успеха дела. «Цель оправдывает средства» — эта фраза стала девизом макиавеллизма. Исторический опыт показывает, что использование безнравственных средств для достижения политических целей, в конечном счете, приводило к обесцениванию самой цели. Пример проявления макиавеллизма — применение в СССР во времена сталинизма антигуманных,
а порой и бесчеловечных средств во имя достижения прекрасных по существу и содержанию идеалов.
Никколо Макиавелли — автор идеи о всеобщей воинской обязанности. В трактате «О военном искусстве» он призывал к переходу от наемной к набираемой по призыву из граждан государства армии: «Государь должен опираться на собственное войско из граждан и не должен опираться на наемное или союзническое войско. Военное дело — есть единственная обязанность, которую государь не может возложить на своих слуг. Наемные и союзнические войска бесполезны и опасны, трусливы с врагом, вероломны и нечестивы. В мирное время они разоряют государя не меньше, чем в военное время неприятель. Умелые и храбрые наемники будут домогаться власти, они могут свергнуть государя, неумелые наемники могут проиграть сражение. <...> Военное искусство помогает достичь власти тому, кто родился простым смертным».
Макиавелли презирал плебс, городские низы и церковный клир Ватикана, симпатизировал прослойке зажиточных и активных горожан. Разрабатывая каноны политического поведения личности, он идеализировал и ставил в пример этику и законы дохристианского Рима. Он с сожалением писал о подвигах античных героев и критиковал те силы, которые, по его мнению, манипулировали Святым писанием и использовали его в своих целях, что доказывает следующее высказывание: «Именно из-за такого рода воспитания и столь ложного истолкования нашей религии на свете не осталось такого же количества республик, какое было в древности, и следствием сего является то, что в народе не заметно теперь такой же любви к свободе, какая была в то время». Под «тем временем» имеется в виду античность и ностальгия по язычеству.
Но у Макиавелли не было ровно никаких религиозных и моральных иллюзий. Как светский мыслитель, он рационалистически освобождал политико-правовую мысль от влияния религии.
Как позднее Томас Гоббс, Макиавелли отстаивал необходимость подчинения церкви государству и считал необходимым сохранение религии как орудия государственной власти для обуздания народа: «Религия — важное средство политики, так как она помогает воздействовать на умы и нравы людей. Государство должно использовать религию как подходящий инструмент для руководства людьми».
«Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и бог, люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием».
Ему вторит Фридрих Ницше: «Жить так, чтобы не было более смысла жить, — это становится теперь „смыслом“ жизни...»
«Но судьба, — продолжает Никколо, — она являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений, т.е. противлений богу».
Заявить такое в середине XVI столетия, в самый расцвет церковного мракобесия и свирепствования инквизиции, надо было иметь мужество, да еще и поместить это в книге, предназначенной для его светлости опального Лоренцо ди Медичи, у которого с папой Сикстом IV были нелады из-за брата.
Развивая мысль Никколо Макиавелли в «Антихристианине...», Фридрих Ницше пишет: «Из самых тайных уголков дурных инстинктов христианство создало смертельную вражду ко всякому чувству благоговения и почтительного расстояния между человеком и человеком, которое является предусловием для всякого повышения и роста культуры, — из ressentiment масс оно выковало главное орудие против нас, против всего благородного, радостного, великодушного на земле, против нашего счастья на земле... «
Никколо Макиавелли друзей не имел, и это определяет отношение современников к его личности.
Его не любили и на это были свои причины.
Ренессанс требовал всестороннего развития личности, и Макиавелли тоже был всесторонне развит. Но эта всесторонняя развитость доходила у него до полной беспринципности, всегда и всюду оставляла по себе самые неприятные чувства и сделала его откровенным циником, лишала его возможности иметь друзей и близких людей и открывала для него дорогу к разного рода безобразнейшим предприятиям. Ренессанс требовал от человеческой личности быть принципиальной, собранной в себе и артистически себя проявляющей. Когда мы знакомимся с материалами, относящимися к Макиавелли, мы вполне ощутительно воспринимаем этот его единый принцип. Он заключается в полной беспринципности, в озлобленном отношении к людям и не то чтобы просто эгоизме, но в такой абсолютизации своего Я, которая отталкивала от него всех, кто с ним жил и работал, и заставляла презирать его как человека и как работника в
Синьории.
Историк Бенедетто Варки в частности говорит: «Причиной величайшей ненависти, которую питали к нему все, было, кроме того, что он был очень невоздержан на язык и жизнь вел не очень достойную, не приличествовавшую его положению, сочинение под заглавием „Государь“».
Но, конечно, главная причина «ненависти» была не в том, что Макиавелли писал вещи, которые разным людям и по-разному не очень нравились. Дело было в личных свойствах Никколо. Такой, каким он был, для своей среды он был непонятен и потому неприятен. Его не стесняясь ругали за глаза. Что же делало его чужим среди своих? Итальянская буржуазия не приходила в смущение от сложных натур. Наоборот, сложные натуры в ее глазах приближались к тому идеалу, который не так давно формулировали по ее заказу гуманисты, — к идеалу широко разностороннего человека, uomo universale. Но была некоторая особенная степень сложности, которую буржуазия переносила с трудом. Ее не пугали ни сильные страсти, ни самая дикая распущенность, если их прикрывала красивая маска. Она прощала самую безнадежную моральную гниль, если при этот соблюдались какие-то необходимые условности, трактуемые христианством. Гуманисты научились отлично приспособляться ко всем таким требованиям. За звонкие афоризмы, наполнявшие их диалоги о добродетели, им спускали все, что угодно. Макиавелли наука эта не далась. Он не приспособлялся и ничего в себе не прикрашивал. Во всяком буржуазном обществе царит кодекс конвенционального лицемерия. Тому, кто его не преступает, заранее готова амнистия за всякие грехи. Макиавелли шагал по нему, не разбирая, а иной раз и с умыслом топтал аккуратные предписания христианства. Он был не такой, как все, и не подходил ни под какие шаблоны. Была в нем какая-то нарочитая, смущавшая самых близких прямолинейность, было ничем не прикрытое, рвавшееся наружу даже в самые тяжелые времена нежелание считаться с житейскими и гуманистическими мерками, были всегда готовые сарказмы на кончике языка, была раздражавшая всех угрюмость, манера хмуро называть вещи своими именами как раз тогда, когда это считалось особенно недопустимым.
Когда «Мандрагора» появилась на сцене, все смеялись: не смеяться было бы признаком дурного тона. Но то, что лица «Мандрагоры» были изображены как типы, а сюжет был разработан так, что в нем, как в малой капле воды, было представлено глубочайшее моральное падение буржуазного общества, основанное на христианских догматах, раздражало. Сатира была более злой, чем допускала лицемерная условность. Если его осуждали за дурной характер и пробовали хулить за то, что он выходит из рамок, он всем назло делал вдвое, не боясь клепать на себя, и выдумывал себе несуществующие недостатки сверх имеющихся. Одному Гвиччардини — другу и современнику Макиавелли, ему одному, потому что он был уверен, что будет понят им до конца, — Никколо признавался с некоторым задором: «Уже много времени я никогда не говорю того, что думаю, и никогда не думаю того, что говорю, а если мне случится иной раз сказать правду, я прячу ее под таким количеством лжи, что трудно бывает до нее доискаться».
Безупречный во всем Гвиччардини укорял его за беспорядочный образ жизни, за плебейские привычки, «шедшие вразрез правилам», которые отнюдь не улучшали его репутацию. Но, несмотря на бедность, Никколо, сознавая свое величие, не снисходил до того, чтобы пробивать себе дорогу с помощью тех внешних, искусственных приемов, которые так знакомы и так доступны посредственностям.
Не только на современников, но в большей степени на потомков, он оказал огромное влияние: одни его ненавидели, другие превозносили, но слава его неизменно росла. Имя его продолжало оставаться знаменем, вокруг которого сражались новые поколения в своем противоречивом движении то вспять, то вперед. «Государь» Макиавелли переведен на все языки и затмил все остальные его произведения. Об авторе судили именно по этой книге, а ее саму рассматривали не с точки зрения ее логической, научной ценности, а с моральной точки зрения. Было признано, что «Государь» — это кодекс тирании, основанный на зловещем принципе «цель оправдывает средства», «победителей не судят» — все, что вложено в доктрину, именуемую макиавеллизмом.
К сожалению, эти и аналогичные высказывания довольно односторонне истолковывают макиавеллизм как проявление крайнего аморализма, лицемерия, вероломства, жестокости и даже преступности политики, в связи с чем это понятие нередко используется лишь в негативном плане. Это серьезно искажает действительную позицию Макиавелли, который хотя и был сторонником решительного и смелого достижения поставленных политических целей, подчинения им морали высоким, но отнюдь не стоял на позиции безоговорочного признания, что любая цель всегда и везде оправдывает любые средства ее достижения. Противопоставив политику общепризнанным нормам морали, Макиавелли стал спорной фигурой в истории политической науки. Но его же как применившего принцип рационализма к анализу политики по праву считают родоначальником современной политологии, и его исследования политики имеют непреходящее значение.
Отрыв политики от моральной оценки не был, однако, изобретением Макиавелли: такова была и во многом такой остается реальная политическая практика. В частности, гораздо позднее Гегель отстаивал идею, что мораль придумана для индивидов, а в отношениях между государствами правым является то, которое сильнее. Постепенное формирование единого человечества и подлинно мировой истории дает основание думать, что мораль будет все более охватывать не только отношения индивидов и их групп, но и сферу политики и межгосударственных отношений.
А то, что решительно отстаивал Макиавелли в проведении политики: смелость и решительность, уверенность и гибкость — остается полезным и актуальным и теперь. Он выступал за соединение в политике «черт льва и лисицы», отмечая, что «необходимо быть лисой, чтобы разглядеть западню, и львом, чтобы сокрушить волков». Очень жаль, что понятие «макиавеллизм» выхолостили до сплошного
