Приятно самоуничижение? Не знаю... В правилах русского человека, уже даже и не интеллигента, всегда иметь при себе лопатку. Как выдастся свободная минутка, так сразу копать внутрь. Копать трудно. Нутро хоть и гнилое внутри, но спекшееся или слежавшееся до базальта. Попытка найти «жемчужное зерно»? Как бы не так. Копаем потому, что есть лопатка. Иностранцы говорят, это особенности национальной русской души. Все копают, кто-то демонстративно, кто-то - «черный» копатель. Можно быть себя в грудь, зажимая в руке маленький игрушечный совочек: «Я - .., я - ...». Вместо многоточия поставьте любое определение на ваш выбор. А можно, имея огромную лопатищу, загнанно молчать. При такой лопате обе руки заняты. У меня лопатка саперная, какая бывает у каждого нормального водителя, чтобы откапываться в случае чего.
Может быть в нас есть какой-нибудь особый ген, заставляющий вести раскопки? Немного покапали и сразу легче. Обнажили скелеты. Проблема, что с ними дальше делать.
Шагнуть бы сейчас в экран как дракончик, тряхнуть героя: «Что же делаешь с собой? Живи «живой» как все! Трудно тебе что ли! Не ищи виноватых, не чини самосуд!» Впрочем, что это я? И так все ясно – вера спасет не только мир, она тебя спасет, и меня тоже. Всех спасет. Вера в то, что мы зачем-то тут нужны кому-то или для чего-то. Это где-то на генном уровне. Пусть я даже «маленький», но важный или нужный.
Но, как сказал какой-то герой: «Отчего же так паршиво!»
Федотов шутил, поэтому и сошел с ума. Это сейчас шутники и сатирики могут при определенном раскладе не только зарабатывать себе на хлеб, но и даже на яхту в порту Лас-Пальмос-де- Гранканария. Мир встал с ног на голову. И я вместе с ним. Приезд сюда – это не диверсия, не попытка взорвать мосты, это попытка свернуть с накатанных рельсов. Только ради чего? Ведь я могла бы даже построить свою новую дорогу, пусть бы она даже была тупиковой. Попытка проехаться по параллельным рельсам. Они такие же, но другие, ведут туда же, куда меня катит. Тогда зачем?
Я все копала и копала, все два часа, пока шел фильм. Пыталась докопаться до того маленького золотого зернышка внутри себя. Верила, что оно было, просто не может быть, чтобы его не было. Ведь страшно принять то, что ты всего лишь декорация, и мир вовсе не вертится вокруг тебя. Гениален тот, кто понял, что ничья гениальность мир не спасет, и себя тоже.
Хочется быть и по ту сторону. Потому что в этом случае вопрос «Тогда зачем?» не праздный, не риторический. Душа накапливает опыт? Может и накапливает, а может совершенствуется механизм инстинктов – как бы тут вообще выжить. Чтобы потом..., а что потом? Нам так кажется, потому что так хочется, что все-таки «потом» есть, пусть хотя бы умозрительно. Но так ли это на самом деле? Легче скатиться до идеи, что мир – это матрица, что мир под колпаком. Виноват кто-то извне, а ты «маленький» - хороший. Но вопрос «Зачем?» при этом никуда не девается. Философствую, язви меня... Смешно и противно. Противно, что философствую, а смешно, потому что это ничего не меняет. Зачем я тут? Что я хотела изменить? Я хотела, чтобы кто-то изменил меня. Какая разница, где уж, в болоте или в террариуме? Все равно ползает, а вот если бы у него выросли крылья его мысленными усилиями. Да, старик Дарвин перевернулся бы в гробу.
Мой профессор давно уже не держал меня за руку, может быть, тоже думал о своем. Фильм закончился. Мы вышли в пасмурный осенний день. Не хотелось смотреть друг на друга. Все вокруг показалось таким мелочным незначительным. Мои попытки вырваться таким способом из повседневности, виделись теперь наивными и глупыми. Я чувствовала себя дура-дурой. Я никогда не была наивной и глупой. Ну-ну, была, еще как была... Старость – не радость. Что мне остается, чтоб не оправдывать себя, а хоть чуть-чуть уважать? Немножко праведности. Самые лучшие праведники те, кто много грешил. Мне хотелось верить в себя и любить. Я взглянула на профессора, и поняла, все кончено. Думаю, что ему еще больше, чем мне, не хотелось терять опору. Что я для него, мимолетное виденье, и уж никак не гений чистой красоты.
Мы шли молча. Я мучительно искала предлог, чтобы сегодня же уехать. Мне казалось, что и профессор был бы рад от меня отделаться. Уже в номере спасительный рекламный звонок из какого-то банка. Мой вразумительный вопрос: «Кто?», а дальше как в плохом детективе. Я вставляла невпопад вопросы и ответы, которые способствовали бы мне в моем решении уехать. Думаю, что сотрудник, мне звонивший, подумал, что попал в дурдом. Я отключила телефон и стала объяснять профессору, что мне необходимо немедленно ехать домой. Я на ходу выдумывала причины, почему мне нужно уехать. Он перебил только раз, спросив про обратный билет.
- Сдам, - ответила решительно я. – Вечером идет поезд, доберусь с пересадками.
Он не перечил, предложил съездить на вокзал и все сразу устроить, чтобы потом быть спокойными до вечера. Он так и сказал «быть спокойными». То есть и себя тоже хотел успокоить.
- Можно, конечно, позвонить и заказать билет, но мы ведь ни чем не заняты.
Его объяснения как всегда были вполне рациональны.
Свою вину, втянуть меня в эту авантюру, он загладил просто: купил мне билет на свои деньги. Оставалось шесть часов до отхода поезда. Шесть часов после войны.
Он вдруг нашел себе занятие, сказал, что ему нужно поработать, подготовиться к завтрашнему дню. Я кивнула, безоговорочно принимая его нежелание со мной общаться. «Дурацкий фильм! Дурацкий, дурацкий...», - твердила я себе зло, пялясь в телевизор. Хотя, что он изменил? Ни снаружи, ни внутри. Я по привычке искала врага извне. Нашла. «Мне не нужно было ехать на семинар! Я бы не встретила профессора и...» Женская логика, сказал бы Лермонтов устами Печорина. Потому что потому, что кончается на «у». Жалкая мыслишка: «Не надо было ходить в кино». Такая подлая мыслишка: «Я бы и дома могла телевизор смотреть!» А ведь могла бы все отбросить и сделать вид, что ничего такого не случилось. Подумаешь кино! Как в молодости, назавтра уже не помнишь про что смотрел. Лукавлю. Были фильмы, на которые я ходила повторно. Причем одна. Чем они меня цепляли? Вовсе не исключительной игрой актеров, или какими-то ценностями душевного порядка. Порой это были совсем заурядные фильмы с дурацким сюжетом и такими же актерами. Завораживали одной деталью, которая впечатывалась в мозг и мешала жить как прежде. Уход от реальности в нечто вымышленное потустороннее. По ту сторону, где меня нет и никогда не будет. Не мечта. Сожаление в безысходности.
Профессор работал. Благовидный предлог – работа. А я пошла в ванную под душ, чтобы смыть с себя безысходность внешнюю, потому как внутреннюю смыть не могла. Я боялась долгой дороги, опять одна наедине с собой. От себя ведь никуда не уйдешь. И опять будет мучить недовольство собой.
- Знаешь, я тут колготки купила, - сообщила я профессору, выйдя из ванной.
Я повертела красивым пакетом.
- Колготки? – переспросил он удивленно.
- Ну да, ужасно дорогие и ужасно красивые.
Он вымученно заинтересовался. Я изо всех сил в оставшееся время пыталась создать о себе представление как о «блондинке». Пусть он потом думает обо мне как о последней дуре, без сожаления и угрызений совести перед собой и перед женой. Как будто меня это заботило. Мне так было легче, моей лопатке было легче. Никто не любить раскапывать свои глупости.
Демонстрация колготок на стройных ножках – дипломатия еще та. Вряд ли мужчина может определить истинную цель этой демонстрации. На поверхности – красивые ноги в красивых колготках. А если взять лопатку, да копнуть? В себя праведницу я поверить не могла, а в себя дуру – да запросто! Он и смотрел на меня как на дуру, вовсе не восторженно, а изумленно. Не ожидал такого поворота под занавес.
- Сколько стоят, ты говоришь? Можно, это будет подарок от меня?
Вот такого поворота я сама не ожидала! Даже в голове не мелькнуло. Я пошевелила губами, соображая, благородно выкрутиться или кольнуть побольнее. Второе пересилило, мне нужно было срочно кого-то убить. Я кивнула.
Он без слов вынул несколько купюр из портмоне, гораздо больше, чем стоили колготки. И мы смело и удовлетворенно посмотрели друг на друга. Сделка! Ты заплатил мне за мои душевные копания, я тоже заплатила - мне пришлось помимо моей воли достать эту пресловутую лопатку! Я сто лет ее не доставала.
Я вдруг поняла, что если бы профессор оказался извращенцем, мне было бы намного легче. Разочарования во внешних сторонах бытия привычны. Разочароваться от того, что у тебя не получилось внутри быть такой, какой надо было бы быть в данной ситуации? Может, я извращенка? Стала бы другая женщина придумывать всякую чепуху для своего успокоения? Стала бы... Может, придумала бы что попроще, чем я.
- Я буду думать, что мне все это приснилось, - сказала я, и постаралась улыбнуться как можно мечтательней, чтобы у него не возникло ассоциации «сон – ужас».
Потом, когда я уже ехала домой в поезде, думала о том, что все иллюзии в моей жизни кончились. Осталась голая правда: «Ползи улитка по склону Фуджи...». Утро вечера мудренее, воистину так.
