какую-нибудь Тмутаракань, где назначено ему нести службу среди густой непроходимой тайги либо в далёкой тундре, любуясь красотой экзотических для наших мест карликовых берёзок. Это уж куда пошлют! И лишь спустя годы может молодой лейтенант рассчитывать на присвоение очередного воинского звания, а также на то, что переведут его в другой гарнизон – поближе к благам цивилизации. Но для этого надо быть на хорошем счету у командования, занимать призовые места в соревнованиях, отличаться на строевых смотрах, показывать своё умение и старание. Много чего ещё надо.
И Михаил старался, едва не выпрыгивая из штанов, как, посмеиваясь, говорили о нём завистливые сослуживцы. Он первый среди выпускников-одногодков получил третью звёздочку на погоны, был на виду, старался во всём угодить начальству. Ведь от этого напрямую зависело его будущее. Однако слишком многим не нравилось такое поведение «зарвавшегося выскочки», как за глаза называли его недоброжелатели. Хорошо ещё, что не знали они о существовании «лохматой лапы», которая способствовала продвижению Гирдо по службе.
Армия – не лучшее прибежище для гордецов, но Гирдо за время своей недолгой службы никогда и никому не позволял себя унижать. В особенности подчинённым. Вот только этот неподдающийся рядовой Сливкин, дерзкие с прищуром глазки которого неотступно преследовали его на плацу, на учебных занятиях, везде.
Михаил буквально затылком чувствовал мрачный пронзительный взгляд своего недоброжелателя, выражавший ненависть, презрение, а также недвусмысленную угрозу, исходившую от упрямого молодого солдата. Но что можно было с ним поделать? Сливкин и без того не вылезал с гарнизонной гауптвахты, регулярно получая взыскания от своего «любимого» взводного.
Однако педантичный командир не привык отступать. Особенно в таком нужном и важном для армии деле, как дисциплина. Он справедливо полагал, что солдат должен любить и уважать своего командира, а не смотреть на него волком из-под нахмуренных бровей. Муштра и придирки продолжались без малого год. До тех пор, пока не произошло нечто из ряда вон выходящее.
Случилось это ярким солнечным днём в воскресенье. Большая часть офицеров, исключая дежурных, отдыхали в посёлке. Гирдо с супругой, разделавшись с домашними делами, собрали девчонок, уложили в коляску новорожденного сынулю – третьего ребёнка – и собрались, было, совершить променад по единственной мощёной досками улице таёжного прибежища военнослужащих и лесорубов. Но тут вдруг зазвонил телефон:
– Товарищ старший лейтенант, прошу вас немедленно прибыть в расположение части, – услышал Михаил голос дежурного офицера. – Четверо рядовых из вашего взвода, похоже, находятся в самоволке. Их не могут найти. Приезжайте и разберитесь на месте.
Выходной был испорчен. Гирдо смачно выругался про себя, переоделся, поцеловал расстроенную супругу и шагнул за порог. Благо, воинская часть находилась не так далеко.
8.
Конечно, вдохновителем и организатором самовольной отлучки был пресловутый Сливкин. Это он в выходной день, когда большая часть офицерского и рядового состава покинула военный городок, подговорил троих сослуживцев сбежать на глухое таёжное озеро через известный всем самовольщикам лаз в заборе. Конечно, ребятам хотелось расслабиться на природе, отдохнуть от всеобъемлющего казарменного духа, порыбачить припрятанной в прибрежных кустах сетью, искупаться. Тем более что все четверо получили взыскания по службе, наложенные лично взводным командиром Гирдо, и идти в увольнение не имели права. А вот в самоволку… тут всегда есть надежда, что не поймают, что всё пройдёт шито-крыто. Не впервой! И если бы не излишнее рвение дежурного офицера… Однако случилось то, что случилось.
Две бутылки заранее припасённого технического спирта и несколько буханок хлеба должны были раскрасить внеплановый пикник во все цвета радуги, а его участников превратить в радостное стадо бабуинов, с восторженными криками скачущих у ритуального огня по случаю обретения некогда утраченной священной свободы.
Взводный появился у догоравшего костра, когда двое ребят с громкими криками, шутками и прибаутками тащили вдоль берега самопальный бредень, а двое других, шумно бултыхаясь в девственно чистой озёрной воде, загоняли обезумевшую от нежданного бедлама рыбу в крупноячеистую капроновую сеть. Михаил пришёл сюда один с тем, чтобы, не поднимая большого шума, вернуть беглецов в казарму. Он прекрасно знал все окрестные места отдыха и предположил, что именно на это дальнее озеро отправились его подчинённые.
Услышав грозный окрик своего командира, солдаты смолкли и уже по инерции вытащили на берег сеть, в которой трепыхалась пойманная рыба. Не обращая внимания на остальных, Гирдо подошёл к вероятному зачинщику всего этого безобразия и произнёс тихо, но внушительно:
– Рядовой Сливкин?! Я так и думал. Ну, на этот раз ты, дружок, влип основательно, не отмажешься! Хотя, есть у тебя один шанс. Если полюбишь меня, как отца родного, если станешь моим преданным псом, если искренне попросишь прощения за все свои художества… Впрочем, это маловероятно. Твоё ослиное упрямство, строптивец, довело тебя до цугундера. Запомнишь ты эту самоволку, до конца своих дней не забудешь! Готовься, скоро получишь всё, что заслужил!
После столь внушительно-многообещающего монолога замутнённые алкоголем глаза нарушителя воинской дисциплины постепенно стали принимать осознанное и характерное для них презрительно-ненавидящее выражение. Высокий широкоплечий парень всё ещё держал в руках деревянную волокушу от бредня. Он неспешно отцепил её от сети и как-то уж очень быстро с малым размахом ударил этой импровизированной дубинкой по голове стоявшего перед ним взводного. Тот зашатался, стал оседать и, наконец, молча рухнул на землю.
– Вяжи его, ребята, сетью вяжи, – коротко скомандовал Сливкин остальным.
– Ты что, – попытался осадить пьяного беспредельщика один из его друзей, – белены объелся? За такие дела по головке не погладят!
Однако здоровяк и без посторонней помощи сначала скрутил взводному руки за спиной, а затем поставил его на ноги, прислонив к дереву. Михаила слегка подташнивало и покачивало из стороны в сторону, но постепенно он приходил в себя. Для надёжности, чтобы не вырвался, ребята обмотали его с ног до головы бреднем.
– Ну что, командир, теперь твоя очередь извиняться, – заговорил с оглушённым беспомощным пленником Сливкин. – Целый год ведь измывался ты надо мною, падла! Да и над другими тоже. А теперь, значится, в отцы родные просишься? Нет уж, спасибочки, не нужны мне такие родственники! Увольте, товарищ старший лейтенант!
Солдат помолчал немного, и вдруг взорвался, будто ящик с динамитом:
– Проси прощения, тварь, у ребят проси! Это они старались, чтобы тебя заметили, чтобы тебе на погоны лишняя звёздочка упала, а ты! Ну, давай, извиняйся, я жду!
Однако Михаил молчал. Сознание постепенно возвращалось к нему, и когда он, наконец, понял весь ужас своего положения, то застонал от боли, заскрежетал зубами от безысходности, от невиданного доселе унижения.
– Тюрьма по тебе плачет, бандит, – проскрежетал он пересохшим горлом, глядя в довольно улыбавшуюся пьяную рожу своего недруга.
– Ах, не хотим признавать свои ошибки? Не желаем повиниться перед личным составом? Ах, гордые мы? – кривлялся, будто клоун в цирке, окончательно слетевший с катушек Сливкин.
Кто-то из ребят попытался его урезонить, но выпитый спирт сделал своё чёрное дело – главаря было не остановить. Убедившись, что договориться с Гирдо не удастся, что даже в таком упакованном виде взводный не согласен на компромисс, а напротив, готов разорвать своего недруга на части, зарвавшийся атаман, будто мешок картошки, перебросил через плечо тело буквально рычавшего от злобы и ненависти Михаила и потащил его к озеру. Макнул в воду раз, второй, третий:
– Ну, молись, гнида! Проси прощения или утоплю!
Но командир лишь молча извивался в бесплодных попытках освободиться. И тогда доведённый до белого каления Сливкин погрузил опутанное сетью тело на самое дно… надолго!
Ребята бездумно переминались с ноги на ногу, не решаясь заступиться за старлея. И лишь когда одурманенные алкоголем головы стали немного соображать, они вдруг поняли, какую злую шутку сыграл с ними зелёный змий. Никто не знал, что же теперь делать? И тогда силач Сливкин сказал им строго и внушительно:
– Так, ребя, дело дрянь, но есть один выход. Приберите тут пока, чтобы было чисто, и ждите меня. Нас будут допрашивать. Говорите, что купались, мол, рыбачили, а командира не видели, не было его здесь. Да чтоб не раскололись там, продумайте всё, едри вашу мать, а то будет нам потом небо в крупную клеточку. Имейте в виду! Ну, давайте. Всё лишнее, все следы на поляне – убрать, что можно – в костёр, а я скоро приду.
Парень взвалил на свои могучие плечи мокрое бездыханное тело старлея и скрылся в тайге. Когда через час он вернулся, всё сказанное им было сделано в лучшем виде.
– Ну, куда дел командира? – хмуро спросил один из сослуживцев.
– Хорошо спрятал, не найдут! В омуте он лежит, на дне озера. И надеюсь, долго там догнивать ещё будет. Но только чтобы мне молчок, как договорились!
Беглецам повезло. На территорию части они пробрались незаметно и даже смогли убедить дежурного офицера, что играли в карты на чердаке казармы. А пропавшего ротного начали искать только на следующий день. Но разбухшее, полуразложившееся, изрядно подпорченное лесными обитателями тело обнаружили лишь поздней осенью, когда оно всплыло на поверхность. С ребят к тому времени все подозрения были сняты – утонул себе человек, и утонул…
Женщины плакали на похоронах в родном городе Михаила. У матери на кладбище случился сердечный приступ, а постаревший осунувшийся за время поисков пропавшего сына отец сказал за столом на поминальном обеде:
– Гордыня Мишку замучила. Это ведь, по сути, смертный грех, а он... Болтают, что утопили его там, в тайге. Только времени много прошло – не найдёшь никого, не докажешь. А и то сказать: заносчивый был парень, чересчур гордый – не договориться с ним, не переспорить. У Любашки, вон, прощения не захотел просить, а ведь любил её, я знаю. Ладно, пусть земля ему будет пухом. Утонул… да он плавать умел, как рыба. Как-то странно всё это. Вроде, не было у нас таких гордецов в роду...
И вдруг осёкся, вспомнив о том, как сам обошёлся с первой своей женой: она, конечно, шлюха была, но живой ведь человек…
Послесловие.
Жена Михаила, вернувшись в родной город, так больше и не вышла замуж. Поднимать троих детей ей помогали всем миром – родни было много.
Павел с Любашей жили долго и счастливо, с грустью вспоминая иногда Михаила и те далёкие теперь уже бандитские лихие
