Понимаю, что Владимир Ильич еще раньше «приласкал» религию незабываемыми определениями такими, как «вздох угнетённой твари» и «опиум народа» (почему-то все упорно произносили «опиум ДЛЯ народа»). Но ведь еще древние подметили: «всё течет, всё изменяется». И в годину тяжких военных испытаний мудрый Иосиф Виссарионович осознал, каким огромным положительным духовным, созидательным потенциалом обладает религия, использовав это во имя великой Победы. Так ведь нет же, упёртый и недалекий Никита Сергеич во всеуслышание пообещал показать советскому народу «последнего попа». Слава богу, «надорвался», но по инерции религия еще десятилетия три всячески унижалась.
На уровне массового глубинного подсознания нередко намертво впечатывалось: критикуют, осуждают, а, тем более, запрещают — значит круто; одобряют и тиражируют — значит фуфло. Всеобщее недоверие, недосказанность порой выливались в навязчивое желание людей всюду искать некий подсмысл, скрытый там, где его зачастую не было вовсе. А эзопов язык тогда можно было смело признавать вторым государственным.
* * *
Изучение теории «развито́го социализма» продолжилось в студенчестве, причем с особой исторической спецификой. Казанский государственный, в прошлом императорский, университет – один из старейших ВУЗов страны. Его имя связано со многими научно и исторически значимыми людьми. Это Зинин, Бутлеров, Флавицкий, Лесгафт, Бехтерев, Энгельгардт, отец и сын Арбузовы, Завойский, Лев Толстой, Аксаков, Джалиль и многие другие. Здесь Клаусом был открыт названный латинским именем России сорок первый химический элемент «Рутений». Основатель неэвклидовой геометрии Николай Лобачевский более 20 лет служил ректором университета, и его, и только его имя обязан был носить наш университет.
Но университет носил имя вождя мирового пролетариата, «самого человечного человека» – В.И. Ульянова-Ленина. Семнадцатилетний Володя Ульянов в год казни старшего брата народовольца Александра, покушавшегося на царя, был без экзаменов зачислен на первый курс юрфака Казанского Императорского университета. Добавить к этому, что пенсия его усопшего батюшки Ильи Николаевича, губернского инспектора учреждений народного образования, позволяла снимать немаленький двухэтажный дом в Казани и содержать большую осиротевшую семью.
Проучился молодой Володя Ульянов неполный семестр, потом подбил студентов на бузу, впоследствии названную исторической «сходкой», за что был исключён из университета. За это будущий «гений человечества» получил «страшное» наказание: был выслан под надзор полиции в родовое имение своей матушки деревню Кокушкино неподалеку от Казани. Изредка к нему приходил местный урядник, олицетворявший собой всю репрессивную машину царского самодержавия, и они-с соизволяли попивать чаёк-с, беседуя за жизнь. К тому же Володе в уютной деревушке в беседке, в тени деревьев около речки никто не мешал изучать «Капитал» Маркса.
Факт кратковременной «засветки» Владимира Ильича в Казанском университете наложил мощнейший отпечаток на всю дальнейшую историю учебного заведения. О том, что нам выпала великая честь учиться в Ленинском университете, твердили кругом денно и нощно, особенно на первом курсе. Не сложно догадаться, что и преподавание общественных дисциплин, призванных выработать марксистско-ленинское мировоззрение у студентов, было особым. А по предмету «Научный коммунизм» на биофаке вообще сдавался единственный государственный экзамен на пятом курсе. Именно на лекциях и семинарах по «научкому» мы детально разбирались «откуда есть пошел» развито́й социализм.
Предваряли изучение вершины познания человечества – «Научного коммунизма» – другие общественные дисциплины: «История КПСС», «Марксистско-ленинская философия», «Политэкономия» и «Научный атеизм». Я давно подметил одну закономерность: если научность предмета вызывает некоторые сомнения, это особо акцентируется в само́м названии дисциплины, его изучающей.
Историк партии, без уточнения какой, поскольку их количество не могло быть больше одной, запомнился двумя перлами. Как при обсуждении перспектив мировой революции он, закатив глаза, мечтательно-сладостно выдохнул: «Эх, какими бы шагами зашагал мировой революционный процесс, если бы пролетариат США взял власть в своей стране!..» И ведь это говорилось не в шутку и не для прикола! Или как в конце 1979 года, на следующий день после обнародования решения партии и правительства об интернациональной помощи братскому афганскому народу в строительстве новой жизни и введения туда «ограниченного военного контингента», торжественный историк, в нарушение темы лекции, посвятил этому событию минут пятнадцать. Он пафосно поведал о том, что международный революционный процесс продолжается, и ещё одно государство, вставшее на прогрессивный некапиталистический путь развития – тому подтверждение, и что Советский Союз просто обязан помочь в этом своему южному соседу.
Как на это отреагировали мы, студенты, и вообще народ вокруг? Честно скажу – никак. Люди неопределённо пожимали плечами, мол, ввели войска – значит так и надо. Мы привыкли к тому, что наша страна постоянно кому-то помогала и в борьбе за свободу, и в строительстве «новой жизни». Что ж, видимо, очередь дошла и до Афганистана (такое хлёсткое и одновременно ёмкое по смыслу и символичности сокращение «Афган» появится немного позже). И никто пока не догадывался, к каким последствиям это приведёт, что совсем скоро на долгие десять лет слово «Афган» станет настоящей страшилкой для всех матерей, имевших сыновей призывного возраста.
На смену истории КПСС пришла марксистско-ленинская философия. Разница между ней и просто философией, как таковой, есть и весьма значительная – на то она и «марксистско-ленинская». В начале, когда шла классическая философия, было интересно: универсальные законы – отрицания отрицания, перехода количественных изменений в качественные и так далее. Но потом начался плавный загиб в сторону обоснования неизбежности победы коммунизма и уже знакомое по истории партии притягивание «за уши» всего внушительного здания мировой философской науки, начиная с Аристотеля и Сократа, к делу священной борьбы пролетариата за своё освобождение.
Курс политэкономии капитализма, как выяснилось позднее, оказался наиболее полезным, ибо, начиная с девяностых годов, я стал заниматься предпринимательской деятельностью. Теоретические познания про циклы производства – простого и расширенного, оборота капитала, товар – деньги – товар, учение о прибавочной стоимости всего лишь через десять с небольшим лет наполнились практическим смыслом. А «Капитал» Маркса я считаю самым дельным трудом из всего, что нам пришлось изучать. Там хотя бы всё логично и понятно. Лекции по политэкономии читал забавный старичок, никогда не снимавший в помещении берета. Видно было, насколько он любил политэкономию капитализма и как равнодушно относился к политэкономии социализма. Даже оговорился как-то, что политэкономия социализма – это наука, которой, вообще-то, не существует. Правда, тут же исправился: она, мол, пока ещё в стадии становления и развития (это на седьмом-то десятке лет «торжества» идей социализма!). Интересный кульбит! Зато на экзамене по «соцполитэку» ставил всем только хорошие и отличные оценки.
Неожиданно интересным оказался научный атеизм. Удалось многое узнать про мировые религии, ведь познавательной литературы, сжато излагающей суть и структуру основных вероисповеданий, тогда практически не было. И если бы не проходящая красной нитью через весь курс аксиома с общим смыслом «бога нет», то этот предмет можно было бы смело именовать «Основами религий».
И вот, наконец, подошло время «святая святых»: во втором семестре четвертого курса началось изучение научного коммунизма. И если доселе изучавшиеся общественные дисциплины всё-таки имели предмет исследования, то каково было высокое предназначение «коммунизма», пусть даже «научного», я так и не понял. Какая-то умопомрачительная несусветная заумь, тавтология и набор заклинаний и намерений. «Попурри» из всего, что мы уже изучали с добавлением новых умозаключений про совершенствование и развитие общенародного государства от стадии «диктатуры пролетариата» до высот «развитого социализма». Или про структуру лишённого антагонизмов бесклассового общества, состоящего из двух родственных классов трудящихся – пролетариата и колхозного крестьянства с прослойкой-интеллигенцией. Вновь пафосно зазвучали привычные декларации про ленинский университет, как передовой край овладения марксистско-ленинским научным мировоззрением, и про нас, «студентов-ленинцев», которые должны являть собой маяки для всей советской молодежи.
Я, кстати, так и не добился у преподавателей вразумительного ответа на вопрос: почему социализм называют «развито́й», а не «ра́звитый» или «разви́тый»? А на вопрос, почему социализм «развитым» считался только в Советском Союзе, а не, скажем, в «витрине социализма» ГДР, получил странный ответ. Как говорит Задорнов, готовы? Тогда слушайте: «Дело в том, что в СССР достигнут более высокий уровень развития отношений между производительными силами и производственными отношениями». Круто?
Но позвольте, уважаемый преподаватель! Ведь в ГДР, с лидером которой, Эриком Хонеккером, дорогой Леонид Ильич, помнится, целовался в губы взасос, и порядка было побольше, и сытнее-богаче жизнь, чем в СССР! Об этом не только в один голос говорили все без исключения, побывавшие в Восточной Германии, но даже не отрицалось на одном из семинаров по «научкому». Тогда логично предположить, что если мера оценки «развитости» идёт от обратного, то «самый развитой», или, скажем так, «развитейший» социализм должен иметь место в Северной Корее? Ведь там и кушать особо нечего, и воистину «народ и партия едины»?
Правда, признаюсь, что в постановке вопроса в такой формулировке я стал храбрым только сейчас. Конечно, и тогда его вполне можно было бы задать – жив-здоров остался бы точно. Но я же был членом комитета комсомола, да ещё заведовал агитсектором, а, значит, сам должен был уметь отвечать на подобные вопросы. Могли также возникнуть сложности при сдаче госэкзамена, если бы я чересчур часто их задавал. Отсюда напрашивался закономерный вывод: извольте, товарищ студент ленинского университета, овладевать марксистско-ленинским мировоззрением, не задавая лишних вопросов! Всё ясно?
Главная роль в построении коммунизма отводилась рабочему классу – «гегемону революции». Звучали какие-то совершенно абстрактные, фантастические положения и утверждения от имени некоего выхолощенного, безликого или, как сейчас говорят, виртуального существа по имени «Пролетариат». Мне всё время хотелось с ним познакомиться и потолковать за жизнь, однако с отдельными встречавшимися его якобы представителями всё время не везло.
Показательна одна история, произошедшая уже после
