В большом казане, облепленном грязными потеками старого варева, никак не вскипала вода, хоть и газ был включен на полную мощность, и уже вовсю воняли пригоревшие хлопья на металлических боках посудины. Семен Игнатьевич равнодушно посмотрел на всплывающие пузырьки воздуха, подставил поближе пачку с овсяными хлопьями и присел на табуретку.
Что осталось у старика и, что никто отобрать не сможет — воспоминания!
Сколько не перебирай в памяти, а их только больше становится. Выползают самые забытые мелочи, наваливается пудовой тяжестью тоска на старческие костлявые плечи. Ведь была жизнь, веселая, счастливая, а сейчас приходит беспощадное убеждение, что он, Семен Игнатьич Воловенко напрасно прожил свой век. Бесполезно.
Когда-то у него была жена. Вера. Он звал ее Веруня, а она его Семушка — обоим нравилось. Жили они с ней так слажено, будто песню пели: он зоотехник, она телятница — весело было, радостно. На ферму и с фермы вместе, на прополке он с тяпкой впереди, рубит высокую траву, жена сзади поправляет молодые росточки кормовой свеклы; на картошке она наполняет ведра да корзины — он грузит мешки на телегу; на сенокосе он с косой — она с граблями; и на своем хозяйстве не уставали, в четыре руки все делали — на любой работе всегда рядом с ним Веруня сверкала белоснежной радостной улыбкой.
Сколько уж лет прошло, как померла, а не хватает ее.
Пока была жива хотелось горы свернуть: и собрать урожай на огороде, и бычков вырастить на продажу, и дом подправить, подстроить — и годы в том не были помехой. А не стало Веруни завис он между небом и землей, опустились руки, как две плети, скучно стало, неинтересно. Глазами-то видел, сколько дел накопилось, а сердце не лежало: вроде бы надо сделать, а вроде и не к чему — и так можно прожить.
Когда-то у него был сын. Аркашка — серьезный не по годам, умный парень, красотой своей весь в мать, в Веруню. Учителя в один голос хвалили, твердили, что мол, далеко пойдет: упорный да усидчивый. Родители со смущением и гордостью слушали похвалы, сидя на школьных собраниях, вместе за одной партой.
А когда сынок подрос, вошел в возраст, мать с отцом начали засматриваться на соседских девочек, своих, деревенских, и решали между собой, какая подойдет их Аркашке. Все девочки были хорошие, чистенькие, приученные к домашней работе, не испорченные городскими соблазнами. Они засматривались, а сын сторонился — не до девочек ему было, готовился поступать в институт. Но не поступил, не получилось, вместе с двумя своими одноклассниками на два года ушел в армию. Вернулся с другом, худеньким симпатичным пареньком, который радостно и белозубо улыбался ему.
После той, самой первой их ночи, когда они, родители, невольно прислушивались к звукам из другой комнаты Веруня как-то сразу сдала: стала тихая и задумчивая, перестала улыбаться, а платочек свой надвигала на самые глаза. Жена хотела внуков, чтобы по двору бегала чумазая ребятня, чтобы было кому печь пироги и плюшки, чтобы было кому оставить ухоженный сад, хозяйство, чтобы радостно и белозубо их Аркашке улыбалась молодая женщина — а вот на тебе, не довелось.
Но сын, есть сын — родная кровинка.
Стиснули зубы и смирились, зажили дальше. Аркадий не остался в деревне, хозяйством заниматься не захотел, уехал в город, и последними словами, которыми он тогда попрощался с родителями были: «На мои деньги можете не рассчитывать!». Как будто они когда-нибудь рассчитывали на них.
Через год Веруня тихо сошла в могилу, и Семен Игнатьевич остался один в большом доме. Жил на пенсию, а когда сын позвонил и предложил работу, согласился, просто, чтобы почувствовать себя живым, а какая работа ему было все равно.
Передержка телок — так они ее называли.
Скрепя сердце, он помогал сыну, а покойная Веруня скорбно смотрела на него из каждого темного угла — не одобряла.
Они и вправду были похожи на глупых телок. Молодые, норовистые, с дикими глазами — в первый день на новом месте они все бесились, норовили сорваться с привязи, разливали по полу корм, но одна-две порции белого порошка, оставленного Аркашкиным курьером, вскоре делали их сонными и покладистыми.
Сначала Семен Игнатьевич спускался к ним в подвал по три раза за сутки: накормить, напоить, убрать поганые ведра, но как-то раз из темного угла на него гневно сверкнула глазами Веруня, и он поспешил поскорей убраться. С тех пор, ограничивался двумя посещениями и больше не экономил свет. Прежде чем спуститься, везде включал иллюминацию, даже в узком проходе, который вырыли нерусские рабочие.
Проход соединял его подвал с соседкиным погребком — Аркашкина идея. Соседка не пользовалась погребом, боялась спускаться по причине опасной ветхости, хоть и был он рядом с домом, а Семен Игнатьевич поддержал ее в этом решении и вызвался вырыть ей новый, надежный погреб прямо под кухней — удобно и не надо всякий раз выбегать на мороз. Пока он, не торопясь, помогал соседке (да чего там помогать, вырыть яму, да обложить старыми бревнами), ловкие и быстрые таджики, которых нагнал помощник его сына, прокопали проход от его подвала к старому погребку, укрепили его деревянными брусьями и соединили с погребком, теплоизолировали стены, вывели вентиляцию, а по потолку провели трубы с горячей водой — стало тепло, сухо, и воздух свежий — хоть самому живи.
Передержка длилась недели две, пока не набиралось достаточное количество голов, после чего телок забирали. Семен Игнатьевич хорошенько проветривал за ними, убирал и отключал отопление до следующей партии. Куда их увозили он предпочитал не вдаваться.
Наконец-то, закипела вода! Он высыпал в казан всю пачку геркулеса, помешал. Все равно жидковато получится, но ничего, так легче проглотить и жевать не надо. Ну вот, за воспоминаниями и каша сварилась, теперь надо добавить лекарство. Аркашкин курьер привез много этого порошка, про запас, а давать надо по чуть-чуть, растворить в бутылке с водой. Много нельзя, а то не проснутся.
Семен Игнатьевич вздрогнул от неожиданного звонка. Случилось чего? Обычно сын звонит ему вечером, да и то, не каждый день. Сердце взволнованно забилось, рука с трубкой задрожала от беспокойства.
— Батя, срочно надо избавляться от партии! Слышишь?! Могут приехать к тебе!
— Что? — не понял сразу отец. — Кто приедет? Телок сегодня заберут? А я, сынок, только кашу сварил, еще не успел их накормить, а порошок развел в воде, как твой парень сказал!
— Выливай все в сортир: и кашу свою, и воду, чтоб нигде и следа порошка не было! Понял?! — орал сын в трубку на растерянного отца. — И срочно активируй кнопку на чемоданчике! Срочно! Чемодан в подвале у тебя?
— Нет. Тут, наверху, — все еще не понимал серьезности происходящего Семен Игнатьевич. — Парень-то твой велел держать его в подвале, да ноги болят, сынок, спускаться-подниматься по пять раз, я его на кухне припрятал.
— Идиот! Старый дурак! Родной отец подставляет! — Аркашка не стеснял себя в выражениях. — У тебя должен быть пульт от него! Черный брелок!
— Да, — вспомнил отец. — Я его убрал куда-то, надо вспомнить. Побоялся, что потеряется.
— Да ты что?!
Аркадий визжал не своим голосом. Семен Игнатьевич представил его себе: потного рыхлого, быстро багровеющего от малейшего напряжения. В последний раз он видел сына именно таким, когда тот приезжал к нему, чтобы познакомить со своим помощником.
— Тебе!.. Оставили!.. Инструкции подробные!.. Как чем пользоваться!.. — сын перемежал каждое слово отборным матом.
— Да нажму я и без пульта эту кнопку, — успокаивал отец, не понимая, чем вызван такой приступ неконтролируемого бешенства. — Сейчас прямо и нажму.
— Батя, а ты знаешь, для чего нужен этот чемоданчик? — сын вдруг успокоился.
— Ну как же, — Семен Игнатьевич с усилием вспоминал те инструкции, которые Аркашкин помощник заставлял его повторить несколько раз, и которые он все равно не запомнил хорошенько. — Подать сигнал заказчику, если что-то пойдет не так. А в этой партии почитай все не так — половина голов еле дышат. Я уж их тормошу-тормошу.
— Правильно, — сын успокоился. — Выгляни на улицу! Ничего там не происходит?
— А что тут может произойти? В глухомани.
Дед посмотрел поверх грязной ситцевой занавески. Кажется, послышалось, что приближается рокот вертолета, не видно из окна.
— Вроде вертолет пролетел, учения какие, наверное.
— Может, и учения, — согласился сын. — Прости, что накричал.
— Да что это сегодня с тобой? — заворчал отец. — Так, нажимать кнопку?
— Нажимай, — скомандовал сын. — Так будет даже лучше.
Семен Игнатьевич достал из нижнего ящика комода довольно увесистый чемоданчик и утопил палец в небольшой выемке посреди верхней панели с замками...
На минутку ему показалось, что вокруг потемнело, как перед грозой или сильным ураганом, а за открытой дверью в сени, к его большому удивлению, мелькнул желтый сарафан Веруни. Был у нее такой, ее любимый, в мелкий цветочек.
Вот странно, как он мог оказаться в сенях, когда Семен Игнатьевич бережно хранил его в нижнем отделении комода вместе с другими Веруниными вещами? Но он не успел додумать, что за загадки подкидывают ему собственные глаза, потому что вслед за сарафаном в темноте проскользнула радостная белозубая улыбка, а в ушах отчетливо прозвенел серебряным колокольчиком голос:
«Семушка!».
И стало ему так радостно, так весело, что он невольно расхохотался. И Веруня смеялась, махала ему сорванным с головы платочком, и убегала вперед, в сверкающий ослепительным светом проход между кухней и сенями.
«А ведь не было раньше здесь никакого прохода, как же я
Хорошо получилось с девчонками. У вас постоянно огонь, во втором романе уже присутствует...
Ну и написано очень подробно, логично, правдоподобно, хорошие детали, вроде перепалки бабок)