таня пришла одна… Но случилось это уже, наверное, когда мы с Эдди разругались. Однажды придя к нему, я не обнаружил своей парадно-красной электрогитары, моего «Урала», моей ласточки, купленной на заработанные после десятого класса нелёгким трудом на стекольном заводе деньги. Два месяца я ходил в комиссионку пускать слюну, и она меня дождалась.
– Отдал чуваку, ты его не знаешь, до ума доводить электронику, – был его ответ. Озарение мелькнуло молнией в голове, я понял, откуда у нас всё это богатство, включая ударную установку. Всё заиграно у разных людей под отговорку «доведения до ума» или под какую ещё. Эдди понял, что теряет нас, и решил напоследок использовать по максимуму.
Вобщем, мной и Бэком был поставлен ему ультиматум о добровольном возвращении имущества. Эдди просрочил. На его беду, учился он в четвёртой школе, где, чуть ли не единственные в Калуге, дети занимались по субботам. Поэтому мы с Бэком со своей пятидневкой имели возможность наказать его на спортплощадке после уроков, чем пару раз и воспользовались.
– Как вас, вообще, угораздило связаться с Мультиком? – гигикал мой друг Шурик, как оказалось, его одноклассник.
– С кем?!
– Да с Мультиком, он у нас так зовётся. Тот ещё шнырь, вся школа его знает, как облупленного. Никто его всерьёз не воспринимает.
Потихоньку весь инвентарь вернули. Но по старой памяти при редких встречах подвергали Эдди экзекуциям. Впрочем, и он мстил нам, распространяя топорные гейские байки про меня и Бэка. Тогда-то и развенчался миф об интеллекте калужского общественника. Будь он поумнее, желая нанести нам максимальный урон, сочинил бы историю попроще, в которую легче поверить.
А Таня все-таки пришла ко мне одна. Пообщались, наверное, о кумирах и музыке. Да про то, что восхищает, но нас самих в этом нет. Что поделать, период накопления. Разговорами «за жизнь» мы делимся несколько позже. А потом, верите-нет, вдруг на пороге появляется её сияющая подружка и передаёт мне записку от Тани, кажется, с адресом и просьбой прийти.
– Прочитал? Каков будет твой положительный ответ? – симпатично улыбается она из-под капюшона с меховой оторочкой. Что вы! Столько девчачьего внимания разом!
– Да, – говорю.
– Передам, – кокетничает она. – А что у вас с Таней, если не секрет? Та не рассказывает.
Что-то мямлю застигнутый врасплох. Не мог не мямлить. Сейчас точно не помню, но уверен, что так оно и было. Хочешь – не хочешь, а это практически письмо Татьяны Лариной, да ещё и при свидетелях.
Шёл к ней в джинсах, заправленных в берцы, джинсовой куртке, косухе и зимней бейсболке выживальщика. Всё чёрное. Уже во время службы в войсках, будучи взрослым мужиком, я пытался отчаянно вспомнить себя тогдашнего. Учась курсантом, я находился относительно рядом, казалось, отпусти меня на волю, я одену всё это чёрное, встречу Бэка и стану прежним. А тут, перешагнув порог зрелости, не мог нащупать образ. Затосковал. Некоторое время раздумий в нарядах спустя, осознал, что сей образ человека в какой-либо период его жизни определяется не столько одеждой и музыкой, сколько его страхами. Да-да, страхами, которыми он наполнен именно в этот момент его личного исторического процесса. Время спустя, ты приобретаешь знания, которые не позволяют тебе радоваться прежнему. Одни страхи стираются, потому что боятся неведомого, а ты познал. Другие, страхи новой перспективы, появляются. Все линии в узоре человека прочерчены его страхами и сомнениями.
И пытался я вникнуть конкретно в образ себя, идущего тем ярким зимним днём к Тане, почему-то воспринимая именно так и ни как иначе человека свободного, дышащего полной грудью. Выходит, что та самая воспетая свобода имеет место быть только в тот момент, когда ты кому-то нужен. Пусть даже не шагая к девушке, а уходя в кругосветное путешествие без компаньонов, не испытывая сомнений, что дома тебя ждут. Радуешься дороге, природе, подчас суровой, преодолённым препятствиям. А если тебя никто не ждёт, это не свобода, а одиночество. «Нахренникомуненужность», если хотите. И вот она-то лучше разве что сидения в клетке.
О том, что Таня предпочла меня ему, даже и не помню, думал ли. Это казалось очевидным и не требующем разъяснений. «Не потому что я так хорош. А это, безусловно, так», – размышлял я. – «А потому что Эдди – ничтожество». А может и не думал. А просто обновлял тропинку в снегу на Маяковку. На троллейбусе ездил всё реже, не так-то просто становилось убеждать контролёров, что тебе нет четырнадцати.
Так и ходил к ней после уроков. О чём-то разговаривали, слушали музыку, пел под гитару почти всегда одно и то же. Репертуар у меня не густ. И вместе с Таней, одетой в шорты поверх чёрных лосин, мы встречали темноту, которая в феврале приходит всё-таки ещё рано. Потом возвращались с работы её родители. Никогда не тревожили нас, сидящих без света. Чем я однажды и воспользовался. Сказано громко. Очень долго, на самом деле, тянул резину. Уместно было всё это сделать сразу же после письма. Ведь это же очевидно. Как у неё только терпения хватило.
– Таня, ты будешь со мною гулять?
– Тебе это, правда, нужно? – даже показалось, с некой иронией в голосе неожиданно взросло усомнилась она в моей решительности. Повод к тому, как я сказал, был.
– Да.
Она оказалась сверху и стала активно целоваться со мной. Я такого напора не мог предвидеть, как-то представлялось в фантазиях нежнее, тем более со стороны девушки. Играли баллады «Скорпионс», да между песнями прорывался телевизор родителей из соседней комнаты. Нынешний я, конечно, остановил бы её, задал новый темп, раскрепостил. Но тогда казалось верхом неприличия прерывать девушку и учить её жизни. Она и так уже снизошла до тебя, плебей!
Мы тепло распрощались до завтра. Я шагнул в морозную темноту, слабо затронутую редкими уличными фонарями. Закурил, прикрывая ладонью сигарету от падающих снежных хлопьев. Выпустил густую струю дыма. И во всей этой прямо-таки рождественской красоте, отойдя от Таниного дома на полсотни шагов, на ровном месте внезапно решил, что больше не приду к ней. И не пришёл.
И Таня не пришла ко мне.
Ну, небеса-то мне отомстили. В последующие шесть лет я целовался лишь дважды. А девушка такая, чтоб можно было назвать её своей девушкой, появилась ненадолго вообще лишь девять лет спустя. И это в самые-то тревожные молодые годы. Поизвёл я себя этими мыслями порядочно.
Пытаюсь вспомнить. Наверное, её чрезмерная активность смутила «тонкую ранимую душу поэта». Смеюсь. Видимо, это довершило картину. Я терял замечательное только в чистом потенциале. Таня не подавала тогда большой надежды, да и не мыслил я подобными категориями. Неформалка – это не девичье, это ошибочный путь в поиске, через который проходят ищущие. Причём, путь мальчишки. Вот в нём она и замаскировалась. Таня не выделялась из мне знакомых девушек привлекательностью. Она стройна, но нет в ней осанки, манерности, фигуристости, миловидности. Подросток женского пола. А я имел дурную привычку, в качестве объекта воздыханий всегда выбирал исключительно красивых девушек. Скрывался, конечно, таился, но если уж гореть стыдом обнародования чувств, то гореть за ту, за которую гореть не стыдно. Вот ведь психология. Потому и один был. Сейчас уже познавшего женщин притягивает не столько красота черт лица, сколько совершенство женской фигуры. Сказывается животная составляющая вопроса. Одна моя знакомая сказала: «Миш, вы такие хорошие, пока мальчики. С вами поговорить можно о разном. А переспите с девушкой, как зомби становитесь – мысли только об одном».
Превозносил я долго одну свою одноклассницу. Отличница, очень манерная и недоступная. Такую сподручно пестовать в сердце. Лицо у неё было приятное, глаза строгие, но весёлые. Такая может и отругать, и помиловать. Стихи посвящал. Однажды выдался случай проводить её на ту же Маяковку после новогодней дискотеки. Хотел вручить ей листок со стишком у подъезда, но духа не хватило. А курсе на втором жизнь опять нас столкнула. Мой друг подвёз её на машине, и их знакомство затянулось. Так мы оказались в одном кабаке. Потом Витька спал пьяный в тёмной квартире, а мы с моей прежней сердечной зазнобой запросто общались возле него. В тот вечер я сказал ей больше слов, чем за десять лет в школе. Читал стихи. Проводил по много раз пройденному маршруту и вручил-таки с улыбкой в память детства тот самый стишок, завалявшийся с тех дней в записной книжке. Дорогу я знал хорошо, потому что случалось бродить одному под её окнами и тосковать.
Но чувств никаких не испытал. Отпустило. Всё буднично, просто. Милое в детстве лицо, развиваясь, потеряло те черты, что вдохновляли в школе. Появилась развязность и скверный тон для барышни навязываться к подвёзшему однажды Витьке. Тот ей не симпатизировал. Да ещё эти плечики в кофте не к месту… Что такое могло произойти с человеком?
Примерно после того же второго курса посещали в сквере Волкова с моим дружбаном Бэком какое-то городское мероприятие в духе дня милиции или около того. Поднимались назад в горку. Там сначала дорога идёт серпантинная , а от магазина «Электрон» по прямой видно до самой девятиэтажки с огромной рекламой «Кока-кола» во весь торец здания. Во всяком случае так было, пока калужане не нагуляли автомобильного жирку и не заставили все дворы и проезды. На доме был изображён вышедший в открытый космос астронавт. Мы, не торопясь, восходили к нему. Изучая, как всегда, всех встречных представительниц прекрасного пола, я зацепился глазами за девушку в розовых брючках и блузке, цокавшей каблуками нам навстречу, болтая с подругами. Может и подруги были ничего себе, но я на них не глядел. У девушки в розовом ножки длинные, стройные, что редкость в природе. Фигура такая, будто гениальный скульптор пару десятилетий доводил мрамор до совершенства и умер за этим занятием. Красивое лицо с яркой помадой на губах подчёркнуто золотой цепочкой с кулоном и серёжками. Чёрные короткие волосы не закрывали шёлка лебединой шеи. Любо-дорого было наблюдать каждое её движение, наполненное женственностью. По донёсшемуся приятному голосу чувствовалось, что нимфа знает себе цену.
– Бэк, ну-ка глянь, вон та в розовом. Это кто? Что-то знакомое.
– Где? – поднял от дороги голову друг.
– Да вон три девчонки возле телефона остановились, – ткнул я пальцем в её сторону, зная, что замучаю себя, если не вспомню.
Бэк прищурился:
– Хм. Танька.
– Что за Танька? – заинтересовался я. Мало ли Танек на свете, которых знает он и не знаю я.
– С Эдди которая была.
Есть такой китайский чай в виде свёрточка. Заливаешь кипятком, и он красиво раскрывается цветком в стеклянном прозрачном чайнике. Во мне его в тот миг тоже заварили. Менялся узор, распрямлялись лепестки, занимая всё пространство грудной клетки. Завариваясь, меняла цвет кровь. Я узнал теперь Таню. И стоял прикованный, искренне удивляясь метаморфозе, произошедшей с ней. Мне она запомнилась неуверенной нескладной девочкой-подростком, а сейчас перед глазами смеялась с подругами элитная красавица. Потом они пошли вниз, откуда явились
