Ханты уже ничего кроме чёрной рыбы не предлагали.
— Что значит «чёрной»? — поинтересовался Виктор.
— Ну, щучка, там, налим и мелочь всякая.
— Ты знаешь, Женя, что Тамара связалась с сектой пятидесятников? — спросил Колычева Владимир.
— Анна говорила, — досадливо отмахнулся тот.
— Что? Уже здесь такое есть? — поинтересовался Виктор.
— Да и эта не одна уже. Причём это секта трясунов.
— Вот оно — лицо наших интеллигентов! — усмехнулся Николай Петрович. — Сначала возмущались старыми порядками, которые им жить не давали, потом ринулись делать жизнь, какую им хотелось, а как не получилось, ударились в мистику. Но что интересно, обижаются, когда интеллигенцию называют дерьмом.
— Ну, я думаю, обобщать-то не стоит, — возразил Виктор.
— Стоит! — уверенно отвечал Николай Петрович. — Стоит, если поглядеть, как она вела себя в последние годы. Где тот гуманизм, человеколюбие, желание справедливости, равенства, которые присущи были интеллигенции девятнадцатого века? Ничего не осталось, кроме собственного «эго». Недавно я читал книжку одну на тему смысла жизни. Так её автор «категорический императив» даже не рассматривает, называя его просто прилагательным и существительным.
Все увлеклись разговором, и никто не понял, почему Колычев встал и пошёл к двери.
— А вот и Тамара! Легка на помине, — сказал он, впуская гостью.
Та вошла, отряхнула снег с воротника пальто, с песцовой шапки, сняла перчатки, поздоровалась.
— Косточки мне перемываете? Ну-ну… А ещё говорят, что мужики не сплетничают.
— А мы и не сплетничали, просто некоторые интересовались, правда ли, что пятидесятники говорят на иноязыках, когда в трансе? — подмигнул Владимир Виктору.
— Правда, — просто отвечала женщина. — Во время общения с Богом на некоторых из нас снисходит святой дух, который говорит их устами с остальными.
— Ну, вот! — укоризненно сказал Евгений. — Дайте женщине сесть.
Он подал ей стул, единственный в гараже, остальными сиденьями были табуретки.
— Мне интересно, племянница, вот как ты, простая, грешная женщина, которая и выпить — выпивала, и… Вот насчёт других грехов я не буду — не знаю потому что, — как ты святой-то стала? — спрашивал Петрович.
— Стала вот.
— Но ведь ещё полгода назад… Да ещё меньше… ты думала по-другому! — он казался растерянным.
— Когда-то надо задуматься о душе, о вечном… Ты, вон, тоже поменял свои взгляды на частную собственность.
— Ну, уж нет! Просто правила игры изменились. Я был против этого, но вы приняли новую Конституцию, и я вынужден жить по новым правилам. Хотели капитализма — получите капитализм. У меня соседка есть… Всю жизнь проработала уборщицей в конторе, в общежитии. Так ждала этого капитализма! Спрашивал её: зачем он тебе, ведь кто-то будет богатым, кто-то бедным. Смеялась, говорила: все будут богатыми. Молчит теперь, не смеётся.
— Бедными, богатыми, зато не коммунистами.
— Но при коммунистах-то все были равны, а сейчас только и слышно — средний класс. Если есть средний класс, значит, есть низший класс и высший?
— Это жизнь, дядя.
— Вот от этой жизни некоторые и сбегают в секты.
— Петрович, оставь в покое человека, — решил вмешаться Колычев. — Ты мне звонила? — продолжал он.
— Звонила. Аня ответила, что вы в гараже. Я хотела спросить, не знаете ли вы что-нибудь об Анатолии.
— Нет, ничего… Я только сейчас узнал, что он уехал.
— Неделя уже прошла, а я не знаю, что и думать.
— Зря ты волнуешься, Тамара, — сочувственно сказал Петрович.
— Мне тоже кажется — зря. Ведь это же не первый раз с ним.
— Не первый… Но мне всё равно что-то тревожно. Короче, я буду у Ани. Разузнайте, что сможете, — она встала, надела свою песцовую шапку и вышла из гаража.
— Я даже не знаю, чем помочь, — проговорил Владимир.
— Я знаю, — сказал Колычев. — Я знаю знакомых Анатолия. У меня есть телефоны. Завтра всё будет известно.
Он помолчал, потом, обращаясь к Виктору, сказал:
— Ладно, одевайся, я отвезу тебя, — а прощаясь, поблагодарил за помощь и пообещал позвонить при нужде.
Однако случилось так, что Виктор простыл, выйдя вспотевшим на открытый воздух в морозную и ветреную погоду. Более десяти дней он принимал различные антибиотики, но простуда не проходила, и в конце концов был вынужден пойти в больницу, где его немедленно направили на флюорографию. Но после этого у него появилась надежда на новые лекарства, более эффективные, как казалось, и можно было попытаться ими воспользоваться. Прошло пять дней после посещения поликлиники, но кашель не проходил, и в это время ему сообщили, что звонили из больницы с требованием немедленно прийти на приём к врачу. Виктор, озадаченный, вынужден был явиться к терапевту, принимавшему его в последнее посещение.
Пожилая женщина-врач, осмотрев его, сказала укоризненно:
— Что ж вы, молодой человек, не следите за своим здоровьем? У вас двустороннее воспаление лёгких. Вот так! Вам надо на стационар.
— Может быть, подождём, доктор? Только что новые лекарства начал принимать.
— Нет, мы ждать не будем. Вот вам направление, соберите, что надо, медсестра вам объяснит, и сегодня же, до полудня, будьте любезны быть, где надо.
— Как скажете, — не противился уже Виктор.
Вернувшись домой и собрав кое-какие вещи, к одиннадцати часам находился уже в приёмной терапевтического отделения, где вынужден был подождать, оказавшись свидетелем необычной сцены, происходящей там. Посреди комнаты стояла девчушка лет четырнадцати-пятнадцати, а около неё — медсестра в верхней одежде, как оказалось, со «скорой помощи», и немолодая уже женщина с измученным, усталым лицом, очевидно, мать ребёнка, бывшего в центре внимания медсестёр, появлявшихся и тут же исчезавших куда-то. Вскоре к девочке подошёл молодой доктор, осмотревший её и слегка насмешливо обратившийся к ней:
— И что ж ты выпила? Какие таблетки?
Медсестра со «скорой» передала ему какую-то упаковку.
Виктор наконец понял, что девочка пыталась отравиться, а доктор, осмотрев упаковку, всё так же с лёгкой насмешкой вновь спросил ребёнка:
— Что, жить устала? — потом помолчал и, не дождавшись ответа потупившейся девчушки, сказал: — Так ты ж ведь и не жила ещё.
Потом он порекомендовал что-то матери пострадавшей и ушёл так же неспешно, как и появился, а Виктор подумал, что ему, не имевшему представления о специфике больничной повседневной жизни, трудно понять её особенности.
Его наконец-то приняли и привели, уже переодетого, в палату; расположение её показалось удачным: окна выходили во двор, прилегающий к оживлённой улице, а в помещении было чисто, тепло и уютно. Палата была четырёхместная, три койки были заняты, а его, свободная, располагалась у окна, что его очень обрадовало, и он не преминул пошутить на эту тему, познакомившись тем временем с обитателями палаты, пожилыми людьми — каждому из них было уже за пятьдесят. Выяснилось, что двое были сердечниками: у одного — гипертония, а другой страдал сердечной недостаточностью; третий же больной оказался астматиком, и ему был знаком Виктор, с которым они когда-то вместе работали. К своему стыду, Виктор не мог его вспомнить, в чём и признался честно.
— Ничего, ничего! — спокойно ответил астматик, которого звали Николай. — Ты по какому поводу здесь?
— Воспаление лёгких.
— Это десять дней. Вспомнишь.
— Что ж, постараюсь, — улыбнулся Виктор.
Он спал первые два дня, наслаждаясь этой возможностью, сдавал анализы, проходил процедуры, глотал таблетки и порошки, получая свои положенные четыре дозы пенициллина, но потом потянулись серые, однообразные больничные дни, скрашиваемые только ежедневными посещениями Веры, принёсшей ему мобильный телефон и научившей, как им пользоваться. Оказывается, в городе уже появилась мобильная телефонная связь, и он теперь изредка звонил детям, радуясь общению с ними. Общение же с соседями по палате было обыденным, не вызывавшим большого интереса не только с его стороны, но, очевидно, и с их, поскольку каждый жил своими проблемами, своими болями.
Первый из них, Константин, больной сердечной недостаточностью не особо мучимый процедурами и лекарствами был спокоен и флегматичен, терпеливо перенося положенный ему срок; второго же — астматика Николая — с утра терзали уколами, процедурами, капельницей, и, по его словам, он находился в больнице уже около месяца, а улучшение так и не наступало. Однажды рано утром Виктора разбудила какая-то суматоха. Очнувшись, он увидел, как Николая под руки выводят из палаты дежурные медсёстры. Торопливо одеваясь, он терялся в догадках по поводу случившегося, но когда вышел в коридор, то несколько успокоился, увидев стоящего на своих ногах соседа, которому делали укол.
Очевидно, укол не подействовал и больной продолжал задыхаться, но терпеливо сносил все манипуляции медсестёр, а наблюдавший это Виктор не выдержал, сказав громко:
— Дайте вы ему кислород!
Его возглас остался без ответа, и он, видя, что Николай не поддержал его, вернулся в палату, где лёг в постель и вновь заснул. Проснулся, уже разбуженный на укол, когда астматик спал, и лишь позднее, после процедур Виктор спросил его о том, часто ли у него бывают такие приступы.
— Да бывают иногда, — отвечал тот, покорный своей участи. — Я ведь тут каждый год лежу последние пять лет. Иногда не по одному разу. У меня квартира в Тульской области, летом там живу. Мне там лучше, наверное, кислорода больше.
— Так что ж туда совсем не уедешь? — спросил четвертый обитатель палаты с примечательной фамилией Майданников.
— А ты что не уедешь?
— Куда? Некуда мне ехать. Нету у меня квартиры на материке, и уже не будет.
— Что так? — поинтересовался Виктор.
— Так получилось: на работе — не дали, собирался кооперативную приобрести — не собрался, купить хотел — не успел.
— Как это — не успел?
— Дефолт грянул. Пропали все мои сбережения.
— А много было?
— Много. Около двухсот тысяч.
— Это на советские деньги?! Вот это да! — раскрыл рот Константин. — Это ж двадцать «Волг» можно было купить в то время!
— Можно было…
— Так что ж ты жмотился: ни квартиры, ни машины.
— Машина, положим, есть, а вот квартиру приобрести мы с женой всё откладывали. Детей у нас нет. Оба работали, думали — успеем. Я уже на пенсии был, но ещё работал. Конечно, можно бы было ещё что-что сделать, если бы пенсия была большая.
— Да она у всех, наверное, одинаковая, — отвечал Константин.
— Не скажи, — покачал головой Майданников. — Это мы, кто работал в Мингазстрое, то есть строил газопроводы, остались ни при чём.
— И долго ты там работал? — спросил Виктор.
— С шестьдесят восьмого года. Я ещё в Коми начинал, под Ухтой, на «Северном сиянии». Жена — в техотделе, а я — сначала сварщиком, потом мастером, прорабом. Работали за идею, часто переходили из одной конторы в другую.
— Теперь уже не работаешь? — поинтересовался Константин.
— Видишь, какой из меня работник, — усмехнулся Майданников. — У меня тут товарищ по старой работе есть, недавно на пенсию вышел. Так вот, ему пенсию начислили уже не по советскому периоду, а по последним годам, когда он работал в Газпроме. Так его пенсия вместе с дотацией раз в десять больше моей. Он в газовой промышленности меньше десяти лет, а я — тридцать. Вот такая справедливость.
Все замолчали, а Виктор, желая перевести разговор на другую тему,
