Глава 12.
В первую же субботу отправился Саул в бет-ха-кнессет. В ту самую, в которой впервые увидел он Йаакова, брата Йешуа. «Ибо закон Моисеев от древних родов по всем городам имеет проповедующих его и читается в синагогах каждую субботу»…
Трещало масло в лампадах, сияла огоньками менора[1]. Звенели колокольчики на свитках Торы, которые несли к биме.[2] Касались свитков осторожно кистями своих молитвенных покрывал мужчины…
Все как всегда. Но страшно волновался Саул. Он знал, что сегодня придется говорить. Он сделал все для этого. Письмо Анании было им передано габаю[3]. И по тем взглядам, которые уловил он со стороны скамьи старейшин, он понимал, что оно прочтено. Он вернулся с дороги в Иерусалим; а дорога длиною в три года не пустяк, да к тому же, он счастливо избежал опасности. Он имеет сегодня преимущество и перед женихом, и перед мальчиком в возрасте возмужания, и тем, кто отмечает годовщину смерти родственника, и перед тем, у которого родился сын…
Он представлен этому обществу. Они ждут возможности выслушать его.
«Судей и исполнителей закона назначь в каждом месте, которое Всевышний определит каждому колену…», — читал хазан[4] до боли знакомое Саулу. Из «Судей»[5]. Общественное и государственное устройство Израиля определялось в главе этой. Важная глава, очень важная, если предположить, что в Торе есть что-либо менее важное и более…
«По учению, которое они укажут тебе, и по закону, который они скажут тебе, поступай. Не уклоняйся от того, что они скажут тебе, ни вправо, ни влево». Это о тех, которые поставлены Законом следить за безукоризненным его исполнением.
В то время, что хазан читал эти строки, Саул почувствовал на себе взгляд. Пристальный, настойчивый. Не принято говорить в собрании во время чтения и молитвы. Но что такое этот взгляд старца Йаакова, если не разговор? Если не прямое указание Саулу, что ему делать?
Горят глаза офли недобрым светом. Знает, знает старейшина собрания, кто перед ним. Трудно поверить Йаакову, что перед ним не волк, подозревает он, что волк это, только в овечьей шкуре. Даже если предположить, что Саул поистине обратился ко всему, что зовут эти люди своим делом, так все равно его слава гонителя куда более долгая и звучная, чем обращенного. А судя по письму Анании, и в том, что принял Саул для себя верою, есть многое, не имеющее отношения к этим людям, к их взглядам. Есть многое, что совершенно чуждо им. Они этого не примут…
Что же, Саул и сам не ребенок в Законе. Он тоже умеет говорить Торой, как умеет говорить глазами. Он позволил себе маленькую месть. Он также впился взором, зрачки в зрачки, в глаза старца Иакова, когда читали о нераскрытом убийстве, о нераскрытом убийстве одинокого странника. Расположив закон о защите одинокого странника между законами войны и сражений, разве не хотел подчеркнуть Шмуэль[6] святость отдельно взятой человеческой жизни? И не возложил ли он, вернее тот, кто дал Закон, и который много выше самого Моше, на старейшин — заботу о каждом?
Он был рад отметить, что смутился Йааков…
Вот! Никто, как бы велик он не был, не выше Торы! Тем более, брат, но брат по плоти, не по Духу, Машиаху…
Недельная глава Шофтим[7]. Сегодня читается именно она, книга Шмуэля…
А ведь, пожалуй, небольшая победа Саула над Йааковом, мала она. Вот то, что сейчас читается, оно идет вразрез с тем, о чем хотел бы говорить Саул.
«И совершили сыны Израиля зло в глазах Господа… и предал Он их в руки...». Или так: «… и продолжали сыны Израиля делать злое в глазах Господа, и отдал их в руки...». Спасение же приходило только после того, как «… возопили сыны Израиля к Господу, и поставил Господь спасителя сынам Израиля и тот спас их… и был на нем Дух Господа, и судил он Израиль». Судьи-спасители — это те, кого посылает Всевышний, чтобы еще раз дать своему народу возможность вернуться на пути истины. Пророк Шмуэль описывает события давнего времени в книге Судей. Он обвиняет народ в утрате связи с Творцом и предупреждает, что это неминуемо ведет к снижению его духовности, а это — прямая дорога к идолопоклонству.
«Вот народ, живущий обособленно и среди других народов не числящийся». Так сказано в Торе, и так должно быть?! Или нет?
Получается, что если отступить от этого, то в среде детей Израиля увеличатся люди, идущие по стопам языческих народов, потому что народы эти оказались более удачливыми, а жизнь язычников более легкая и приятная. И снова будет наказана страна за безверие и отступничество… Новой войной, порабощением, смертями…
«Человек — дерево полевое»[8]. Связано оно корнями с почвой, вырви его оттуда: погибнет. И если считать, что Эрец-Исраэль почва, Тора почва, вырви оттуда, так человек погибнет…
И тут Саула осенила мысль, простая до невозможности, но такая счастливая!
Если, отворачиваясь от Торы, губит себя Израиль, то почему бы не сделать напротив: привлечь к Торе остальные народы? Зачем растворяться в иных народах, пусть станут все народы детьми Торы…
И если верно, что Йешуа — Машиах, что именно он, сын Божий, был встречен Саулом на пути в Дамаск… А какие сомнения в этом могут быть у Саула?! Он это видел и слышал! И потом имел подтверждения в своих видениях!
Если верно это, то пусть идут к Йешуа, к посланнику и Сыну Божьему, все! Будучи сыном Божьим, не сын ли Он Торы? Он выше Торы самой, вот кто ее выше…
Что идет гафтарой[9] к «Судьям?»? Если не успел Саул забыть, а ученику Гамлиэля такое не пристало, то, вероятно, гафтара утешения Исайи[10]; так бывает чаще всего. Говорят, из Исайи читал Йешуа, когда чуть было не убили его в собрании люди. А он прошел сквозь них, пылающих гневом, как протекает вода в щели. Как течет песок из разведенных ладоней. Уйдет ли Саул? Потому что, несомненно, то, о чем он скажет, не понравится им.
И был он приглашен на возвышение для чтения, и был приглашен последним, мафтиром.[11] И повторил он последние строки недельной главы, чтобы перейти к чтению пророка. Ибо не должна гафтарот быть выше Торы, и следовало отдать дань уважения Торе.
Место старейшин прямо перед ним, и смотрят в лицо они говорящему. Жгут глаза Йакова Саула. С интересом глядит на него и тот, кого зовут учеником Йешуа, Шимон[12]. К утреннему чтению Торы пришел он в собрание, туда, где Йааков числит себя Учителем. Говорят, не слишком ладят эти двое. Офли гордится родством с Машиахом. Шимон — близостью духовной, тем, что был он рядом с Йешуа в годы его земного служения. Трудно делить им славу. Но примиряются, поскольку и без того много врагов вокруг. Много тех, кто имя Плотниково ненавидит, кто прямо преследует его. Когда бы были времена благоденствия и покоя, быть может, и столкнулись бы они, как сшибаются на узком мосту бараны, и искры летят в стороны от рогов их. А теперь нужна поддержка взаимная, нужно согласие, и согласны они, эти двое. По духу Машиаха, перед которым благоговеют, надо бы, чтоб любили друг друга, а они только терпят….
Мысли не мешали Саулу говорить. Увы, не было в нем великого дара Гамлиэля, умевшего говорить так, как течет река: просто и свободно. Но знания было в нем много, и не преминул Саул воспользоваться им. Когда знаешь, что следует говорить, как надо поступать, все же легче.
Он сказал два славословия, отметив великую миссию пророков, благоволение Бога к их речам, сказал то, что следовало, об избранности Торы.
Свернул свиток на «дереве жизни»[13]. Стал читать гафтарот…
— Пробудись, пробудись! Облачись в могущество свое, Сион! Облачись в одежды великолепия своего, Иерусалим, Город святой! Ибо более не войдут в тебя необрезанный и нечистый.[14] Отряхнись от праха, поднимись, воссядь, Иерусалим! Развяжи узду на шее твоей, пленная дочь Сиона…
Красивая речь. У какого из детей Израиля не вызовет она слезы на глазах, дрожь в теле? Кто же не хотел бы свободы своей стране…
А вот дальше то, что породило улыбку на губах Йаакова, оживление того, кого зовут Шимоном. Вообще, интересное у этого последнего лицо. Не потому, что красиво, нет. Живое, переменчивое. Темные как вино глаза, волосы и борода совершенно седые, нос большой, сросшиеся брови. Очень простое лицо, почти детское. По-видимому, природная вспыльчивость часто отражается на нем, чаще, чем остальные чувства. Гневлив Шимон, это очевидно…
Но не может же Саул пропустить этих слов из чтения, даже если в следующее мгновение начнет спорить с истиной, в них заключенной. Гафтарот, она вторична по отношению к Торе. Но тоже требует уважения.
— Уйдите, уйдите, выходите оттуда, из стран изгнания, нечистого не касайтесь. Выходите из среды его, очиститесь, носящие сосуды Бога! Ибо не в спешке выйдете Вы, и не обратитесь в бегство, но пойдет перед вами Бог, и стражем позади вас — всесильный Бог Израиля…
Торжество Йаакова. Улыбка, весьма довольная, на лице Шимона.
Кажется, все сказано о язычниках и о детях Израиля. Это ведь ответ на то, о чем хочет говорить Саул. Ответ на письмо Анании.
Саул оставался спокоен внешне. Никто бы не сказал, глядя на него, какая буря чувств его одолела.
Он прочел три славословия, полагающиеся после чтения гафтары, из четырех полагающихся. Он указал на верность Господа своему обещанию. Просил о восстановлении Сиона. Благодарил за дарование Торы, пророков и субботы.
А потом сказал им, удивленным нарушением порядка чтения, им, на лицах которых читалось возмущение[15].
— Ныне исполнилось уже, и великой благодарности достойно. Йешуа из Назарета — Машиах Божий. Йешуа — сын земной женщины Мариам лишь по плоти, а по духу — Отца нашего Небесного, сын Божий. Тора, закон Божий, свят и незыблем. Но одной только Торой спастись уже нельзя. Спасаются не через дела Закона сегодня. Он искупил наши грехи, повиснув на дереве на Голгофе. Он испросил нам прощения. И, отныне, будучи с Ним, будучи Его, спастись только можно. Любовью к Нему жить только можно. И не только детям Израиля. Всем, и Эдому, и Ишмаэлю, всем. Через Него придут и нечистый, и необрезанный, в Царство Небесное, и каждый будет чист. Ныне исполнилось уже, и великой благодарности достойно…
Чтение гафтары завершает молитвенное служение в собрании. Офли Йааков, пусть, по мнению Саула, в братья Машиаху и Сыну Божьему не годится, но человек, несомненно, властный. Не в первый день руководит он теми, кто зовет себя «учениками», «братьями», «верующими», и кого зовет остальной Иерусалим «ноцрим», по месту рождения Йешуа Плотника. Но, как бы не назывались эти люди, повторимся еще раз, Йааков привык руководить ими. По мановению руки его потупили люди взоры, сдержали неуместные в собрании возгласы. Перестали глазеть на Саула, пытающегося все еще что-то сказать, доказать, быть может…
Он остался один. Порывался пройти к нему Шимон. Но Йааков был на страже. Он пригласил пройти своего гостя с ним, с офли, дабы побеседовать по ряду совершенно неотложных для общины вопросов. Шимон не мог быть невежлив настолько, он пошел рядом с Йааковом, согласно кивая головой. Ушли все. Ушел и Саул. Он мог бы, в конце концов, схватить кого-то за рукав, сказать: «остановись, послушай меня, это важно!». Он мог бы говорить и на улице. Если бы хоть один из тех, кто был в собрании, проявил малейший интерес. Если бы хоть кто-то замедлил свой спешный шаг. Но от Саула бежали все. И ему пришлось смириться со своим одиночеством. Усмиренный, погасший,
И сказал Иосия, которого следовало звать теперь Варнавой, сыном утешения, каковым он был всегда для ближних и дальних:
— Это мой друг, Саул из рода Вениаминова. Он лучший из тех, кого когда-либо вырастил Гамлиэль. Он пришел к Йешуа; и Йешуа его принял; не врет вам Саул, я его знаю, я ему верю. Примите его и вы. Потому что не было и нет в числе наших братьев такого, как он. Он станет нашею славой. Вот увидите, так оно и будет…