Феномен Лютикова. Часть 2. Глава 10 и последняя.

Открыв  глаза,  я  не  сразу  понимаю,  где  нахожусь.  Стены  в  бледно-розовых  квадратах  кафеля,  выкрашенная  голубой  краской  высокая  дверь  с  узким  застекленным  окошком  в  самом  верху,  спинка  кровати  в  никелированных  железных  шарах  и  склонившееся  надо  мной  лицо  немолодой  женщины  в  белом  халате  с  беспокойно  бегающими  глазами  и  удивленно  открытым  ртом.  Все  это  видится  как-то  мутно,  расплывчато,  словно  через  плотную  полиэтиленовую  пленку.  Чтобы  изображение  улучшилось,  изо  всех  сил  пытаюсь  моргнуть,  но  это  почему-то  не  помогает.  Хочу  поднять  руку,  чтобы  протереть  глаза,  и  только  тут  замечаю,  что  мое  запястье  крепко  перехвачено  широкой  полупрозрачной  лентой,  слегка  напоминающей  манжету,  которая  прижимает  конец  торчащей  из  моей  вены  иглы.  Ее  продолжением  является  тонкая  эластичная  трубка,  уходящая  вверх,  к  большой  пластмассовой  бутылке,  закрепленной  у  меня  над  головой  на  длинном  штативе.  Кажется,  эта  штуковина  называется  капельницей.  Значит,  я  в  больнице  и,  судя  по  всему,  дела  мои  плохи.  Но  почему  я  здесь?  Как  сюда  попал?  Давно  ли  лежу  на  этой  кровати?  ЧТО,  ЧЕРТ  ВОЗЬМИ,  СО  МНОЙ  ПРОИЗОШЛО?   
      Мне  очень  хочется  задать  все  эти  вопросы  женщине  в  белом  халате,  но  губы  и  язык  словно  одеревенели.  Вместо  слов  из  меня  выходят  какие-то  хрипы  и  сипы,  и  все  мои  попытки  преобразовать  их  в  членораздельную  речь  оказываются  напрасными.  К  тому  же  и  женщина  куда-то  исчезла.  А  может,  ее  вообще  не  было?  Может,  она  мне  просто  привиделась?  Чтобы  рассеять  свои  сомнения,  поворачиваю  голову  в  одну,  в  другую  сторону,  и  это  неожиданно  причиняет  мне  неимоверную  боль,  которая,  начинаясь  с  затылка,  большими,  широкими  кругами  расходится  по  темени.  Круги  постепенно  сужаются,  давят  на  лоб,  на  виски.  Возможно,  это  происходит  еще  и  оттого,  что  верхнюю  часть  моей  головы  (я  только  теперь  это  понимаю)  плотно  облегают  намотанные  в  несколько  слоев  бинты.  Такое  впечатление,  что  на  меня  одели  железный  обруч  на  зажимах,  и  чьи-то  невидимые  руки,  протянувшись  из-за  спины,  закручивают  их  все  сильнее  и  сильнее.  Когда  терпеть  дальше  уже  нет  никакой  силы  и  кажется,  что  в  следующую  секунду  моя  голова  лопнет,  словно  грецкий  орех,  я  снова  проваливаюсь  в  темноту…



      … -  Ну,  ты  чо,  ты  совсем  долбанутый,  да?!  Кто  тебя  просил  бить  со  всей  дури?!
      -  Да  я,  вроде,  не  сильно…
      -  И  это  ты  называешь  «не  сильно»?!  Посмотри,  ты  ему  всю  башку,  на  фиг,  проломил!  Ты  его  убил,  понимаешь?!
      -  Так  чо,  может,  «скорую»  вызвать?
      -  А  может,  еще  и  ментовку  вдобавок?!  Ну,  ты,  блин,  даешь!  Я  вообще  с  тебя  шизею!
      -  Так  чо  делать-то?
      -  А  сам  ты  не  врубаешься?!  Когти  рвать  отсюда,  да  поживее!  Это,  между  прочим,  всех  касается!  Ну,  чего  вы  стоите?!  Давай,  по-быстрому,  врассыпную!  И  не  вздумайте  никому  болтать  про  это!..
      - Само собой, "Маэстро"! Но, может... это... сначала немного пошманаем?
      - Ну, пошманай, раз так хочется! Только мигом!
      Я  вижу,  как темная фигура - это, кажется, Славик - быстро приседает возле лежащего. Слышен шорох обшариваемых в спешке карманов и - через секунду - его восторженный возглас: 
      - О, гляди, мобила! Совсем еще новенький!
      - Ну-ка дай посмотреть! "Nocia"? Хорошая трубка! Считай, что тебе повезло! Только симку не забудь выкинуть!..
      - Конечно, не дурак!
      - Ну, все, пацаны, ходу!
      Столпившиеся  посреди  дорожки  силуэты  медленно  и  как-то  неуверенно  начинают  расползаться  в  стороны,  поочередно  ныряя  в  темноту.  Одним  из  последних  сваливает  «Маэстро»,  еще  раз  для  острастки  сверкнув  в  темноте  стеклами  своих  узеньких  очочков.  Он  тащит  за  собой  «Громилу»,  осторожно,  как  инвалида,  поддерживая  под  локоть,  а  тот,  шкандыляя  следом  на  заплетающихся  ногах,  все  пытается  оглянуться,  смешно  выворачивая  шею.
      Кто-то  (кажется,  Витеха)  кладет  мне  руку  на  плечо:
      -  Ну,  что  стоишь?  Пошли!
      Но  я  все  никак  не  могу  отвести  глаз  от  распластанной  на  дороге  фигуры.  Человек  лежит  на  боку,  как-то  нелепо  подогнув  под  себя  левую  руку,  а  правую,  на  которой  покоится  его  голова,  далеко  отбросив  в  сторону.  Если  бы  не  эта  неудобная  поза  и  не  странная,  какая-то  неестественная  неподвижность  тела,  можно  было  подумать,  что  он  просто  уснул.  Но  нет,  это  не  обычный  сон.  Подойдя  ближе,  я  замечаю  большую  черную  лужу,  растекшуюся  у  самого  его  лица,  и  мне  вдруг  становится  страшно. 
      -  Пойдем!  Чего  ты?  -  слышу  я  над  ухом  все  тот  же  взволнованный  голос,  но  вместо  этого  делаю  еще  один  шаг  к  нокаутированному,  низко  склоняюсь  над  ним.  И  тут  же  с  ужасом  отшатываюсь.  В  ЛЕЖАЩЕМ  НА  ДОРОЖКЕ  ЧЕЛОВЕКЕ  Я  ВНЕЗАПНО  УЗНАЮ  СЕБЯ!



      Я  не  знаю,  сон  это  или,  может,  воспоминание  из  недалекого  прошлого,  но  последние  несколько  часов  (дней?  недель?),  стоит  мне  только  закрыть  глаза,  как  все  та  же  набившая  оскомину  картинка  снова  и  снова  всплывает  передо  мной,  словно  эпизод  какого-то  старого  любительского  фильма,  снятого  к  тому  же  крайне  неумело,  прыгающей  камерой,  на  отвратительного  качества  пленке.  Изображение  скачет,  двоится,  теряет  резкость,  часто  не  попадая  в  фокус,  и  ужасно  действует  на  нервы…  Чтобы  избавиться  от  этого  навязчивого  видения  я,  хоть  и  с  трудом,  вновь  пытаюсь  открыть  глаза…
      …и  вновь  вижу  над  собой  склонившееся  лицо  все  той  же  медсестры.  На  этот  раз  рядом  с  ней  еще  одно,  незнакомое  мне  лицо  -  мужчины  с  очень  крупным,  похожим  на  перезревший  банан,  носом,  острыми,  как  буравчики,  глазами  и  маленьким  жестким  ртом,  напоминающим  прорезь  почтового  ящика.  Этой  самой  прорезью  мужчина,  кажется,  пытается  мне  что-то  сказать,  но  слов  совершенно  нельзя  разобрать  -  вместо  этого  мне  слышится  какой-то  неясный,  давящий  на  уши  гул,  словно  где-то  рядом  на  всю  мощность  включили  пылесос.  Но  я  и  без  слов  понимаю,  что  мужчина  этот,  по-видимому,  врач,  пытающийся  выяснить,  как  я  себя  чувствую.  Об  этом  нетрудно  догадаться  по  тем  пугливо-подобострастным  взглядам,  которые  бросает  на  него  женщина,  а  также  по  его  безупречно-белому,  сидящему  как  с  иголочки,  халату.
      Наконец,  окончательно  убедившись  в  том,  что  я  все  равно  его  не  услышу  (а  если  б  даже  и  услышал,  то  вряд  ли  бы  смог  ответить),  мужчина  недовольно  морщится  и,  отдав  какое-то  короткое  распоряжение  медсестре,  исчезает  из  поля  моего  зрения.  Следом  за  ним,  почти  в  ту  же  самую  минуту,  исчезает  и  лицо  женщины  в  белом  чепце. 
      Я  снова  остаюсь  один.  Осторожно,  чтобы  не  причинить  себе  боли,  поворачиваю  голову.  Вижу  над  собой  все  ту  же  трубку  от  капельницы,  раскачивающуюся  на  фоне  большого,  почти  во  всю  стену  окна.  В  прошлый  раз  я  его  не  заметил  -  наверно,  оттого  что  оно  было  плотно  зашторено.  Но  теперь  занавески  раздвинуты,  и  в  палату  мощным  потоком  льется  дневной  свет,  разбегается  яркими  бликами  по  кафелю  стен,  выбивает  искры  из  застекленной  части  двери. 
      В  комнате  никого  нет,  поэтому  все  внимание  я  сосредотачиваю  на  этом  самом  окне,  вернее,  на  том,  что  происходит  по  другую  его  сторону.  Кровать,  на  которой  я  лежу,  судя  по  всему,  довольно  высокая:  со  своего  места  мне  хорошо  видно  часть  железного  подоконника  и  чуть  ниже  верх  каменного  забора,  по  которому  важно  разгуливает  какая-то  птица.  Не  торопясь,  вперевалку,  идет  сперва  в  одну  сторону,  потом  медленно  разворачивается  и  также  неспешно  возвращается  на  прежнее  место,  снова  разворачивается,  снова  возвращается.  Словно  часовой  на  посту. 
      От  делать  нечего  внимательно  вглядываюсь  в  эту  птицу  и  вдруг  к  своему  немалому  удивлению  узнаю  в  ней  давнего  моего  знакомца  -  крупного  белогрудого  голубя,  уже  не  раз  прилетавшего  к  окну  моей  конторы.  Господи,  что  он-то  здесь  делает?!  Это  кажется  настолько  невероятным,  что  я  несколько  раз  смаргиваю,  пытаясь  прогнать  из  глаз  это  явно  пригрезившееся  видение.  Однако,  вместо  того  чтобы  исчезнуть,  голубь  вдруг  прекращает  свое  бессмысленное  хождение  туда-сюда  и,  остановившись  на  самой  середине  забора,  разворачивается  в  сторону  окна  и  так  же  как  в  тот,  самый  первый  раз,  смотрит  на  меня  долгим  неподвижным  взглядом,  отчего  я  вновь  ощущаю  кожей  неприятный,  какой-то  неземной  холодок,  волной  пробегающий  по  спине.  Словно  уличенный  в  чем-то  очень  неприличном,  поскорей  откидываюсь  на  подушку  и  закрываю  глаза…



      И  вот  я  опять  в  чьем-то  чужом  теле.  Видимо,  той  самой  медсестры,    что  давеча  пялилась  на  меня  во  все  глаза,  а  теперь  твердой,  уверенной  походкой  идущей  по  длинному  больничному  коридору…  Ой,  то  есть,  это  уже  не  ОНА,  а  я  иду  по  коридору… 
      Взгляд  привычно  скользит  по  сторонам.  Крашенные  голубой  краской  стены  увешаны  громоздкими  стендами  и  большими  разноцветными  плакатами  на  медицинскую  тему.  Высокие  двери  палат.  Некоторые  из  них  распахнуты  настежь,  выставляя  на  всеобщее  обозрение  все  те  же  старомодные  железные  койки  с  лежащими,  иногда  сидящими  на  них  больными.   
      Мимо  то  и  дело  пробегают  медсестры  в  желтых  и  голубых  спецовках  с  железными  судками  в  руках,  над  которыми  клубятся  облачка  формалинового  пара,  иногда  проходят  врачи,  с  озабоченностью  на  лицах  листающие  какие-то  папки. 
      У  стены  на  лавочке  старуха  из  третьей  палаты  -  в  длинном  заношенном  халате,  с  собранными  на  коленях  худыми  морщинистыми  руками,  тупо  уставившаяся  прямо  перед  собой  пустым,  ничего  не  выражающим  взглядом.
      -  Зачем  встала,  Матвеевна?  Тебе  лежать  надо.  Ну-ка  быстро  в  кровать!
      Матвеевна  поднимает  на  меня  слезящиеся  щелочки  глаз,  говорит  неожиданно  густым  недовольным  голосом:
      -  Да  сколько  же  можно  лежать!  У  меня  уже  спину  ломит!  -  и  совсем  другим,  тихим,  просительным  тоном:  -  Сестричка,  обед  скоро  будет?
      -  Скоро-скоро.  Через  полчаса.
      Старуха  кряхтит,  недовольно  шамкает  губами,  видимо,  собирается  сказать  что-то  еще,  не  совсем  для  меня  приятное,  но  я  поскорей  прохожу  мимо.  Некогда  мне  тут  с  тобой  лясы  точить!  У  меня  другие  больные  на  очереди.  Надо  еще  в  пятую,  к  тяжелым,  заглянуть:  у  них  сейчас  по