Пятицарствие Авесты

сопротивлялись.
— Ты мне вот что скажи: как тебе, Анри, пришла мысль изготовить такие мощные луки?
— Знаешь, однажды в какой-то стычке в меня попала стрела; выстрел был очень сильный, стрела пробила латы, но наконечник вошел в броню лишь наполовину, что и спасло меня. Тогда я и подумал использовать в качестве лучников очень сильных воинов, а лучше изготовить луки, с которыми управились бы два или даже три человека.
— Ты думаешь, у Фридриха не будет неприятностей с нашим королем после этого боя?
— Хозяйка в Бургундии больше наша графиня Беатрис, жена Фридриха. Я не думаю, что будут проблемы. Столкновение произошло на нашей территории, свидетелей нападения много, среди них и настоятель монастыря, а это авторитетный свидетель.
— Все-таки мне никак не понять, почему граф де Монтбард решил поручить это дело только нам, тебе, я имею в виду? Проще же было собрать ополчение более значительное, без риска на поражение.
— Мне тоже не дает покоя этот вопрос, но, кажется, я знаю ответ: сюзерен недолюбливает меня, у нас с ним натянутые отношения. Ему не нравится, что Беатрис благоволит мне, учитывая заслуги моих предков; но и она вынуждена с ним считаться после его женитьбы на Лукреции, её родственнице, поэтому, вредя мне, граф ничем не рискует; а наши отношения заметно ухудшились после его свадьбы, и это странно.
— Думаешь, он рассчитывал на наше поражение?
— Моя ли гибель, наше ли поражение — ему выгодно и то и другое.
— Неприятная, однако, ситуация, но говорят, что Лукреция не любит его и близко не подпускает к себе? Она даже в первую брачную ночь ночевала отдельно от него, а потом и вовсе отделила своё жилье от других зданий замка подъёмным мостом.
— Это ничего не значит: граф богат, вассалов у него много — Беатрис вынуждена с ним считаться.
— Ну а как же твоя свадьба с Маргаритой?
— Ты же знаешь, что уже всё готово к ней, и мы намеревались обвенчаться неделю назад, но тут как раз этот поход. Впрочем, венчание было назначено уже давно, но отец Маргариты воспротивился.
— Почему? — удивился Генрих.
— Он всегда относился настороженно к нашему роду и, как истинный бургунд, считал, что его красавица-дочь должна выйти замуж только за бургунда.
— Я слышал, что твой предок был греком, но какое это имеет значение?
— Не для всех это выглядит так, как для тебя.
— А как же это произошло?
— Мой род, по преданию, восходит к ветеранам Александра Македонского, поселившимся в Сирии. Еще двести лет назад у нашей семьи были там земельные владения, но при Василии Болгаробойце, императоре Византии, мусульмане захватили их. Род обеднел, а во время Первого Паломничества к кресту мой дед, тогда еще молодой, оказал какую-то значительную услугу крестоносцам, и в благодарность за это герцог Норманнский просил императора Алексея Комнина отпустить его во Францию. Здесь он был принят королем, и ему был дан титул графа, а пройдя оммаж и инфеодацию, он стал вассалом герцога, однако позднее отец сменил сюзерена.
Он помолчал немного, потом добавил:
— Старый шевалье, отец Маргариты, хотя и был хорошим, верным вассалом, фактически другом моего отца, но, как видишь, не совсем рад, что я буду его зятем; и если бы не упорство Маргариты, это вряд ли случилось бы. А мы обвенчаемся завтра или послезавтра, в общем, скоро.
— Ну что же, буду рад погулять на твоей свадьбе.
Они выехали к берегу реки; обоз был уже далеко, но им незачем было торопиться, а поскольку погода была благодатная, то решили искупаться. Спешились и, раздеваясь, Генрих спросил:
— Перед утром я слышал, как ты стонал во сне. Тебе что-то снилось?
— Сиденье под головой было жестковато, — пошутил Анри, а сам подумал, что даже с таким другом, как Генрих, не хотел бы делиться мыслями о том, что происходит с ним иногда и чего он не может объяснить даже сам себе. Когда это началось, он знал точно, а один такой случай помнил как сейчас. Он сидел за столом, было светло от восковых свечей, что горели кругом, но ему было страшно, было невыносимо страшно в своём состоянии от ощущения невероятного, ощущения невыразимого, пугающего своей бесконечностью, и в то же время от ожидания того, что эта бесконечность вдруг должна кончиться, что приводило в еще больший ужас. Это случалось три раза, и два из них в детском возрасте, после чего из него пытались изгонять дьявола монахи Клерво, но помогли лишь травные настои, приготовленные местной старухой-знахаркой, опекавшей его потом до самой своей смерти. И вот сейчас произошел третий случай, ничем, вроде бы, не вызванный, однако такой же неожиданный; не зная, как объяснить происшедшее ночью, поскольку не в состоянии был объяснить происшедшее с ним ранее, он, как и ранее, просто решил оставить это без ответа.
Плескались беззаботно, как дети, радуясь великолепному дню, распростершему над ними свои объятия, прохладе реки, обнимающей их, солнечному свету, обволакивающему и пронзающему их, они забыли о том мире, где находились: где без беды не бывает счастья.
Не спеша одевшись, сев на коней с намерением не торопясь продолжить свой путь, они вдруг увидели, что навстречу к ним сумасшедшим галопом приближается всадник, в котором Анри разглядел одного из своих слуг; еще не зная, чем вызвано его появление, он почувствовал вдруг, как словно что-то оборвалось внутри и скатилось в пропасть, а в глазах потемнело и стало трудно дышать. Слуга резко осадил лошадь и стоял молча, тяжело дыша.
— Говори! — хрипло приказал Анри.
— Беда, господин! Маргарита повесилась.
Уже понимая, что произошло самое худшее из того, что и предположить было невозможно, Анри вцепился в гриву коня, боясь упасть на землю; наконец, взяв себя в руки, сказал Генриху:
— Поехали быстрее.
Они мчались тем же галопом, каким приближался к ним недавно слуга, отставший теперь, очевидно, загнав лошадь. В голове у него была только одна мысль: «Почему?»
Ехавший рядом Генрих молчал, как молчал и Анри, понимавший, что спрашивать слугу не имело смысла, поскольку тот не мог знать всего, но понимавший также, что дальнейшие известия будут ещё тяжелее.
У ворот замка с недостроенной ещё стеной небольшой группой стояли все вернувшиеся из похода его люди, молча наблюдая за господами. Они въехали в замок с безлюдным двором, подъехали к донжону, внутри которого их встречали испуганные слуги, а перед комнатой Маргариты он встретил плачущую её служанку, упавшую вдруг к его ногам. Невеста лежала в своей постели — аккуратно прибранная, чисто одетая, со сложенными на груди руками, со спокойным, уверенным и таким прекрасным и милым ему лицом. Анри показалось, что она вот-вот откроет глаза и улыбнется навстречу его приходу, но ничего не произошло: веки её не дрогнули, не шевельнулся ни один мускул на лице. У её изголовья сидел, рыдая, её отец, старый уже и немощный шевалье, поднявший голову при появлении Анри, опустившемуся на колени перед постелью невесты. А тот, погладив её белокурые волосы, бесконечно дорогое ему лицо, зарыдал от спазма, тяжело и надолго сдавившего горло, хотел поднять кусок ткани, прикрывшей её шею, но не решился и вдруг встал и взглянул на тестя. Он не спросил ничего, но тот, понимая, о чем он хочет спросить, сказал тихо:
— Право сеньора.
— Что?! — задохнулся Анри. — Ведь мы даже не обвенчались.
Чувствуя, как в нем вскипает ярость, он вышел из комнаты, подозвал служанку:
— Рассказывай, как это случилось.
Та, плача, всхлипывая и сбиваясь, рассказала, что прошлым вечером прискакали слуги графа де Монтбарда с приказом Маргарите прибыть к нему в замок, мотивировав этот приказ правом первой брачной ночи. Очевидно, понимая, что никто не сможет противиться прибывшим, поскольку все воины были в походе, да к тому же такое право было в ходу, Маргарита молча повиновалась приказу и уехала с прибывшими за ней слугами графа. Утром её привезли обратно двое из тех же слуг. Она прошла к себе, а потом позвала меня и попросила приготовить ей воду, чтобы помыться.
— Когда она помылась, то отослала меня, попросив передать вам слова графа, сказанные ей ночью: «Ты будешь моей потому, что это мое право, и ещё потому, что твой жених отнял у меня жену, а я отниму сегодня у него невесту». Хотя меня смутил её приказ, но мне в голову не могло прийти, что она задумала.
Генрих ждал его у донжона вместе с начальником стражи, оставленной Анри в замке на время своего отсутствия.
Оправдываясь, тот говорил, что приехавший отряд был не менее чем из двадцати человек, а при недостроенных стенах замка их сопротивление впятеро превосходящему противнику было бы бесполезным, и Анри отпустил его, приказав собрать во внутреннем дворе всех воинов. После его ухода он сказал Генриху:
— Собери к вечеру всех, кто был с нами в походе, и, пожалуйста, проследи, чтобы сведения о нашем возвращении не дошли до графа.
— Сделаю всё, что надо, но скажи, как же мы возьмем замок графа?
— Я поклялся, что убью его, и я это сделаю, даже если погибну сам. Жду к вечеру всех в том же составе.
Они прошли во внутренний двор, где Генриху подвели коня, и он уехал, а собравшихся воинов Анри распустил по домам со словами:
— Отдыхайте до вечера, а вечером всем быть здесь.
Все разошлись, за исключением стражников, из числа которых он выделил дозор, приказав не пропускать никого по дороге к замку сюзерена. Затем он велел позвать служанку, часто бывавшую с ним в замке и лично знакомую с вагантом и другом Анри Вальтером, служившим сейчас не столько графу, сколько его жене Лукреции. Приказав передать на словах свою просьбу Вальтеру, он настрого запретил ей общаться с кем-либо ещё или кому-нибудь говорить о возвращении отряда и о смерти Маргариты. Раздав эти приказы и вернувшись в донжон, Анри приказал отнести вконец обессилевшего Карла, отца Маргариты, в другую спальню и уложить на постель, а тело Маргариты переложить из спальни в часовню; в ответ на протесты священника, находившегося рядом, заявил, что она жертва насилия, и, следовательно, не самоубийца и не подлежит запрету, на который ссылается святой отец.
Анри не помнил, сколько времени простоял на коленях у тела невесты, а когда очнулся, понял, что наступает вечер.
Поцеловав девушку в лоб, он вышел из донжона во внутренний двор, где уже расположилась большая часть его бойцов, которые должны были прибыть по его зову. Генрих заверил его, что остальные будут с минуты на минуту, а прибывшие приветствовали его сдержанно, не выказывая жалости или сочувствия. Приказав накормить нижних вассалов, он собрал рыцарей в донжоне и за накрытым столом рассказал о беде, его постигшей, и о своём намерении отомстить сюзерену, не надеясь, впрочем, на общую поддержку, о чём он и предупредил напрямую своих подчинённых, давая им право выбора. Однако отказа ни от кого не последовало, больше того, все были возмущены поступком графа де Монтбарда и клялись отомстить за поруганную честь своего сюзерена.
Ужин ещё не окончился, когда прибыли остальные из ожидаемых соратников, а также вернулась из замка графа служанка, посланная туда с поручением к Вальтеру; из её слов следовало, что тот сожалеет о случившемся с Маргаритой и обещает выполнить в точности всё, о чём просил Анри. Пока всё складывалось согласно его плану, и в сумерках вооружённый отряд направился к замку графа, где и