достигшее высших степеней духовного развития. «Патриоты больниц» и «пролетариат психушек» - это его терминология. Вот такой вот «проклятьем заклеймённый»… Каково? Естественно, от общения с больными его отстранили.
Липпер допил остывший уже чай, перевёл дух и продолжил.
- Но он ведь не остановился на этом! Он продолжал свои эксперименты… На таких вот глупеньких парнишках-добровольцах. Но чувствовалось, что нужно ему другое. Масштабный тест, социальный эксперимент. Да, да, сударыня, псевдомедицинское шаманство он заменил социальным! Он разработал, представьте себе, собственную теорию социальной революции. Не хотелось бы вдаваться в подробности… Тем более, что, по моему мнению, это всё интеллектуальные изыскания того же рода и такого же уровня, что и медицинские его опыты, которые он вполне мог бы проводить в бараке концлагеря, но никак не в психиатрической клинике. Вот лагерей-то ему, судя по всему, и захотелось! Не для себя, конечно, для остальных. Для презираемых им обывателей, для глупенького, запутавшегося в тенётах прогресса «человеческого стада». Это, кстати, словечко из его лексикона!
- Так вот, Ольга Дмитриевна, осчастливил он человечество новой теорией. Хотя, в принципе, это переложение старых песен европейских леваков, но в новой редакции. И осмысленное с учётом его медицинской практики. Видите ли, в послевоенный период часть «новых левых» в Европе заговорила о том, что пролетариат перестал быть революционным классом. Его жизненное положение улучшилось, у него появилась собственность, растёт уровень оплаты его услуг. Пролетариат обуржуазился, ему есть что терять и помимо цепей. Его уже не бросить на баррикады, он потерян для революции. Вопрос: а остались ли социальные группы, способные стать новым революционным авангардом?
- «Да!» ответили леваки. Такие группы есть. Этого разного рода социальные меньшинства. На одном краю спектра: люди творческих профессий, люди искусства, авангардисты и нонконформисты. К ним примыкает и молодёжь, студенчество. Кстати, именно эти «гегемоны» стали основной движущей силой французских бунтов 1968 года, едва не закончившихся революцией.
- На другом краю спектра: изгои, бродяги, люмпены. Всё сборище аутсайдеров, вплоть до откровенных социопатов. Люди, отвергнутые обществом. Не способные адаптироваться к обществу. И, в довесок, по всему спектру, как говорится, от дворцов до хижин: наркоманы, сексуальные извращенцы, «психонавты» и прочие борцы с естеством и разумом.
- И, наконец, революционный класс, на который обратил внимание ваш подопечный. Это сумасшедшие. Не просто сумасшедшие, а психопаты. Откровенные, явные, агрессивные психопаты. Именно их он называл «кристально чистыми революционерами». Почему использовал именно такое определение? Потому что эти «борцы за светлое будущее» неспособны примириться с обществом. Они не могут интегрированы в общество. Они обречены на противостояние с обществом. К тому же они ввиду глубокой деградации личности неспособны к общественно полезному труду. Вот вам и готовый «пролетариат» для мировой революции. Именно их и предполагал использовать ваш подзащитный для переустройства общества…
Липпер брезгливо поморщился.
- Ужас! Как он мог докатиться до этого? Он же на полном серьёзе собирался заниматься масштабными социальными экспериментами.
- Каким образом? – удивилась Ольга. – Кто бы ему позволил?
- Вот именно, - медленно и задумчиво произнёс Липпер. – Я тоже так думал… Никто не позволит. Бодливой корове, как известно, Господь рога не даёт. Но если не даёт Господь, то, как видно, даёт кто-то другой. Кто и сам с рогами. И хвостом. Вы знаете, Ольга Дмитриевна, у меня всё время было такое чувство, что за этим человеком кто-то стоит. Кто-то невидимый и могущественный, оберегающий его от преждевременного падения в пропасть. Когда я понял, что представляет из себя этот человек, я немедленно перестал оказывать ему помощь, даже пытался противодействовать его экспериментам. Но у него постоянно находились какие-то защитники и покровители. И, как теперь принято говорить, спонсоры. Откуда-то он доставал дорогостоящие препараты, кто-то помогал ему находить добровольцев для участия в экспериментах. Да, тот несчастный юноша был не первый. А мои протесты… Мне кажется, меня и на пенсию прежде времени отправили из-за них. Я бы мог ещё немного поработать. Да…
Старик тяжело вздохнул.
- Если бы не трагическое происшествие с его сыном… Несчастный мальчик! Бедный, бедный ребёнок. Я уверен, уверен!..
Леппер, не договорив, с трудом встал со стула и, переставляя потихоньку занывшие от ревматизма ноги, подошёл к окну.
- Я ничего не смог доказать и никого не смог спасти, - с грустью произнёс Илья Аркадьевич. – А мне ведь жалко и вашего… клиента. Он получил блестящее образование, он мог бы стать… Господи, кем он мог бы стать! Мощный ум, воля, творческое мышление, способность видеть даже не новые горизонты – новые миры! И при этом… Больная, искалеченная душа, пожираемая ненавистью к людям, мстительностью, холодной и расчётливой подлостью. Великий ум и человечность – это гений. Великий ум и бесчеловечность – это демон. Сожалею, Ольга Дмитриевна, но вы защищаете демона.
Ольга отставила чашку и выложила из сумочки на стол блокнот.
- Да, защищаю…
Зашуршали страницы. Ольга что-то быстро, лихорадочно записывала. Потом отложила ручку и сказала виновато, будто оправдываясь:
- Да, Илья Аркадьевич, он мой подзащитный. Я и просто обязана акцентировать внимание суда на тех фактах, которые свидетельствуют в пользу моего подзащитного. И, как адвокат, я вижу, что мой подзащитный был талантливым врачом-психиатром, автором передовых методик лечения больных, однако потом пережил семейную трагедию и не исключено, что разум его не выдержал подобного удара. Кроме того, у него было очень тяжёлое детство, он перенёс множество психологических травм, что не могло не сказаться на его психике. Одарённый и несчастный человек. Жертва общества, как и его пациенты. Это вам говорит адвокат. А ваш собеседник…
Ольга убрала блокнот.
- …ваш собеседник готов с вами согласиться. Возможно, Балицкий и в самом деле не на стороне добра. Впрочем, будь он на стороне добра, не было бы смысла его защищать. Кстати…
Ольга озадаченно сдвинула брови.
- …Я заметила… Да, очень интересно! Вы ни разу не назвали его по имени. Ни разу! Почему, Илья Аркадьевич?
Липпер не сразу ответил ей. Он стоял у окна, вглядываясь в серый сумрак дождливого вечера, и проводил пальцами по стеклу, словно прорисовывая путь дождевых капель.
Потом он повернулся, подошёл к столу и замер в раздумье.
- Может, ещё чаю согреть? – спросил он гостью.
Ольга посмотрела на часы.
«Всё, что нужно – он сказал…»
- Спасибо, Илья Аркадьевич, но я, пожалуй, и так отняла у вас слишком много времени. Да и поздно уже…
- Что вы! – воскликнул Липпер. – Не отняли, нет… Признаться, мне давно… Давно хотелось… Поговорить, так можно сказать…
Липпер часто заморгал, и Ольга с удивлением заметила блеснувшие в уголках глаз слёзы.
- Просто поговорить. Объясниться, попытаться найти оправдание. Знаете, такое уж странное существо – человек. Всё время пытается себя оправдать. Даже если никто его не обвиняет. Всё так, всё именно так… Да, я боюсь произнести его имя. Знаете, была когда-то такая примета: нельзя в лесу произносить слово «волк». Можно приманить зверя. Вот и я так же не хочу произносить имя этого человека. Не хочу приманить зло. А, может…
Липпер, устало вздохнув, присел к столу.
- Просто пытаюсь стереть его из памяти. И его, и с ним – часть моего прошлого. Кстати… Что же с ним случилось на этот раз? От чего вы пытаетесь его спасти?
- От тюремного заключения, - ответила Ольга. – После той истории… С сыном… Балицкий был оправдан. Но, как видно, социальным экспериментам он предпочёл банальный разбой. Сейчас он сидит под надёжной охраной, в камере предварительного заключения. Так что не бойтесь его приманить. Впрочем…
Ольга глянула искоса на старика.
- …Есть вероятность, что его признают душевнобольным.
- С вашей помощью? – уточнил Леппер.
Ольга улыбнулась.
- Что вы, Илья Аркадьевич! Моя помощь минимальна. Сумасшествие Балицкого очевидно! Будь он нормален, то грабил бы бедных. В крайнем случае – середнячков. А он средь бел дня с ножом в руках ворвался в офис одного весьма уважаемого человека. Дрался с охраной, выкрикивал какие-то безумные лозунги. Пытался отобрать у охранника галстук… Согласитесь, это не похоже на поведение человека, который думает о собственной выгоде и преступным путём пытается увеличить своё благосостояние. Скорее, это поведение безумного аутсайдера. Сумасшедшего, что и будет доказано!
- Вы циничны, Ольга Дмитриевна, - тихо произнёс Липпер. – Как и вся современная молодёжь… Мой совет… Или просьба. Вытащите этого человека из тюрьмы. И ни в коем случае не отправляйте в сумасшедший дом! Демону нужны адские места, не пускайте его туда. Только поймите меня правильно, я не думаю, что он окончательно превратился в монстра. Когда он был другим, совсем другим. Человеческое сердце, любовь – всё было. Я ведь видел, чувствовал это! Иначе никогда, никогда не подпустил бы его к больным! И сейчас… Вы знаете, чем питается его демон? Страхом! Его страхом! Когда-то он был напуган, сильно напуган и страх этот высасывает из него жизнь. Когда-то я помогал ему делать карьеру... А ему нужна была другая помощь! Держите его подальше от страшных мест, Ольга Дмитриевна.
- Вот этого…
Ольга встала и вышла в прихожую.
Набросив куртку, она подошла к двери кухни и сказала:
- Вот этого я вам обещать не могу. Наказания он почти наверняка избежит. А вот страшных мест…
Она усмехнулась.
- Я же не спаситель! Я молодой, начинающий адвокат, который защищает бедного, неплатежеспособного, всеми забытого клиента. Сделаю, что смогу.
Она застегнула «молнию» на куртке.
- Спасибо за увлекательный рассказ, Илья Аркадьевич! И… До свидания!
Липпер не стал её провожать. Он услышал, как хлопнула в прихожей дверь. Почувствовал, как на секунду потянуло сквозняком из подъезда.
Он долго ещё сидел за столом, уголком салфетки собирая крошки от печенья.
Потом прошептал: «Всего доброго…»
И, выключив свет на кухне, побрёл умываться и чистить зубы.
Было восемь вечера. Он рано ложился спать.
Впрочем, он знал, что в эту ночь – не заснёт. Это не беспокоило его.
Он привык к бессоннице.
По приказу доктора Коллектив патриотических больных собрался в зале для медитаций. Для занятий, даже внеплановых, время было неподходящее: десять вечера. Но Ратманов, которому, конечно же, немедленно доложили о незапланированной встрече доктора с пациентами, возражать не стал. Накануне операции он вообще предоставил Балицкому полную свободу действий. И свободу общения с больными.
Ратманов вполне резонно полагал, что незадолго до начала операции доктор постарается обеспечить полный контроль над сознанием больных, и считал это полезным и даже необходимым для успеха грядущей «управляемой мини-революции».
Он знал, что доктор сумеет активизировать разрушительную энергию в душах больных и сможет направить её
