моего отбытия по распределению. Расселили нас, молодых специалистов, в общежитии на койко-местах, как поначалу полагается. Общага была смешанной по социальному составу проживавших в ней работников. Слышу как-то краем уха: «Ну, ты чё такой-то, а? Ты точно, в натуре – гегель!». Это электрик Вован что-то недовольно высказывал корешу шоферу Коляну. Эта фраза настолько меня сразила, что я решил «обкашлять» её при случае с Вованом. И такой случай представился.
– Слышь, Вован, а за что ты назвал Коляна «гегелем»?
– Да он, прикинь, в натуре, оборзел! Говорю ему как-то… – эмоционально начал Володя.
Однако мне было неинтересно, за что тот получил такое ёмкое определение, поэтому я прервал недовольного электрика.
– Володь, бог с ним, с Коляном! Откуда ты взял это слово «гегель»?
– Ну, откуда-откуда? Ну, «гегель», «гегемон»… – он прищурил один глаз. – Вы ж сами нас, работяг, так обзываете!
– Вова, когда это я обзывал тебя «гегемоном»?
– Ну не ты – другие!
– Володя, а вообще ты знаешь, что так говорил Ленин: «Рабочий класс – гегемон революции»? – я решил пододвинуть разговор ближе к интересовавшей меня теме.
Однако обсуждаемая тема Вовану не нравилась решительно.
– Слышь, Петро, ты чё, в натуре, до меня докопался? Гегель, гегемон… Я, блин, просто знаю, что это – стрёмно и всё тут! Мы ваших «ленинов» не читаем, понял?!
Вот так вот. Одной фразой он мне всё объяснил сполна. Не отнять и не прибавить. В самую точку: «мы ваших «ленинов» не читаем…». Выходит, что теорией учения «самого революционного в мире» класса, к которому вроде бы относился Вован, «закормили» только пресловутую прослойку-интеллигенцию, тогда как представителям этого класса «их» теория была глубоко по барабану.
И вот госэкзамен по научному коммунизму настал! Вопрос в билете был такой: «Тенденции и направления осуществления ленинской национальной политики при развито́м социализме». Хорош вопрос? Нет? Вы не правы: билет просто замечательный. На самом деле, ответ на него умещался в одной единственной фразе: «Тенденция заключается в следующем: дальнейшее всемерное развитие национальных культур при их одновременном взаимопроникновении и взаимообогащении под мудрым руководством КПСС». Всё. Садитесь: «пять». Но это слишком упрощённо. Требовалось «налить воды», минимум – минут на пять-семь, максимум – на десять-пятнадцать, уж кто как умеет. А уж «лить воду» я умел – агитсектор, как-никак.
Несмотря на усердное штудирование студентами всей этой мути, я, тем не менее, отмечу один удивительнейший факт: почти никто из моих сокурсников и вообще ровесников не может назвать две основные фундаментальные работы Ленина. Не пересказать содержание или привести какие-то цитаты из них, а всего-то – назвать. Ведь любой образованный человек выдаст, не задумываясь, главные произведения, скажем, Толстого, Достоевского, Шолохова или Булгакова. Даже старику Марксу в этом плане повезло почему-то больше, чем «дедушке» Ленину, ибо вопрошаемые мною бодро выдают: «Капитал»! А как же самый массово изданный за всю историю человечества, переведенный на все языки мира «литератор», как сам себя именовал Владимир Ильич? А вот так! Получается, все затраты учебного времени были потрачены на изучение общественных дисциплин практически впустую.
* * *
Система высшего образования в ту по пору была насквозь идеологизирована. Если хочешь преподавать или просто работать в ВУЗе, требовалось доказать верность системе, поучаствовать в комсомольской работе, повыступать на собраниях, принимать личные комплексные планы, проходить Ленинские поверки, сдавать Ленинские зачёты. Не случайно еще на первом курсе наш незабвенный историк партии регулярно повторял на семинарах: «Не хотите овладевать научным марксистско-ленинским мировоззрением – не место вам в рядах советских учёных»!
Ну а хочешь расти, возглавить кафедру, а, тем более, факультет – изволь состоять в рядах КПСС. Стать доктором наук без партбилета тоже было весьма затруднительно. Но вступить в партию представителю не имеющей четкой классовой ориентации «прослойки» было ох как непросто, хоть на завод к станку топай! И как смычка двух составляющих системы на местах – партийно-хозяйственный актив, сокращенно, «партхозактив» или ПХА.
Но чтобы наверняка попасть в настоящую обойму, гарантирующую превращение из функционера общественного в элиту общества – функционера номенклатурного, необходимо было стать членом университетского, или, как мы его называли, «большого» комитета комсомола. «Большие комитетчики» всегда ходили в костюмно-галстучной униформе и слыли подчёркнуто принципиальными и бескомпромиссными комсомольцами – к этому обязывало их положение, необходимость подачи личного примера всей остальной «комсе». Время от времени ими устраивались «публичные порки». Например, за одну единственную, совершенно невинную, на мой взгляд, фразу («студенты едут в стройотряды, чтобы, в первую очередь, заработать») был немедленно исключён из комсомола один из командиров стройотряда. Это, помнится, вызвало недоумение многих студентов: командиром тот был сильным, просто, увлёкшись спором на одном из заседаний «большого» комитета, не «профильтровал свой базар» в нужном месте.
Попутно вспомнил градацию взысканий по нарастанию строгости наказания: поставить на вид, объявить выговор, строгий выговор, выговор «с занесением», строгий выговор «с занесением». «С занесением» – в личное дело комсомольца: система учитывала всё. И, как «высшая мера», – исключение из рядов ВЛКСМ. После этого вполне можно было и из университета вылететь. Нетрудно заметить, что пострадавший некогда на заседании «большого» комитета командир стройотряда одним махом проскочил по всей лесенке наказаний всего за одну крамольную, по мнению комсомольских вожаков, фразу про истинный стимул студентов работать в стройотрядах.
Закончив университет, некоторые секретари университетского комитета комсомола становились уже секретарями райкомов, а то и горкома комсомола, осуществляя желанный переход в стройные ряды партийной номенклатуры. А дальше уж как кривая тернистой партийной карьеры вывезет. Взлетишь – не взлетишь, зависело от очень многих факторов. Главным было понять и принять немаловажный факт: комитет комсомола ленинского университета – потенциальный трамплин в серьёзную карьеру.
Структура и «большого», и «малых» (факультетских) комитетов комсомола была одинаковой. Возглавляемый мною сектор агитации и пропаганды вместе с культмассовым и военно-патриотическим организационно входил в состав главного сектора – идеологического. Многочисленная армия политинформаторов учебных групп курировалась нами, факультетскими агитсекторами. Я ежегодно проводил конкурсы политинформаторов, их победители соревновались далее уже на университетском уровне.
Интересными общественными структурами комсомола были БКД – «боевая комсомольская дружина» и ОКОД имени Дзержинского – «оперативный комсомольский отряд дружинников» или, по-иному, «юные дзержинцы». Чем они отличались друг от друга, уже и не припомню. Эдакие немного военизированные формирования из комсомольцев на добровольной основе, призванные помогать милиции в патрулировании улиц, в проведении массовых мероприятий, в работе с недисциплинированной молодёжью. Многие активисты БКД и ОКОД впоследствии сделали карьеру в рядах МВД и даже КГБ. Но не путать с ДНД – «добровольной народной дружиной», куда нас «гоняли» на дежурства, как и в колхозы, в добровольно-принудительном порядке. Несознательные студенты-уклонисты от ДНД могли даже лишиться стипендии – за этим зорко бдил главный ДНД-шник факультета, тоже из студентов. Кстати, некоторые шли в БКД и ОКОД специально, чтоб иметь возможность заниматься каратэ, официально запрещённым в те годы видом спорта, но разрешенным для силовых комсомольских структур.
Однако не всё было настолько жестко структурировано и заорганизовано. Существовали и абсолютно добровольные, самоорганизующиеся неформальные объединения советской студенческой молодёжи, никак не связанные со всеохватывающей деятельностью Ленинского комсомола. Это и туристические клубы, и упоминавшиеся выше клубы самодеятельной песни, и другие объединения по интересам. К чести комсомольских организаций, они, как правило, не ставили задачу подчинения, контроля и, как следствие, ограничения этих движений некими рамками. Но при одном непременном условии: никакого идеологического вольнодумства! Иначе — немедленный запрет, как в случае с Грушинским фестивалем самодеятельной песни.
Особенно ярко энтузиазм и подвижничество студентов биофака выражались в деятельности университетской дружины «Служба охраны природы», сокращенно «СОП». В дружине работали студенты и других факультетов университета. Одной из основных задач этой службы, помимо научно-просветительской деятельности, была оперативная работа против браконьерства: всевозможные рейды, акции, проведение различных операций. Например, «Нерест» или «Ель» (борьба с незаконными вырубками ёлок в преддверии новогодних праздников).
Получить почётное звание члена дружины СОП мог не каждый – проводился конкурс. Кандидаты, как правило, первокурсники, проходили отбор. На самом первом испытательном рейде обычно устраивался спектакль: роль «подсадных уток» – браконьеров – исполняли сами СОПовцы, однако испытуемые об этом не догадывались. Но и с настоящими браконьерами СОПовцы умели работать. Они, как и чекисты железного Феликса, должны были иметь горячее сердце и холодную голову. Фирменный стиль поведения СОПовца – серьёзность и целеустремленность. О результатах их рейдов информировала стенгазета «Вестник СОП», вывешиваемая на факультете. Материал сопровождался фотографиями и часто излагался в шутливой форме. Например, рассказ об очередной встрече с браконьерами-рыбаками. Надпись «Разговоры, пересуды…» сопровождает фото: встреча с браконьерами и первый словесный контакт с ними. Далее, «Сердце к сердцу тянется…» – фото: динамичная схватка с нежелающими подчиняться правилам рыбной ловли. «Разговоры стихнут вскоре…» – фото: утихомиренные нарушители сидят на земле. «Протокол останется!» – фото: вручение протокола усмирённым браконьерам на фоне изъятых у них незаконных орудий промысла.
Со временем движение студенческих дружин охраны природы получило широкое распространение по всей стране, охватив многие ВУЗы, его важность и актуальность были очевидны. Мы, члены комитета комсомола, уважали СОПовцев, тогда как они нас – нет, считая карьеристами, дескать, формалисты, трепачи, всё делаете «для галочки». Я, помнится, кипятился, пытался им что-то аргументировано возразить, но в глубине души осознавал: крыть-то особо нечем. Слишком хорошо знал равнодушие подавляющего числа обычных комсомольцев, которое было просто смешно сравнивать с настроем и боевым духом
