стыди-итесь своей колыбе-е-ели???!!!..»..
Иной раз хочется проорать, а не ору... А на .....я-я-я(???!!!) орать-то, коли все об этом и без того знают... Нет, когда трезв, о подобном никаких помыслов. Это когда всерьез курьезно пья-я-ян(!), ПРА-А-АВДЫ-Ы(!!!) глоба-альной завсегда-а-а хо-о-очется!.. Если ж совсем как на духу, выпиваю реже редкого, поэтому и правды как таковой хочется... почти никогда...
Однажды я готовил выступление для творческой встречи с учениками одной из подшефных нашему МПАХу столичных школ, и... Под впечатлением внезапно всплывшей в памяти истории о суицидальном бурундучке набросал следующее:
«Дети! Пройдут годы, вы повзрослеете и встанете всяк на свою жизненную стезю: кто-то будет кирпичным каменщиком или камнелюбивым ювелиром, кому-то по душе мыть посуду либо стирать белье, иные вольются в ряды сентиментальной олигархии, отдельные индивидуумы осуществят мечту пасти скот или делать из него мясо, наиболее заполошные ребята проявят себя в роли правоохранительных либо преступных элементов нашей многострадальной державы, а кто-то и будет вынужден заниматься математикой, физикой и даже ботаникой... Все профессии нужны, все профессии важны!
Но кем бы вы ни стали в этом прекрасном мире, помните!.. Помните, что отнимать (как у бурундучка или червя навозного, так и у человека) после-е-еднее(!!!) – то, без чего он не сможет выжить!.. Лучше не надо! Даже если си-и-ильно(!!!) хочется!..»
И начал я проникновенно считывать си словеса с бумажки, и подшефные пятиклашки внимали с горящими взорами, а их классная наставница чувственно заовалила губки, и у присутствовавшей членши родительского комитета вздыбился парик, а у члена этого же самого комитета крупнокапельно вспотели ботинки; и Лев Николаевич Толстой, состроив гейскую физиономию, подмигнул мне с портрета; а из портрета вдруг вытаращившегося Антона Павловича Чехова вывалилось пенсне, разбившееся при падении на пол; от звона же треснувших линз у меня от копчика до затылка пробежал волнительный озноб!.. Пробежал и вернулся восвояси – в копчик!.. И сбился я со словесного ритма, и потерял логическую нить и способность к чтению!.. И выкрикнул я в невероятном смятении чувств:
– Де-е-ети-и!!! Ке-ем же вы хоти-и-ите ста-ать?!! – и класс возопил стадионно:
– Правдоде-е-елами-и!!!., – Как и вы-ы!!!., – Мы все-е бу-удем правдоде-е-елами-и!!!., – Я хочу-у-у добива-аться от люде-ей и-и-истины-ы!!!., – И я-я хочу э-э-этого-о!!!., – И я-я-я!!!..
– И я-я-я, – пропищала самая махонькая и самая стеснительная изо всех – круглая отличница Катенька Милосердова. Но ее, похоже, никто и не услышал. Никто, кроме меня. Я одобрительно кивнул девчушке, и она от этакого знака внимания солнечно разулыбалась.
– Молодцы-ы, де-ети!! – напрочь забыв о бурундучке, навозных червях, прочей заслуживающей сострадания живности и альтернативных моей профессиях, выкрикнул я. И обуяла меня гордость за то, что предыдущие встречи с моими юными друзьями, в ходе которых я подробно и красочно рассказывал о творческой деятельности своих коллег, не прошли даром!.. Но... Это совсе-ем иная история...
Итак... Мы с Лехой при виде разбирающей подарки тогда еще полковничихи Вермишели Татьяновны угорали, чумели и ржали до слез! Словно на мониторе внутриведомственного подсмотра крутилась отпаднейшая комедия... Она (главная и единственная актриса сего действа), выхватывая из пирамиды презентов то одно, то иное, поражала многовариантным поиском практического применения безделушек, вещичек и вещей...
Например, сцапав миниатюрный калькулятор, наша начальница усердно тыкала мясистым пальцем в клавиатуру и после каждого набора, поднося аппаратик к мясистому уху, неутомимо домогалась: «Алё! Ал-лё!! Ал-лё-ё-ё!!!.. Ну чё, етить вашу мать, ни отвечаите?!!..»
Щипцами для раскалывания фундуковых орехов Татьяновна попыталась повыщипывать брови, из чего ровным счетом ничегошеньки не вышло. Использование для маникюра роликовой ножеточки тоже не имело успеха. Пена для бритья (и подарил же какой-то идиот!) явно не выдержала испытания на пищевую пригодность. Электрошашлычница, не завив и локона, с дымом и паническими воплями Татьяновны изрядно подпортила ее шевелюру. Антимольный карандаш вместо матовой губной помады, несомненно, пришелся не по вкусу...
Когда руки Татьяновны дошли до продолговатой импортной коробки, Леха взволнованно прошептал: «Этим она себя убьет!»... Я допустил сию вариантность, но тактично промолчал...
В кулаке Постельнопринадлежнинской оказалась рукоять напоминающего кинжал электроприбора, но вместо клинка розовело некое подобие тупоголовой межконтинентальной ракеты.
– Миксер, – пробормотал я.
– Ага, – подтвердил сзади лейтенант-молокосос Тарантул Обезьяненко (кстати, еще вроде бы не обесчещенный маниакальной начальницей), – Это мы с Килькием Кашалотовым и Котлетой Говядинской по заданию Чебурекия Астероидовича покупали.
– Ну-ну, – высказал неопределенность Леха, – Покупа-али... А что-то он на миксер, вроде бы,.. как будто и не похож.
– Похож-похож, – не совсем уверенно возразил Тарантул, – Даже совсе-ем(!) похож. Будто он и он.
– Ну-ну, – прозвучало из уст моего троюродного кузена по материнской линии, – А ты какого беса в мою секретную комнату без стука впендюрился?!
– А что, нельзя-я? – растерянно произнес Тарантул.
– А что, мо-ожно?! – последовал вопрос на вопрос.
– Нельзя-я, – из уст Тарантула прозвучало подтверждение секретного статуса лехиной каморки.
– Ну и брысь отсю-юда му-у-ухою-ю, скоти-ина вертихво-остая!!! – выказал крайнюю степень недовольства мой родственник и приятель, – Сейчас щупальцы поотрываю и жрать без кетчупа заставлю!! Не мешай рабо-отать!.. И сам работай!! Вот из-за таких тунеядцев, как ты, Советский Союз и распался!.. Две-ерь за собою прикро-ой, насеко-омое!! И ни-и-икому-у об сейчас и здесь увиденном ни гугу!! Ина-аче!.. Ну ты меня зна-аешь!..
К моменту, когда перепуганный Обезьяненко хлопанием двери просигнализировал о своей экстренной эвакуации из помещения, Татьяновна извлекла из коробки еще комплект ракетоподобий: разнокалиберных (помельче первого), несколько разнящихся формой в головных частях и разноцветных (желтый и шоколадный).
– Сменные насадки, – констатировал Леха, – Не иначе... как они... Странные какие-то... Поди вовсе и не миксер... Ка-ак ими яйца взбивать?..
– Вилку в розетку воткнуть и взбивать, – лаконично озвучил я простецкое решение.
И покажись мне, что сии слова каким-то чудом (вопреки законам акустики) были услышаны Татьяновной, вдруг пристально вглядевшейся с экрана в нас с Лехой и тут же электрически запитавшей прибор, кой откликнулся на сию манипуляцию еле слышимым равномерным гудением, но... Какими-либо даже малейшими вращениями или колебаниями работоспособность не обозначилась.
– Что за хрень? – в очередной раз озадачился Леха.
– Так он же японский.., – заразмышлял я вслух, – Может обалденное ноу-хау с охрененным прибабахом!.. А вдруг да й... радиоволнами воздейстует... или... еще какими физическими явлениями.
– Бред сивой кобылы! – опроверг домыслы более меня технически подкованный Леха, – Если бы радиоволны имели такое пагубное яйцевзбивающее воздействие на биологическую клетку, то еще сотню лет тому назад (сразу после изобретения радио)... Да все радисты бы как мамонты уж тогда-а повымирали!
– Резонно, – оценил я логику мышления, – Но... Но ведь не рекомендуют же мужчинам носить пейджеры и мобильные телефоны спереди на поясном ремне. Аргументируют же, что, мол, радиоизлучение негативно влияет на детородную функцию.
– Да пошел-ка ты со своими рекомендаторами в жопу! – не найдя чем ответить, схамил мой оппонент. И мы тут же погрузились в молчание, всецело отдавшись созерцанию.
А посозерцать чего хватало... Вермишель Татьяновна, нараскалывав в трехлитровую банку из-под сока дикой ягодицы огромных яиц высокогорного хохотуна, усердно взбивала их ракетоподобным миксером.
– С таким же успехом я мог бы это сделать своим безмозглым спелеологом, – иносказательно завуалировав детородный орган, скептически заметил Леха.
– И я! – восторженно прозвучало сзади.
Мы синхронно обернулись и в упор узрели слащаво-подхалимажную физиономию са-амого(!) великого бездельника нашего министерства Плинтуса Сосновского – дознавателя по гуманоидам, барабашкам, снежным человекам и прочему мистическому сброду. Ввиду неуловимости вышеозначенных персон этот вечно жующий добросовестно упитанный прапорщик за все время своей службы всего-то по пальцам счетное количество раз привлекался к пыткам. И то, не каких-то там матерых преступников маял, а самую-рассамую шелупонь: скрывавших коды швейцарских банковских счетов двоих подпольных алиментщиков; монашку, якобы забеременевшую от мошенническим путем лишившего ее девственности залетного марсианина; дворника Министерства финансов, похитившего дочь и нейлоновую метлу заведующего сектором утилизации пятикопеечных монет (первую – по любви и с ее согласия, вторую – тоже по любви и для хозяйственной надобности); коменданта дома престарелых, приторговывавшего самодельным эликсиром младенчества; главаря секты «Рога и копыта», выдававшего себя за и-истинного(!) пра-правнука легендарного лейтенанта Шмидта по линии Михаила Самуэлевича Паниковского... И еще, вроде бы... Ах да-а-а(!): давным-давно Сосновский маял вонючего старикашку – главного прокурора какого-то Секретного военного округа, сдезертировавшего из-за систематических насмешек со стороны солдат и пятилетку пробомжевавшего на мусорной свалке какого-то дюже-предюже засекреченного городишки...
Больше плинтусовских подпыточных, хоть убей, не припомню...
– Чего надо?! – жаля незванного гостя брезгливым взглядом, прогневословил Леха.
– Д-да й-я.., собст-твенно г-говоря, з-за-а-а.., – залепетал стушевавшийся Сосновский, – Да за хреновым соусом я! Говорят, у тебя есть.
– Пусть даже и есть, да не про твою честь, побирушка! – попытался отшить обжору Леха.
– Ну тогда чего? Я пошел? – промямлил Плинтус.
– Скатертью дорожка, – цыкнув слюной сквозь межзубную щель, напутствовал мой раздраженный кузен, – Дверь, шаромыжник, захлопни.
– Ага, – проявил покладистость бездельник, – А чего вы тут смо-о-отрите-е?!
– Две-е-ерь захло-о-опну-ул!!! – проревел Леха.
– Сейчас-сейчас, – выскакивая за порог, зачастил Сосновский...
Кто-о-о бы слышал тот дверной хлопок!.. Умора. Мышь бы громче хлопнула... О-ох(!) уж эта плебейская деликатность...
Но нам с Лехой было не до того – нам было до экрана, на коем неистовая Татьяновна в поте мордуленции безуспешно взбивала яйца высокогорного хохотуна. Аж, переутомившись до потери рассудка, взмолилась на истерике гласа визгливого: «Всемогу-у-ушчий Инду-усий! Творе-ец а-ангельцкий! Ля-яжки испятнаны йо-одом!.. Избе-е-ей сваим амператорским челом, едрен напор, ко-окушки! Облагаде-е-етельствуй рабу-у тваю ве-е-ерную-ю!..»
Мы хохотали похлеще того хохотуна, чьи яйца в конце концов так и не были доведены до надлежащей конститенции...
Миксерная эпопея деньков через десяток поимела тако-о-ое(!) продолжение, что наши зрительские симпатии были всеце-ело(!) переадресованы от Татьяновны к термоядерно смазливой
