Жил-был Иван, ни трезв, ни пьян, телом крепок, взглядом цепок, ростом не прогадал, не высок, но и не мал, не умён и не глуп, с людьми приветен, с дураками груб, по матери — русский, по отцу — лесоруб. Работал Иван в лесу, видел лису, с медведем на равных бодался, и ничего не боялся. Отец рубил, Иван пилил и на биржу лес продавать отвозил. Шесть дней трудился, на седьмой в бане мылся. После бани отдыхал, пиво пил и лубки читал. Работали вдвоём, чтоб все деньги в дом. Работников не нанимали, денег в долг не давали. Но жадными не были. Кому чем помочь, пожалуйста. То ли сруб поднять, то ли брёвна привезти. Плату брали умеренную, согласно установленным тарифам. Жили, не бедствовали. Дом у них был двухэтажный: снизу каменный, сверху из бруса, участок приусадебный на шесть соток, живность всякая, гуси там, утки, куры, корова дойная, поросята, лошади — битюг для работы, да пара гнедых для конного выезда, телега, бричка расписная, сани розвальни и всего остального всякого-разного по мелочи. Как со всем хозяйством втроём управлялись, неведомо. По всему видно, тайное слово какое знали, или помощника какого невидимого к хозяйству приохотили. Правда ли это, выдумка ли, но у Ивана такой помощник имелся. Тяжело было Ивану пилить одному двуручной пилой и сделал он себе компаньона, чурбана стоеросового. Нашёл подходящее бревно, спилил как ему сподручно было по высоте, ветки обрубил, обстругал, чтобы они, значит, удобно за ручку пилы цеплялись, обрубок сделанный на попа поставил и к делу приспособил. И пошла у них работа, залюбуешься. Чурбан стоеросовый ни ест, ни пьёт, отдыха не просит, тихо напевает, во всём Ивану помогает. Иван на того чурбана не нарадуется.
Увеличилась выработка, увеличились и заработки. Задумался Иван. Почему, скажем, он брёвна пилить должен, ежели с ентим чурбан стоеросовый играючи справляется? А к чему отцу его стараться, напрягаться, когда тот же чурбан, правильно настроенный, рубить-валить будет без роздыху? Только направляй-руководи, да следи, чтобы он не накосячил чего от усердности. Сказано-сделано. Выправил Иван новых трёх чурбанов стоеросовых: одного, чтобы рубил-валил, другого, чтобы заместо него пилил, а третьего, чтобы бревна на телегу грузил.
Теперь, получается, в лесу им кажный день делать было нечего. Чурбаны стоеросовые до того навострились, что сами всё исполняли без всякой подсказки и в лучшем виде. Ивану только и оставалось, что пиловочник нагруженный вывозить из лесу на лесную биржу и с приёмщиком по цене торговаться. А Иванов отец — так тот вообще от лесных дел отстранился. Цельными днями на реке пропадает — рыбачит. Не жизнь: малина.
Нарубили-напилили чурбаны стоеросовые пиломатериала — Иван устал возить. Решил отдохнуть, в град-столицу съездить, людей посмотреть, чебуреков поесть и купить фрукт заморский диковинный, киви называется. Себя показать, конечно, не надеялся, кто в стольном граде провинциалом непуганым интересоваться станет? Разве что надзиратель околоточный.
Встал Иван рано утром. Перво-наперво на делянку отправился, чурбанов стоеросовых безотказных обездвижил, затем домой воротился, ключевой водой ополоснулся, бритвой клинковой побрился, завтраком обильным подкрепился, запряг коней гнедых в бричку расписную, ухнул-свистнул, плетью хлестнул и прочь со двора покатил, только его и видели.
А град сей стольный на бугре стоял, весь бугор занял, а пригородами по лугам окрест бугра привольно раскинулся. Текла рядом с бугром река, широка, нетороплива, глубока, берега пологи, вода прозрачна. Ну, про воду, скажем честно, преувеличение. Нет, до стольного града в реке, без обману, вода была чистая и прозрачная, а вот после, ниже бугра, царская коллегия лекарская пить речную воду настоятельно не рекомендовала. Да и как воду эту пить можно было, ежели сливали в реку гниль разную-всякую: заводскую и мануфактурную, кожевенную и красильную, прачечную и канализационную. Жители столичные тоже чистоты реке не добавляли — лили в воду помои и берега мусором засоряли. Стирать-полоскать бельё ходили выше, но и там своей дурной привычки не оставляли. И всё жаловались на власть, мол, это она природу не бережёт и окружающую среду в порядке не содержит. «Загадили всё окрест, а им хоть бы хны, сидят и не чешутся. Окружили царя нашего батюшку бояре хитрые да корыстолюбивые, речами сладкими обманули, небылицами соблазнили, ложью искусной окрутили, сидит наш батюшка царь на троне, боярам брехливым верит, речам их сахарным внимает и вокруг ничего не замечает».
Река та Уваловкой прозывалась. Начало брала из болот Бурчаловских. В тех местах, среди топей непролазных обитает народец языческий, на языке незнамом говорящий, так что люду просвещённому для уха к языку этому непривычному всё «бур-бур» слышится, отчего болота те название свое «Бурчаловские» и получили. Народец тот был тихий и незлобивый, в мастерстве железоделательном да кузнечном вельми изощрённый. Такие ножи сабли мечи копья алебарды топоры вилы колуны косы долота стамески делал — ищи, где хочешь — лучше не найдёшь. Приезжали к тому народцу купцы, местные и заморские, скупали товар оптом, с народцем не рядились, а промеж себя аукционы устраивали, потому как товару на всех не хватало. Торговались до хрипоты, большие деньги платили, не жалели, знали, что расходы сторицей окупятся. Народец языческий от эдакой торговли в большом прибытке оставался, но привычек исконных не менял. Жил скромно, ел просто, деньгу заработанную тратил с умом. Перво-наперво, детей в страны чужедальние посылал учиться, чтобы, значит, от прогрессу мирового не отставать. Кузни расширял и перестраивал, инструментами современными оборудовал, железо качественное у купцов чушками закупал. И так он это затейливо проворачивал, что ни купцы, ни государства, его окружающие, не догадывались, что народец давно уже и не языческий, а самый что ни на есть образованный и в великую силу вступающий. Пока что втихомолку, однако с растущей претензией.
Долго ехал Иван. Дорога до столицы не прямая, извилистая, по холмам и оврагам проложенная, по ней ещё деды и прадеды ноги в кровь били, лапти трепали, пыль дорожную глотали. Неподалёку иную дорогу проложили, на чужестранный манер магистралью называется, ровную широкую прямую, любо-дорого по ней с ветерком промчаться, но одна незадача — магистраль эта платная — за кажную версту полушку медную платить требуется. Вроде бы и цена малая, а для трудового человека неподъёмная, поелику вёрст этих в магистрали-то новопроложенной ого-го сколько. Выходило как в поговорке: «За морем телушка — полушка, да рубль перевоз». Поэтому магистраль большей частью пустовала. Только изредка пронесётся по ней мрачного вида фельдъегерь, или царев слуга надменный, или какой богатей (купчина ли первостатейный, заводчик али мануфактурщик) по надобности государственной али личной куда проследуют. А в другое время никого на магистрали не встретишь, разве что сборщика дорожной платы, от скуки в будке дремлющего. Неподъемный у нас люд на всякие полезные новшества. Замшелый.
Про царевых слуг отдельная песня. Не от ума большого жители царедворцев тех ругали. Окружали царя нашего батюшку не бояре дремучие, но мужи оборотистые. Как на подбор — деятельные, умелые, сиднем сидеть не привыкшие. В интригах закалённые, в мастерстве начальственном искушённые. Иван им в подметки не годился. Да что Иван? Самому Иванову папеньке, уж на что был мастер из мастеров, до царевых слуг пришлось бы семь вёрст киселя хлебать и малой толики их сноровки так и не достигнуть. Мастерство у них сродни ивановскому. Были среди них рубщики, были пильщики, были разводчики. Первые, значит, рубили, ну до того виртуозно, что не подкопаешься; вторые — пилили то, что за рубщиками оставалось, пилили осмотрительно и аккуратно, на многое не замахивались, однако свой кусок мимо рта не проносили; третьи — у пил зубья точили и зубья те разводили — питались крохами, зато регулярно. «Курочка по зёрнышку клюёт, да сыта бывает». Четвертые прачечные держали. Владеть прачечной — самое козырное занятие. Держать прачечную выгодно. Клиент у прачечников не убывает, спрос на стирку постоянный. Прачечники — люди солидные, немногословные, потому как стирка тишину любит. На подхвате у прачечников были угонщики. Эти — люди рисковые, забубённые, можно сказать, бесшабашные. По лезвию остро отточенного ножа пройдут не порежутся, в мышиную норку пролезут не застрянут, лисьими ходами проползут, кабаньими тропами прокрадутся, зыбким туманом в любую щель просочатся. Работа у них простая. Стираное бельё по счёту принимают и за бугор то бельё угоняют. Вроде несложная работёнка, а вот, поди ж ты, какой изворотливости требует. Оттого и живут угонщики будто кажный день последний. Много было прачечных в стольном граде. Надо ли говорить, что дела в том царстве-государстве шли ни шатко, ни валко?
Ехал Иван, ехал, все кости по кочкам и буеракам растряс, прежде чем до столицы-града добрался. Однако добрался. Пыль из одежды выбил, вихры пригладил, лицо рукавом обтёр, сел на облучок, гикнул кличем молодецким и полетел быстрым соколом. Недалеко так полетел, до ближайшей городской заставы. На заставе мытарь, за мытарем — стражники. Дальше заставы не проедешь, покамест воротного сбора не заплатишь. Ладно. Заплатил Иван мытарю воротный сбор, копейку серебром, едва коней вожжами стеганул, опять незадача. Стражники не пускают, копья скрестили, ухмыляются, Ивану каверзно подмигивают. Иван не дурак, смекнул — служивые мзду требуют. - Сколько? - спрашивает Иван у стражников. - Копейка, - отвечают стражники - кажному. Делать нечего, отдал Иван стражникам по серебряной копейке, а про себя рассудил: «Дороговато мне град-столица обходится». Ан не знал, что и подороже станется.
Едва вкатился Иван в столицу и снова здорово. Иногороднему транспорту ездить по городу запрещено. Указ городского головы. Какой иногородний на своём экипаже повозке двуколке в столице окажется, обязан будет этот возок тарантас кибитку таратайку немедля на платной стоянке оставить и впредь по граду столичному передвигаться строго пешим или на городском извозчике. А ежели который сему указу не подчинится, то надлежит такого из града взашей гнать, попреж того взыскав в пользу государевой казны штраф в пять рублёв деньгами. Который же денег не имеет, отчего штраф заплатить не может, тот ввергнут бысть в холодную на десять дён аресту, где штраф, на него наложенный, за ентот срок отработать должон.
Вздохнул Иван, тряхнул чубом и завернул на стоянку. Культурно вокруг сделано, ничего не скажешь. Навесы, коновязи, столбы резные. К лошадям специальный человечек приставлен, овсом лошадей кормит, водой поит и навоз на ними убирает. У шлагбаума охранник дежурит. Расценки следующие: час парковки стоит полкопейки серебром. Хочешь по столице прогуляться — плати, не желаешь — скатертью дорожка. - Начал раз платить, не остановишься, - подумал Иван, доставая из-за пазухи кошель. - Ещё толком ничего не увидел, а уже поиздержался. Домой, что ли вернуться? А об чём рассказывать? О воротах городских, да о стоянках? Соврать разве? И здесь незадача, сызмальства врать не приучен. Куда ни кинь,
