Гнев Энлиля

пребывали
в великой печали о ее страданиях и смерти, и лишь супруг Инанны,
прекрасный пастух Думузи, ни о чем не ведая, был весел и
беззаботно играл на флейте. В ярости светлая богиня, пощадившая
искренне скорбящих богов, выходивших к ней навстречу в рубище
и падавших в слезах покорно ниц, отдала своего бесчувственного
мужа демонам.
Зарыдал юноша, воздел руки к небу и в мольбе воззвал к судье
богов Уту:
- Ут, я же друг тебе! Меня ты знаешь! Я твою сестру в жены
взял, а она меня в подземный мир отдает заменою! Ут, ты же
справедливый судья! Заступись, не дай утащить меня демонам!
Трижды Ут изменял облик Думузи, превращая его в различных
животных и помогая ускользнуть от демонов. В погоне за ним
демоны обшаривали весь мир. В первый раз демоны, не обнаружив
Думузи, ускользнувшего ланью, вновь схватили Инанну,
ворвавшись к ней, и грубо потребовали, чтобы она или нашла себе
замену, или вернулась в Страну без возврата - на путь, избранный
ею самой. И Инанна вновь в страхе выдала демонам прятавшегося
в ее доме любимого мужа. Но превращенный Утом в ящерицу,
Думузи и на этот раз уполз от них и укрылся в храме своей матери-
богини. Однако демоны и там отыскали и вновь схватили Думузи.
Они связали бога, поставили его на колени и стали бить крючьями, шильями и копьями. Праведный Ут опять помог израненному
юноше: Думузи удалось уползти от демонов горной змеей, а его
внешняя душа, выйдя из тела, воспарила и унеслась быстрой птицей
к родной сестре Гештинанне, дабы ведунья надёжно спрятала ее.
     Сестра взглянула на истекающего кровью, стонущего юношу
и, поняв все, расцарапала себе щеки, разодрала рот, порвала на
себе одежды и заплакала навзрыд. Тут появились демоны и
принялись жестоко истязать Гештинанну, чтобы выведать, где
прячется ее брат. Но она, стиснув зубы, не вымолвила ни слова.
Демоны сами отыскали Думузи в священном загоне для овец и
огромным каменным топором повалили его на землю, а ножами
из обсидиана вспороли грудь и чрево. ГештИнанна бросилась к
поверженному Думузи и предложила себя в жертву за брата.
Горько оплакивающая юного супруга Инанна решила их судьбу
так: одну половину каждого года в Стране без возврата проведет
сестра, а вторую половину - брат. И когда придет его день, Думузи
к ней вернется.
Звучали монологи и диалоги, вступали по ходу действия драмы
хор и оркестр, менялись декорации, вносились и выносились горшки
с проросшими и засохшими стеблями ячменя. У помоста проводили
жалобно блеющее священное стадо, в котором отсутствовали
ягнята и козлята. Сцену окружала группа плакальщиц, одетых в
похоронные одежды, с распущенными волосами и обнаженной
грудью.
С выходом Инанны из преисподней  на землю началось массовое жертвоприношение двухлетних баранов и козлов, жирных, чистых,
накормленных ячменем первого урожая. Их головы жрецы вставляли в
небольшие отверстия вертикальных плит с изображением
соответствующего животного, и с пением молитв перерезали горло.
Отрезанные половые органы, оплодотворяющую силу животных,
возлагали на алтарь, а туши торжественно уносили в святилище.
На призывный зов священного стада из распахнутых дверей
святилища появлялся приплод, козлята и ягнята, и присоединялся
к стаду.
Жрецы вынесли и поставили перед голодными животными жертвенные корзины с фруктами и ароматными травами. Самую
большую корзину обнаженный главный жрец преподнес богине.
Зрителей со сцены осыпали зернами ячменя. В завершение драмы
хор и все присутствующие женщины под печальные, рыдающие
звуки флейт стенали вместе с Инанной об умершем Думузи:
"Господь судьбы больше не живет, супруг мой больше не живет!"
В скорби своей они не теряли надежды на возвращение умершего.
Уведя священное стадо, сбившееся у входа в святилище, и
разобрав сцену, жрецы принялись выносить кувшины с пивом и
расставлять их по три на площади у святилища и в роще между
пальмами. Вокруг кувшинов разложили снопы свежей ячменной соломы.
    Жрец-сосуд души Думузи, в зеленом плаще, с лицом, одна половина
которого была выкрашена в черный цвет, цвет утраты жизни,
олицетворяющий потусторонний подземный мир, а другая
половина - в красный цвет, цвет радости бренного земного жития
и скорби о его потере, благословив присутствующих вкусить от
плодов земли и испить от ее соков, переломил надвое поданную
ему на золотом блюде лепешку, испеченную из зерна первого снопа,
одну часть возложил на алтарь, отведав кусочек, а другой,
раскрошив ее, осыпал народ и окропил пивом. Со дня приношения
первого снопа и до сего момента шумерам запрещалось вкушать
и нового хлеба, и сушеных зерен, и зерен сырых, дабы не
осквернить израненное серпами тело бога ячменя.
Перед началом всеобщей жертвенной трапезы жрец-Думузи
произнес проповедь о безграничной любви всего сущего к Великой
богине плодородия, светлой Инанне. Речь его текла размеренно,
словно журчание небурливого потока. Слова вкрадчиво и властно
обволакивали сознание благоговейно внимавших ему людей и
казались откровением. Слушавшие впитывали каждый звук, веря
каждому слову живой души бога.
Из святилища чередой вышли полуобнаженные жрецы с горками вареного мяса, горячих лепешек, печенья и фиников на круглых подносах, и принялись обносить всех празднующих. Несколько жрецов, окропив толпу, кадили глиняными пирамидками, где на подернутых пеплом, тлеющих углях лежало несколько желтоватых крупинок ладана, священный аромат которого изгонял вон все дурное и скверное.
Семьи гончара Мешды и оружейника Мебурагеши держались
вместе и как соседи, и как будущие родственники. Мужчины и
женщины, вооружившись соломинками и потягивая пиво, оживленно
переговаривались, стоя у кувшинов. Сын оружейника Энметен,
мужественный, сдержанный и добрый юноша, возлагал на этот
праздник большие надежды, уповая на ритуальные эротические
танцы. В отсутствии сестры, близкой подруги Пэаби, он чувствовал
себя с нею довольно неуверенно и несколько скованно.
В сестру на четыре дня вселился злой демон: у нее были
месячные и она, нечистая, сделалась источником опасной скверны.
Дабы не передавать заразы и оградить мир от козней злого духа,
ей запрещалось не только покидать дом, но и прикасаться к
домашней утвари и ко всему, чем пользовались мужчины. В этот
период даже от тени женщины увядали цветы, засыхали деревья,
а от ее прикосновения портилось молоко и скисало пиво. Даже змеи
замирали в неподвижности под взглядом демона, пребывающего
в женщине. Ей надлежало сидеть в углу комнаты на женской
половине дома и есть, что давали. Очищалась женщина по милости
бога реки, изгоняющего злого духа струями текучей, живой,
сильной воды.
Энметену, как никогда, сейчас была нужна, совершенно
необходима поддержка веселой и разговорчивой Дати, всегда
умеющей создать нужное настроение. Как бы это подготовило
Пэаби и приблизило его к вожделенному, вынашиваемому годами
желанию! Сумрачное настроение своей будущей жены Энметен
связывал с явным огорчением за подругу, вынужденную остаться
дома и пропустить один из самых лучших праздников года. Юноша
время от времени неуклюже пытался развеселить молчавшую
девушку. Пэаби, за многие годы свыкнувшись с мыслью об
Энметене, как о будущем супруге, которая прежде всегда волновала
ее кровь, как и его объятия во время танцев, сейчас не могла
понять, как можно любить и желать кого-нибудь другого, кроме
Аннипада. Присутствие Энметена раздражало ее, и она смотрела
на него как на досадную помеху. "Неужели он не может понять,
почувствовать, что я его разлюбила, что остыло мое сердце, что
он мне надоел и мне скучно с ним?" - с возрастающим раздражением думала она, как никогда сожалея о том, что бог Энлиль
не захотел призвать Энметена в охранители его храма.
К их кругу подошел брадобрей Агга с женой и дочерью и
попросил разрешения присоединиться. Мешда приветливо поднял
правую руку:
- Будьте благословенны! Пусть и вам дарует процветание
милостивая богиня! Вставайте к нам! Не знать пива - не знать
радости!
Появились жрицы с освященным кушаньем, и все взяли по
лепешке, предварительно переломив ее, и по кусочку мяса.
Брадобрей, невзирая на неодобрительное замечание оружейника,
схватил три куска и с полным ртом прошамкал: "У меня лишний
кусок в горле не застрянет, а храм не обеднеет!" - и закашлялся,
поперхнувшись. Увидев, что за ближайшей пальмой пьет пиво
всего один человек, Агга тут же подскочил к нему и без лишних
слов, даже не взглянув на сухопарого соседа, погрузил свою
соломинку в горлышко кувшина. Сосед, смакуя пиво, заурчал от
удовольствия, и брадобрей, к своему огорчению, узнал в нем ткача
Туге. С досады он откусил кусок соломины:
- Будь ты проклят с головы до пят! Да чтобы я пил с тобой из
одного кувшина! Уж лучше умереть от жажды!
Ткач усмехнулся:
- Нужен ты мне тут! Иди, иди отсюда! Твое место у юбки жены!
Дожил до старости, а все как бык на веревке".
Агга, задохнувшись от злости, даже остановился, его ноздри
бешено раздувались:
- О светлая богиня, пусть он оплакивает свою прежнюю
мужскую силу, пока его жизнь не угаснет. - Боги запрещали в
праздники рукоприкладство и употребление бранных слов.
Когда Мешда, заметно охмелев, обнял оружейника и несколько
раз порывался запеть, жена обеспокоено схватила его за плечи:
- Ну, зачем ты опять напился? Ты неисправим, как старый очаг!
Побойся бога, разве тебе в храме можно петь? Ты что, жрец? Да
и нет у тебя голоса в горле! Уймись, на вот, доешь мой кусок
мяса. И ты, Гаур, прекрати пить; тебе, сынок, уже хватит. Мало
мне одного отца!
- Заходи, Мешда, завтра, как проснешься, ко мне, - сказал,
сочувственно посмеиваясь, оружейник, - У меня есть славное пиво.
Тогда и попоем!
Окружающее поблекло, утратило яркость и почти не вызывало
отклика в тоскующей душе Пэаби. Девушку постоянно снедала
безрадостная, невыносимо тяжкая дума о том, что Аннипад где-
то здесь, совсем близко, но не с ней, что она ему безразлична и он
навсегда ее позабыл. Ее неудержимо влекло еще раз увидеть его
могучее тело, блеск его глаз, полных чувства, услышать его низкий,
глубокий голос. Пэаби незаметно отошла от своих и направилась
к святилищу, у входа в которое обычно располагались старейшины.
Прячась за спинами патриархов Города, девушка довольно близко
подобралась к беседующим за пивом эну и его ближайшим
родственникам. В общем гомоне до нее слабо доносилось то, о чем
говорил Аннипад эну и главному жрецу Инанны, одетому в
пурпурный плащ; но глаза юноши, горевшие огнем сильной и
страстной натуры, были видны хорошо. Улыбка на его дышавшем
энергией лице временами не соответствовала выражению глаз, но
была лишь проявлением вежливости, данью уважения к старшим
рода. Встретившись взглядом с Пэаби, Аннипад встрепенулся,
кивнул ей и не сводил с нее глаз до тех пор, пока смутившаяся
девушка не скрылась среди пальм.
День угасал, пиршество прекратилось, и жрецы очистили
священную рощу от кувшинов и соломы. Праздничная толпа, сытая,
веселая и шумная, прогуливалась в тени финиковых пальм,
окружавших святилище, в ожидании наступления ночи. И вот на сине-
голубом, сверкающем звездами небосклоне появилась Инанна,
блистающий светоч