Споткнувшись обо что-то мягкое у входа, похожее на человеческое тело, она со стоном уронила ребенка в темноту.
– Нет! Отпустите! – Пронзительный крик прокатился под каменным сводом и замер где-то в глубине темницы. И тут же тьма как будто ожила. Рядом закопошились бесформенные тени… или живые существа? При тусклом свете уличного фонаря, сквозь узкое окошко проникавшем в камеру, к ней потянулись с десятки рук. Невнятный гул, лишенный выражения истошный хохот, вскрики… Словно в бушующем море – бессмысленный, бесцельный плеск воды о камни. Эти дикие волны вот-вот захлестнут ее с головой. Несчастная неистово заколотила в дверь:
– Откройте!
Никто не отозвался. Чьи-то пальцы запутались в ее длинных волосах, чьи-то острые ногти царапали кожу.
– Мой ребенок! Не троньте его!
На ней уже нещадно рвали платье, пытаясь повалить на пол. Закрыв глаза и заслонив лицо руками, она не видела, что нападавших было только двое, и эти двое – доведенные до истощения, изголодавшиеся женщины. Их сил хватило ненадолго, и в следующую секунду резкий окрик из-за двери заставил их ослабить хватку:
– Что, снова в карцер захотели! А ну заткнитесь!
Возня затихла. Волны откатились, и обессилевшая женщина в разорванном, белеющем во мраке платье осталась на пустынном берегу. «Мое дитя…» – почти беззвучно прошептали ее губы, целуя каменные плиты пола. Стихия поглотила беспомощное крохотное тельце. Маленький ангел больше не заплачет. Все ее существо охватило какое-то странное неодолимое оцепенение, унося в неизвестность сознание, мысли и чувства. И, словно невесомая песчинка, она безвольно затерялась в бесконечности.
– Люси… – Далекий голос прорывается сквозь мутную туманную завесу и замирает, как приглушенный стон. Видение неуловимо исчезает, не успевая обрести телесной формы, и остается лишь мучительная головная боль…
За оконной решеткой серело дождливое утро. Темнота отступала; вместе с ней понемногу рассеялось и забытье. Не может вечно пребывать в покое тот, кто еще жив. Тревожные глухие шорохи наполнили пространство, которое совсем недавно казалось пустотой. Из полумрака возникали лица: одни – отрешенные, хмурые, другие – напряженные и настороженные – ни одного приветливого, умиротворенного. Кто эти женщины в серых одеждах, среди которых лишь она одна одета в белое?
Прохладная, необычайно мягкая ладонь ложится ей на лоб:
– Как твое имя? Как сюда попала?
Что значит имя?.. «Люси», – доносится из глубины ее сознанья, и тут же что-то сжимается внутри.
– Люси, – бессознательно повторила женщина, с опаской вглядываясь в незнакомые черты склонившегося к ней округлого, чуть полноватого лица. Густые вьющиеся волосы – светлые, как и у нее самой, внимательные карие глаза… Первый осмысленный взгляд в этой странной обители!
– Где мы? В тюрьме?
– Нет. Хуже – в приюте для умалишенных. Сюда сажают без вины.
Люси отпрянула, как от удара. Небеленые каменные стены качнулись и поплыли у нее перед глазами.
– Но я не сумасшедшая! – изо всех сил воскликнула она.
– Возможно, – возразила незнакомка, удержав ее за руку. – Но незачем кричать об этом – так ты только докажешь обратное.
Люси в отчаянии сжала пальцами виски. Тупая, ноющая боль стирала смутные следы коротких мыслей, мешая ей сосредоточиться.
– Сумасшедшие редко попадают сюда – здесь такими становятся, – слышится осторожный полушепот. – Мне кажется, у нас двоих еще остался шанс…
За дверью в коридоре раздались шаги и бряцанье ключей.
– …не потерять себя.
Люси растерянно взглянула на собеседницу, не понимая смысла ее слов. Чем живет этот загнанный в клетку, враждебный, пугающий мир? Кем придуман, для чего существует?..
Затворы скрипнули, и резко отворилась дверь. Женщины беспокойно встрепенулись.
Низкого роста худощавый человек остановился на пороге, пренебрежительно оглядывая серую копошащуюся массу: кто-то бросился в сторону и, забравшись на низкую койку, прижался к стене; иные, с жалобным, невнятным бормотаньем присели на пол. Вошедший ухмыльнулся со злорадным удовольствием. Пронзительные, глубоко посаженные глазки осмотрели каждый прут решетки, каждый угол. Похоже, власть над слабыми, лишенными свободы и рассудка существами, за неимением другой, была единственной утехой этой ограниченной натуры.
– Вот так. Потише! – И с нарочитой угрозой он порывисто шагнул вперед. В ответ по камере пронесся многоголосый ропот. – Эй, Бенсон!
Следом зашел пожилой надзиратель, катя перед собой тележку с большим дымящимся котлом и сложенными стопкой жестяными мисками. Мгновенно позабыв про свой недавний страх, женщины подались вперед, жадно следя за каждым его движением. Толкаясь и пошатываясь на ходу, они нетерпеливо протягивали руки за скудной порцией какой-то липкой серой кашицы.
Люси молча сидела, не двигаясь с места. Когда толпа заметно поредела, невысокий человек, вошедший первым, наконец, заметил ее белеющее среди серых балахонов, платье. Забрызганное грязью и разорванное во вчерашней схватке, оно напоминало больше лохмотья, чем на одежду.
– А, новенькая! – Подойдя, он наклонился, с каким-то плотоядным интересом разглядывая настороженную женщину. – Надо переодеть ее.
– Поешь-ка. – Бенсон протянул ей миску каши, чудом оставшейся на дне котла. – Кто ее покровитель, мистер Фогг? – спросил он низенького, явно своего начальника.
– Я нашел ее ночью на улице: брела без памяти и разговаривала… с тряпкой. У нее пока нет покровителя. Но скоро найдется.
– А если кто-то будет ее искать?
– Ну… – Фогг слегка присвистнул, небрежно отмахнувшись. – Если и найдет, придраться не к чему: благое дело делаем. Поосторожней с ней: она довольно буйная. Вчера как бешеная колотила в дверь, перебудила всех сумасшедших! Ешь поскорее, дурочка, – прикрикнул он на Люси. – Ешь, сказал! – И, развернувшись, направился к выходу.
Люси неловко ковыряла ложкой клейкую, ничем не пахнущую массу, так и не отваживаясь поднести ее ко рту.
– Дай мне! – Чьи-то широко раскрытые глаза, смотревшие из-под нечесаных волос, блеснули в предвкушении добычи.
Люси бессильно опустила миску на колени: от боли в голове ее тошнило, любая пища вызывала отвращение.
Миска тут же исчезла.
– Зачем ты отдала еду? Теперь до вечера ни крошки не получишь.
Узнав этот негромкий ровный голос, Люси растерянно обернулась.
– Я не хочу… – простонала она.
Внимательные светло-карие глаза поймали ее взгляд.
– Ты не безумна – просто сильно напугана. Но кем? – задумчиво помолвила молодая женщина, усаживаясь рядом на полу. – Вчера ты постоянно говорила о ребенке. Ты замужем?
– Н-не знаю... – Люси тщетно искала в себе ответа. Но с ней осталось лишь ее бессилие, натянутое до предела, зажатое в тиски.
– Ты потеряла память. Бедная… – сочувственно отозвалась собеседница. – Будь у тебя хотя бы обручальное кольцо, ты знала бы, что не одна на этом свете. Хотя бывает, в этом и причина бед. – Тяжелый вздох сорвался с ее губ. – Но теперь уже поздно: здесь отбирают все, что хоть чего-то стоит. Они продают даже трупы… – Женщина ласково погладила Люси по голове. – У тебя прекрасные золотые волосы – скоро их тоже отнимут.
– Что это значит?..
– Ты заметила: в этой палате – только блондинки. Одни длинноволосые, как ты. Другие коротко острижены: их волосы купили постижеры – на парики. Брюнетки, рыжие шатенки – все заперты в отдельных помещениях. Лишнее доказательство, что этот дом не для лечения больных.
Как отличить здорового от сумасшедшего, когда здесь даже правда похожа безумный бред? Внимая непонятным ей речам, Люси не в состоянии была поверить в реальность происходящего. Ей вдруг припомнилась ехидная ухмылка Фогга и странные слова, насторожившие ее.
– Тот человек сказал, что скоро у меня найдется покровитель, – спросила Люси. – Что он имел в виду?
Ее вопрос неловко оборвался и замер в спертом воздухе. Прошла минута, Люси напряженно ждала ответа.
– Ну, пожалуйста! Говори! – Слезы выступили у нее на глазах. – Да кто же ты, в конце концов? – Она не выдержала и разрыдалась.
– Я – Элис. – Женщина печально улыбнулась и снова замолчала.
– Что от меня скрывают? Что тебе известно? – допытывалась Люси, лихорадочно вцепившись ей в плечо.
– Мне? – Элис осторожно разжала ее пальцы, причинявшие ей боль. – Ничего. Заранее здесь лучше ничего не знать. – Она по-матерински мягко обняла ее, укачивая, как ребенка. А может, бессознательно ища защиты?
– Трудно, невероятно трудно одной бороться с окружающим тебя безумием, – послышался ее усталый, бесконечно печальный голос.
– А как долго ты тут?
– Целую вечность – около месяца…
Под вечер процедура кормления повторилась. И женщины, полуголодные, мало-помалу затихли и улеглись на койки в ожидании утра. Несчастные жили буквально от миски до миски. Так, от рассвета до заката, тянулась череда однообразно серых дней. В камерах, которые язык не повернется назвать больничными палатами, все время было холодно и сыро, и многие страдали от простуды. Их не лечили, только изредка переводили в лазарет, чтобы инфекция не распространилась.
Время текло подобно ручейкам дождя по мутным стеклам, порою останавливаясь вовсе, и тогда под гулкими приземистыми сводами вдруг воцарялось непривычное молчание. Но вскоре зыбкие потемки прорезáли неожиданные возгласы: безумные боялись тишины.
– Подайте пенни, кто-нибудь!
– Не велено: жди воскресенья, Мэри!
– Пода-а-айте! – Душераздирающие вопли сотрясали воздух до тех пор, пока не появлялись надзиратели, и яростно брыкавшуюся Мэри не уводили в карцер. И снова – бормотание, бездействие и полузабытье… Звери, и те, не созданы для замкнутых пространств, а здесь людей держали в клетке, как зверей. Даже кровати были накрепко прибиты к полу.
Однажды в камере надолго повисла тишина. Снаружи по стеклу уныло барабанил дождь, под самым потолком потрескивало пламя в газовом рожке.
– Чего не просишь, Мэри? – раздался чей-то боязливый голос.
Двое или трое женщин слегка приподнялись на койках, напрягая слух. Никто не отозвался.
– Неужто померла? – прошелестело из угла.
Кто-то встряхнул неподвижное тело:
– Не дышит!
– Спаси-и-ите! – истошно завопила какая-то старуха, набросив на лицо покойницы обрывок простыни, и бросилась к дверям. Железо отозвалось на удары гулким эхом.
На крики прибежали часовые… Вызвали Фогга.
– Ах, эта, – бросил он, брезгливо заглянув под простыню. – Невелика потеря! Позовите доктора.
– Она же умерла, – не понял один из надзирателей.
– Вы здесь недавно, Никлсон, – резко одернул его Фогг. – Могли бы догадаться, что нужно засвидетельствовать смерть. Зовите и не спорьте.
– Да, доктор хорошо заплатит, – довольно потирая руки, ухмыльнулся Бенсон, переглянувшись с хозяином приюта.
– И правда: с мертвой больше проку. Ее давно уже никто не покупал, – ответил Фогг и удалился.
Ухватив Мэри за ноги, Бенсон выволок мертвое тело из камеры, как мешок с требухой, и дверь с надрывным скрежетом захлопнулась.
Оставшиеся взаперти притихли, пораженные увиденным: одна из них сегодня навсегда покинула тюрьму…
После смерти Мэри, Люси долго не могла прийти в себя. Она была