Владивосток

               Добрый незнакомый старлей, с круглой, бурятской рожей, на которой природа забыла вырезать глаза, дал нам сорок минут на сборы и мы отправились на железнодорожный вокзал, где у перрона уже стоял поезд «Москва – Владивосток». Мы проезжали удивительные места. Это был край, где когда-то бродил Арсеньев со своим верным Дерсу Узала, край приамурских и приморских партизан, край могучих рек и могучей тайги, край уссурийских тигров, женьшеня и мужественных людей. Нужно ли говорить, что весь путь до Владивостока я просидел у окна и простоял в тамбуре. За окном была ночь, но спать в эту ночь я не мог. Утром наш поезд паровозом (наш состав тащил именно паровоз!) упёрся в Тихий Океан!
            Из плацкартного вагона мы пересели в пригородную электричку. Замелькали названия станций: «Первая речка», «Чайка», «Седанка», «Вторая речка», мы вышли из вагона и пошли по крутому склону сопки, через посёлок, к берегу Амурского залива. На берегу стояло три древних вагончика, в которых нам предстояло жить. От них до воды залива было не более двадцати метров. Невдалеке высился островок с вкусным (как я потом узнал) названием «Коврижка». Я был счастлив.
           Служба мёдом не казалась. Утром, после завтрака, мы строем шли к складу горюче – смазочных материалов, где в три яруса стояли двухсотлитровые железные бочки с соляркой. Эти бочки нужно было грузить на плашкоуты (маленькие баржи), которые затем буксир тащил на пароход. Топливо мы отправляли на Сахалин, где находилась одна из рот нашего батальона. В свободное время я шлялся по берегу Амурского залива, ловил и пытался засушить морских звёзд, искал раковины. Вагончики стояли у подножья сопки Любви. Не знаю, как там было с любовью, а вот матросы, пришедшие из загранки и получившие бешеные деньги, катали с этой сопки цельные круги сыра. Это было в семидесятом, когда в магазинах Хабаровска, кроме вина на разлив продавали только рыбные котлеты и рыбные тефтели в томате. Очень тянула к себе вода, но в это время года купаться было ещё рановато. Невыносимо хотелось попасть на остров. У берега стояло несколько лодок, одна из которых не была привязана. Не помню, где  раздобыл вёсла, но на острове «Коврижка» я всё-таки побывал и вернулся назад с большими приключениями, так как поднявшийся ветер отнёс лодку далеко от наших вагончиков.
          Как-то утром, проснувшись, я побежал на берег умываться и остолбенел ... Весь пляж в пределах видимости переливался серебром. Миллионы рыбок величиной с ладонь выбрасывались на песок, тёрлись о мелкие камешки, вода буквально кипела от нерестящейся мойвы. Я зашёл по колено в воду, точнее в рыбу, и стал руками выкидывать её подальше от воды. На мой крик из вагончика повыскакивали другие пацаны и тоже занялись этой необычной рыбалкой. Не избалованные разносолами солдатского меню мы в течение нескольких дней питались исключительно рыбными блюдами. Приедается, однако, даже осетрина и вскоре нам захотелось вернуться к перловке и гороховому пюре. Нерест мойвы кончился дня через три, а аналогичная рыбалка состоялась у меня лишь многие - многие годы спустя, на казахстанском озере Кызылкуль, в Чимкентской области. Там на нерест, вверх по небольшому ручью шла сарга (см. миниатюру "Банный день").
    Старлей со щелями вместо глаз и с бурятской фамилией Сивачёв был у нас в вагончиках редким гостем.  Где он пропадал – не наше дело, но когда появлялся, несло от него спиртным сногсшибательно. Он залезал на поставленную на попа  бочку, по наполеоновски складывал руки на груди и орал:
- Сежант Потупчик, … твою мать!
- Я! – отвечал Валерка!
- До обеда загрузить плашкоут, … его мать! В тринадцать сводить людей на обед, … их мать, в семнадцать – отдыхать, … вашу мать!
- Есть! – отвечал Валерка и добавлял негромко, - … твою мать!
Раз в неделю, как и было положено, старлей водил нас в посёлок, в кино. Две недели прошли как в счастливом сне, а потом опять вагон, опять Хабаровск.

30.10.2009