обонятельного, дыхательного и морального дискомфортов, заблажел я.
– И то верно. Не резон, – рассудила Касса, – Были б они сразу после стирки, другой разговор. А так... Угорит ведь до никакушества!
И экая же ты, Мороженка, антигуманная.
– Ну давайте тогда, коль все не так, не эдак, напялим на его башку морковкины труселя! – с нескрываемой обидой предложила Мороженка, – Уж ее-то неглиже, надо полагать, куда-а(!) с добром стерильней. В чем я, откровенно говоря.., не совсем уверена.
– Ни дам! – на повышенных тонах закочевряжилась азиатка, – Я девуська полядочняя! Без тлусов ни пойеду!.. Бюсьтьгальтель дам, а пло тлусы забудьтье! Луцсе дьавайте напьялим на митлофануськину гольовьу иво обоссьянние шьтани!
– Х-хе-е-е! – развеселилась Кассиопея, – Тебе, Морковь Чингисхановна, ума не занима-ать! Но... Не юли мозгой – стаскивай свои труселя!
– Луцсе узь бюсьтьгальтель. Белите, – повторно предложила азиатка...
На том и сошлись: мои глаза (словно светозащитными очками) были старательно изолированы чашечками морковкиного бюстгальтера...
– Ну что? – облегченно вздохнув, с неким милосердием в голосе произнесла Касса, – Поди сегодня уже изрядно горючего наэкономили? Бросайте свои педали! Транжирно попрем! С ветерко-о-ом!..
Митрофан, может тебе мокрые штанишки-то скинуть да просушить из окна на встречном воздушном потоке?
Я, маемый сыростью ног и промежности, неспешно стащил брюки и вслепую вывесил их на руке за окно...
Двигатель, запускательно рыкнув, перешел на мерный гул... Вскоре мы тронулись – рывком, с моторным ревом и визгом авторезины под бесшабашное мороженкино «и-и-ихо-хо-о-о!!!». Стремительным ускорением меня вдавило в упругую спинку сиденья. И я невольно посочувствовал космонавтам, испытывающим на ракетном старте подобные перегрузки...
– Была бы зима – шарфом б твое зрение обмотали! – выкрикнула Касса, – А так... Не обессудь уж, Митрофанушка! И не брезгуй! Морковка-то на диво чистоплотная! Ее бюстгальтером впору раны без опаски заражения перебинтовывать! А ее стерильным язычком в самый раз эти самые раны зализывать!
– Систе-ейсяя плавда! – восторженно поддакнула азиатка.
Представив себя с пикантным предметом женского туалета в роли большеразмерных очков и меланхоличным «ага» выказав абсолютное непротивление, я втянул вырываемые ветром штаны в салон, расслабился и непроизвольно провалился в пустоту бессознательности...
Приходил в себя в кромешной темноте и медленно-премедленно, мучительно ощущая монотонный озноб, полнейшую телесную разбитость и страдательнейше перенося душевную изуродованность...
Прочувствованно помыслилось: «И в каки-ие(!!!) же мерзкопакостнейшие передряги низвергла меня элементарная моральная разболтанность! А еще офицер МПАха. Позо-ор!»...
– Да снимите же наконец-то с него этот чертов бюстгальтер! – уловилось моим слухом произнесенное Кассиопеей.
– Сё сьнимать-та? Иму и так сильно холёдно! Ись как иво колётить! Совьсем замелзаить голюбцик, – взроптала Морковка.
– Ну.., – застопорилась мыслью Касса, – Дайте ему... хотя бы водки! Иль виски, но только безо льда.
– И каким же образом ему дашь-то(?), коли он ни бе, ни ме, ни кукареку, – проворчала из мрака Мороженка.
– И какого лешего, лярвы, его на голый кафель поклали?! – возмутилась Касса, и я тут же обратил внимание на то, что возлежу на чем-то плоском и дюже студеном.
– Сяс пеленесем. Сяс-сяс-сяс, – затараторила Морковка, и я незамедлительно ощутил, что поднят в несколько рук и несом (почему-то ногами вперед).
– Не уроните, кошелки! – прогудел доселе незнакомый мужской бас.
– Ну и уроним... И что ему с того доспеется? – проворчала Мороженка, – Не стеклянный же...
Чуть погодя я возлежал на чем-то постельном – пушисто ласкающем и обволакивающем мое изможденное тело едва ли не до половины...
Судя по широченному разнообразию звуков, вокруг суетилось несколько человек. Исходя же из осязательного спектра, на мне из одежды присутствовали лишь трусы. Несомненно, влажные...
В организме началось потепление, отчего душа устремилась к некоему равновесию.
– Водоськи-водоськи-водоськи, – засюсюкала надо мною Морковка, – Пей-пей-пей(!), Митлофануська, – и я почувствовал нечто резиново-трубчатое, усиленно внедряющееся сквозь сжатые губы... В язык тонко заструило, и я невольно сглотнул.
– Пьеть! – восхитилась Морковка, – Пьеть как сивый мелин!
– Не как мерин пьет, а как конь, – поправила Мороженка, – И когда только ты русский язык в совершенстве освоишь?.. Похоже, что никогда. Недотепа.
Я жадно сглатывал алкоголь, осознавая, что в моем незавидном положении он только на пользу – заместо лекарства.
– Утю-тю, утю-тю, – лепетала Морковка, – Пьеть как сивый... конь!
– Ты это из чего его, лахудра, поишь?! – откуда-то справа и несколько издали прогневалась Касса, – У тебя соображение есть?!
– Есь, – подтвердила Морковка, – А из сево ево поить(?), есьли из стаканьцика никак.
– Но не из кли-и-измы(!) же, – укорила Касса.
– А сё? – незамысловато отреагировала моя заботливая поилица.
– Да ничего-о-о! – не на шутку вспылила Кассиопея, – Да этой кли-изме(!!!) сто-о(!!) ле-ет(!) в обе-ед, да будет тебе, шмакодявка, известно! Она ж еще при развито-ом социали-и-изме-е(!!!) завулканизирована! Она ж во сто-о-олько(!) внутренностей и сто-о-олько(!) раз внедрялась, что вся в морщинах и трещинах. Да будь она пулеметом, ее ствол давно-о-о(!) бы уж по причине износа был списан и переплавлен! – на этом участке кассиопеиного гневнословия я окончательно осмыслил суть ее претензий к Морковке и... Брезгливо поперхнувшись, я всетелесно содрогнулся и безуспешно попытался языком вытолкнуть изо рта явно негигиеничный клизмин наконечник.
– О! Совисем озивает! – приняв, по-видимому, мои манипуляции за добрый знак, возликовала Морковка, – Клизьмоцька – си-ибко(!) хоёсё...
– Ожива-ает? Ну ка-ак(!) же... Держи-и карман ши-ире! Как бы он от твоей дерьмовой клизмы вовсе в кому не впал иль в агониях не окочурился! – подкинула сухих дровишек в очаг моих душевных терзаний не на шутку разошедшаяся Касса. Не ее б оголение истины, для меня бы за волшебный источник сошла эта резиновая груша-ветеранка... Воистину, зачастую дремучее незнание благостнее доподлинного знания!
– Нисево ни поньимайю, – вынимая из моего рта клизмин наконечник, озадачилась Морковка.
– И каким макаром тебе, кулема ты интернациональная, доходчивей объяснить..? – озадачилась моралистка, – Да пойми-и-и(!!!) ты, что вынима-ать что-либо из своей жопы и вставля-ять это самое в ро-от дорого-ому го-остю!.. Да за тако-ое(!)... соответственной кары еще не придумано!..
– Ну и сё? – без толики смятения в голосе огрызнулась Морковь, – Поду-у-умаесь!.. Есьли хосес знать, я клизьмоцьку в води-ицьке плополоскала, – огрызнулась, но... (к моему величайшему облегчению!) предмет спора из моего рта вынула, проворчав: – В сё-ём плоблемы? Си-истенькая(!) зе она.
– Да с ее биографией-то ей вовек не отмыться! – заверила Касса, – Хоть последний дерьмовый атом от нее отколупай, репутация-то останется прежней! Как и у людей...
Спустя некое непродолжительное время надо мной сызнова зазвучало приторное сюсюканье:
– Опьять-опьять водоська! Све-езенькой(!) накацяла. Та-та коньсилась. Пей-пей-пей(!), пока эта бяка усла собацьку колмить, – на этих словах в мои губы (к неописуемому отчаянью!) воткнулось все то же (до боли знакомое и вплоть до истерики отвратительное!) – резиновое, трубчатое, внутриполостно промывочное и антизапорное!
– Тебе ж яснее(!) ясного было сказано, чтобы Митрофана из клизмы не поила! – откуда-то слева и издали прогудела Мороженка.
– Ну и сё? – настырно и безуспешно внедряя в мою ротовую полость треклятый клизмин наконечник, пролепетала Морковка, – Пока она собацьку колмит, й-я Митлофануську напойю-ю. Пей-пей, мой холёсенький! У нас водоцьки мно-ого-племно-ого! Цельих восьимь бутьилёцек... А хосесь соку? Какова тибье луцьсе: виногладнова, яблоцкинова ильи осинов-вова?.. А мозеть молковнова?..
Я ощущал себя пластмассовым кукленком, с коим увлеченно играется младшевозрастная дошкольница. И до каки-их же ошеломительных манипуляций со мной (беспомощным) донесется хулиганским полетом шальной фантазии не ахти каковский морковкин разум?!.. Сей вопрос волновал меня далеко не шуточно!
– Мо-мо-мо-о-о.., – предусмотрительно не разжимая заградительных для клизмы зубов, издал я еле слышимую бессмысленность.
– О! Заговолил! – обрадовалась Морковка, – Цё зе он хотель сказа-ать?.. «Мо-мо-мо-о-о»...
О! Молко-овнова(!) соку хоцет... Сисяс-сисяс, зайцёнок мой, я за длугой клизьмоцькой под сок в туальет сльета-аю! За но-овой и больсо-ой клизьмоцькой. И будьет тебье молковный...
Прекращение попыток к внедрению в мою ротовую полость пресловутого предмета внутриполостной гигиены и удаляющийся топоток морковкиных ножек несказанно облегчили мое незавидное положение. Безо всякого сомнения, позитивную лепту в процесс реабилитации внес и отнюдь не мизерный объем принятого вовнутрь высокоградусного алкоголя... И как только меня от извращенной методы его впрыска не вывернуло?!.. Сла-авно(!), что все-таки не стошнило...
– Молозенька! Сё-то твойю больсусьюю фиольетов-вуйю клизьму ни могу най-йти, – прервала мои благие помыслы шебутная азиатка.
– А на кой ляд она тебе сдалась? – без толики доброжелательности проворчала Мороженка.
– Да хотелёсь бы Митлофануську молковным соком попоить.
– Слушай сюда, Морковь безмозглая! Из своей кис-киски что ли сок цедить собралась?!
– Ни хамьила би! Сё у нас – молковнова соку не-етутьи?
– А вот и «не-етутьи»! – передразнила Мороженка.
– А в тльехлитловой баньке за тумбоцькою?
– Да в той банке из-под морковного сока давным-давно уж тормозная жидкость для нашего гребаного джипера! Не хватало еще, чтобы мою клизму токсичными химикатами заправляли!.. А я потом ее в свой и без того покалеченный пищевыми концерагенами организм пихай?! Нетушки! Сцапаешь мою клизму – руки по самые плечи пообламываю!
– А у Митлофануськи узе-е(!) одьной луцьки по самий локотьок тю-тю, – сострадательно ко мне пролепетала Морковка.
– А не-е(!)хрен было чужую клизму хватать! – возвела на меня напраслину разгневанная Мороженка, – И с каких это кислых щей (позволь поинтересоваться) ты-ы(!), горе луковое, сделала вывод, что Митрофану необходим именно морко-овный(!) напиток?
– Такь и он зе са-ам сказьаль: «Мо-мо-мо-о-о!».
– А вдруг да и он попытался тебя мочалкою обозвать или молока-а(!) попросил? – выдвинула пару вполне резонных версий Мороженка.
– Молёцька? – явно опешила Морковка, – Молёцька-молёцька-молёцька-а-а!.. А есь у нась молёцько?
– В холодильнике. На третьей полке све-ерху! – под удаляющийся топоток азиатки пояснила Мороженка, – И бо-оже тебя упаси, сердобольная ты наша, к моей кли-изме притро-онуться!! В два прие-ема из тебя Венеру Милос-скую сконструирую!
– Не на-а-адо, – наконец-то выдали мои доселе никаковские голосовые связки.
– Чего тебе, голубь, не надо? – судя по деформации моего ложа, Мороженка присела рядышком слева.
– Ничего-о(!) через клизму не на-адо, – вполне связно простонал я, – Зре-ения(!) на-адо-о-о...
– Ма-а-ать(!!!) моя – же-е-енщина-а! – спохватилась
