больничная обыденность и тоскливая погода за окном, но постоянным, неизбывным было одно желание — видеть её хотя бы минуту, хотя бы мгновение.
Она пришла через день вместе с лечащим врачом, делающим обход. Войдя в палату и просто поздоровавшись, они начали рассматривать рентгеновские снимки Виктора, не обращая на него внимания, а он, едва сдерживая себя, продолжал сидеть с книгой в руках, которую читал до этого, почти не слыша, о чём говорили врачи. Разум выделил всё же интересующую его информацию о том, что кончился курс антибиотиков, которыми его кололи, но лечащего врача беспокоило какое-то затемнение в больном лёгком; теперь разговор шёл об этом. Наконец Светлана Николаевна отпустила сослуживца, сказав, что сама осмотрит больного, и тот ушёл, оставив их наедине, о чём с нетерпением мечтал Виктор, немедленно поднявшись навстречу её улыбке. Взяв её руки, он положил их ладонями себе на лицо и замер, восхищённый, потом тихо сказал:
— Можно, я поцелую Вас, доктор?
Улыбаясь, она отрицательно покачала головой, но это не остановило его, осторожно положившего руки ей на плечи и прикоснувшегося своими губами к её губам, чтобы вслед за этим почувствовать, что она отвечает, что сама идёт навстречу. Охваченный безумной страстью, он уверенно и нежно обнял её, прижав к груди, целуя мочку уха, в шею, и она отвечала ему тем же, но вдруг остановилась и тихим, прерывистым голосом сказала:
— Если это произойдёт здесь, мне трудно будет уважать себя.
Он очнулся, тяжело дыша, сел на койку, обхватив голову руками. Его била крупная дрожь.
— Простите меня, если можете!
— Спасибо! — с паузой ответила она и, на мгновение положив руку ему на голову, вышла из палаты.
Весь день Виктор не находил себе места: иногда ему казалось, что он обидел её, а иногда вновь и вновь слышал её слова, словно говорившие о том, что она готова к близости, что желает её, но в том и другом случае чувствовал, что любит её всё больше и больше и знает, зачем ему нужна эта любовь, чего он ждёт от неё.
На другой день лечащий врач сказал на обходе:
— Я могу выписать Вас, но меня беспокоит Ваша температура.
— А в чём дело?
— Она нестабильная.
— Это случайность. А во-вторых, ваши два прокола, или, как вы говорите, пункции, тоже не обошлись без последствий.
— Возможно… У меня были подозрения, что у вас затемнение в лёгком, но, вполне возможно, всё обошлось. Короче, идите на рентген, и если с вами всё в порядке, сегодня мы вас отпустим.
После полудня он снова зашёл в палату.
— Ваши снимки почти удовлетворительны, — сказал он. Можете собираться домой, а за больничным листом зайдёте к Светлане Николаевне. В общем, до свидания, но, я надеюсь, не у нас в больнице.
Собравшись, Виктор попрощался с обитателями отделения, где лечился две недели, и прошёл в здание поликлиники, примыкавшее к зданию стационара. Узнав в регистратуре место кабинета зам главврача, прошёл к нему, с трудом сдерживая волнение. В коридоре было пусто, он постучался в дверь, которая тут же открылась. Она словно ожидала его и, закрыв за ним дверь, положила руки ему на грудь, а затем, поцеловав легонько, отстранилась, сделав рукой останавливающий его жест, прошла к столу, где взяла больничный лист, и передала ему.
— Я почти ничего не знаю о тебе, — сказала она, — но у меня такое ощущение, что нам нельзя друг без друга, поэтому три дня назад я ушла от мужа. Сейчас живу в другой квартире и хочу, чтобы вечером ты был там. Я дам тебе номер телефона, позвони мне часов в шесть — за тобой приедут.
— Зачем, Света?! Простите, доктор! Можно мне Вас так называть?
Она смеялась, гладила его ладонью по щеке.
— Я могу сам приехать, — улыбался он.
— И всё же лучше, если ты мне позвонишь.
Вырвав из блокнота листок с номером телефона и передав его Виктору, сказала:
— Всё! До вечера, милый, — потом, поцеловав на прощание, проводила до двери, а перед выходом, спохватившись, спросила заботливо:
— Как ты доберёшься домой?
— У меня есть друзья, но сейчас проще на такси.
Возвратившись в свою квартиру, в хранилище той многолетней обыденности, что протекала в ней, Виктор остро почувствовал наступивший конец этой обыденности — и по той причине, что уехавшие из неё дети уже вряд ли вернутся обратно, и по той, что уже и сам, возможно, не вернётся сюда. Понимая неизбежность происходящего, он тосковал лишь об ушедших годах взросления детей, да его несколько беспокоила судьба Веры, которая, впрочем, могла обходиться без него ранее, поэтому, очевидно, не воспримет его уход как трагедию. Помывшись после больничной палаты, немного прибравшись в квартире и даже успев несколько отдохнуть в привычной ему обстановке, он наконец-то дождался шести часов и с волнением набрал телефонный номер Светланы.
Она ответила незамедлительно:
— Я жду тебя. Машина около твоего дома, — она назвала номер машины, а Виктор, удивившись вначале её осведомлённости, решил не придавать этому значения.
По номеру он нашёл машину, оказавшуюся внушительным внедорожником, и, открыв дверь, спросил:
— Вы от Светланы Николаевны?
— Да! Садитесь, — был ответ.
Он сел, закрыл дверь; водитель понравился ему спокойным, уверенным, порядочным выражением лица, и Виктор назвал себя.
— Михаил, — представился шофёр.
Машина тронулась, а водитель вдруг спросил спокойно, как само собой разумеющееся:
— Какие у вас отношения со Светланой Николаевной?
— Я люблю её, — просто сказал Виктор, потом помолчал и добавил: — Она меня тоже любит.
— Вы знаете, что она замужем?
— Да. Впрочем, она ушла от мужа.
— А с её мужем вы знакомы?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Я его шофёр.
— Понятно, — усмехнулся Виктор. — Почему Светлана вам доверяет?
— У неё есть на это основания, — было ему ответом.
— Тогда они есть и у меня, — спокойно констатировал он. — А есть ли у вас основания доверять мне — решать вам.
Тот ничего не ответил, а Виктор попросил заехать в цветочный магазин. Купив букет красных роз, крупных, радостного, насыщенного цвета, он взял бутылку шампанского в соседнем магазине и вернулся в машину, чтобы через несколько минут быть на месте, в районе, хорошо ему знакомом, что неудивительно для столь небольшого города. Выйдя из машины, попрощался с шофером, с которым они уже перешли на «ты», прошёл в подъезд пятиэтажки, где находилась названная ему квартира, нажал на кнопку звонка и вслед за его звуком за дверью услышал торопливые шаги. Дверь открылась, на пороге стояла она, прекрасная, бесподобно женственная, в шикарном вечернем платье с глубоким декольте, сводящим с ума, с тёмно-русыми сильными волосами, уложенными в простую, но безупречную причёску, с улыбкой на милом, столь дорогом ему лице, что у него снова ёкнуло сердце, как тогда, в книжном магазине. Он вошёл, протянул ей цветы, она взяла их радостно, на минуту уткнулась лицом в букет, сказала: «Какая прелесть! Спасибо!» — потом легонько поцеловала его и, забрав шампанское, прошла в комнату, оставив его раздеваться. Войдя следом, Виктор застал её ставящей цветы в вазу на накрытом к ужину столе и, приблизившись, легонько прикоснулся к её плечу; она не вздрогнула, но сразу же повернулась, глядя на него большими, плещущими радостью глазами, с полуоткрытыми устами, готовыми к поцелую. Целуя её самозабвенно, он понял, что не сможет сдержаться — да ему уже было очевидно, что не к чему, — и, взяв её на руки, отнёс в соседнюю комнату, дверь в которую была открыта, где они судорожно раздевали друг друга, чтобы потом, забыв обо всём на свете, ни о чём не думая, утонуть в бесконечном восторге собственных ощущений, в немыслимом экстазе объятий, желая лишь вечного наслаждения обладанием друг другом. Упиваясь этим восторгом, Виктор знал, что она чувствует то же самое, и это ещё больше сводило его с ума; они были готовы к высшей степени самопожертвования друг для друга — это было безусловно. Несколько раз на её глазах появлялись слёзы — он поцелуями осушал их, заботливо спрашивая, в чём дело, а она лишь крепче обнимала его, шепча восхищённо: «Родной мой! Как я люблю тебя!»
Они не помнили, сколько прошло времени, но было ясно, что немало: за окном царили глубокие сумерки. Она, обнимая его, говорила:
— Сейчас я самая счастливая на свете. Никогда не думала, что такое возможно; считала, что в этом нет ничего, кроме голой физиологии, но сегодня я переживала настоящее бесконечное эстетическое наслаждение!
А через минуту добавила, словно извиняясь:
— Оттолкни меня, родной мой! Нам надо встать.
Он разжал объятия, и она встала с постели, рослая красавица, закинула руки, поправляя причёску, а Виктор задыхался от волнения, видя, как она прекрасна в своей божественной наготе, боясь, что это счастье, каким он награждён, может оказаться незаслуженным. Она же, замечая его восхищённый взгляд, лишь радостно улыбалась в ответ, а потом, накинув халат, вышла, и Виктор, встав, слышал шум струящейся воды в ванной комнате, понимая, что она принимает душ, а на сердце у него было спокойно и солнечно, как в детстве, в тот летний день на родной речке. Вскоре она вернулась.
Виктор, встречая её, обнял нежно и поцеловал в висок, намереваясь выйти, а она, смеясь, говорила, что берегла свою причёску и, чтобы не намочить её, вынуждена была надеть на голову целлофановый пакет. Позднее она ждала его в комнате около накрытого к ужину стола в том же вечернем платье, в туфлях на высоких каблуках, а заметив его взгляд, сказала, что купила платье специально к их встрече, и этот вечер хочет быть только в нём. Они сели за стол, уставленный едой, и Виктор, не зная с чего начать, посмотрел на Светлану, а та, взяв бутылку с коньяком, подала ему, чтобы затем, подняв бокал, сказать:
— За тебя!
— За тебя! — ответил он.
— За нас с тобой! — поправила она; а потом, наполняя его тарелку, сказала: — Расскажи мне о себе, ведь мы ничего не знаем друг о друге.
— Я бы тоже хотел послушать тебя, но, пожалуйста, не сегодня, — попросил он извиняющимся тоном. — Я думал недавно, как мне легко и спокойно сейчас, и в памяти само собой всплыло одно летнее утро в детстве. Мы спали с отцом на улице под цветущими черёмухами, и в этот день он разбудил меня очень рано, я же, недовольный и сонный вначале, через пять минут был в восторге от такого пробуждения. Погода стояла тихая, солнечная, и тишина была пронизана птичьим гомоном и больше ничем. Отец позвал меня на речку, которая была в весеннем разливе, вода заливала луга на другой её стороне вплоть до старых зарослей можжевельника, и вся эта гладь, шириной почти в полкилометра, блестела зеркальным блеском; и вдруг я заметил необычные волны стреловидной формы — это ходили сазаны. Всю жизнь я помнил это утро как самое счастливое в жизни, но теперь у меня есть и другое воспоминание.
Она благодарно посмотрела на него, потом проговорила:
— Когда я увидела тебя там, в книжном магазине, я испугалась. Испугалась того, как ты посмотрел на меня, как я тебя восприняла, поскольку была поражена и ничего подобного от себя не ожидала, и растерялась, и жалела, что ты не подошёл познакомиться, а потом, в Новый год, на площади, узнала и обрадовалась, когда ты предложил поцеловаться. Лишь позднее я снова испугалась, что больше уже не увижу тебя.
— Как ты узнала мой адрес?
— Родной мой, — слегка укоризненно сказала она, — я же столько
