было проще:
– Нам бы это… невидимками стать. Смогёте, парни?
– А не смогём, так смогем, – радостно ответили механики и споро принялись за работу.
На излете восьми склянок прибежал взводный. Он-то думал поднимать нас на учения, а мы уже четыре часа тупо лежим без движений на холодном полу ангара. За расторопность похвалил, за самоволие – наказал: покричал для острастки. Андровичус не был глупым человеком, глупых во главу гвардейского десантно-штурмового взвода не ставят.
Он смог откопать «шило», чтобы договориться со шкипером и штурманами: техники вырубят один двигатель, а энергоконтур пустят вокруг ангара, тем самым замаскировав его от сканеров, мол, двигатель в ремонте. Штурманы – люди, как уже сказано, необычные, им только дай проявить свое умение: каждый захотел «порулить» катером с тремя двигателями. Соревнования устроили, открылся прием ставок: в чью смену пойдут самые сильные отклонения от курса. Все складывалось чрезвычайно удачно: то ли мы были такими везучими, то ли звезды встали на погонах правильно…
После отдыха и вахт по расписанию, мы принялись за расчеты. Было определено, что наиболее незаметным выходом с катера будет именно «сломанный» двигатель, у нас будет возможность на какое-время включить гравилодки и, оттолкнувшись, набрать скорость. На тотализаторе поползли ставки. Мы считали время, углы маневров, скорость и расход запаса газовой смеси – то, что интересовало именно нас; штурманы свободное время убивали расчетами угловых поправок к курсовому движению, что будут вызваны разнобойной гравитационной пульсацией в «неработающем» двигателе. Это как под водой: ребенок поднимает булыжник, который при атмосферном давлении в единицу поднять не может. Камень меньше не весит, ребенок не становится сильнее, а разница заметна, и факторов, влияющих на камень и водную среду множество, схожее количество факторов стремились учесть и штурманы.
Честь и слава братьям! В означенный день они привели корабль точно в точку начала операции. Все время у нас уходило на тренировки неподвижности, заканчивающиеся отработкой проникновения, на расчеты и на доскональное запоминание плана отсеков, коридоров и кают шнявы с возможными вариациями в строении и модификации; стрельбами мы занимались мало, хотя и приняли участие в игре: побегали, отработали тактику перемещения и боя. Но так, легонечко, чтобы и сноровки не потерять, и, если нас просвечивали сканерами, не заподозрили в профессионализме.
После четырех дней безудержной тренировки, пятые сутки мы балластом валялись в постелях. Настроение было паршивое, голова – тяжелая от количества информации. Тело, не приспособленное долгое время находиться без движения, тем более, в разгерметизированном ангаре, изнывало и сводило судорогами, но спать хотелось сильнее. Кто-то говорил, что в наши каюты вызывали «шприца», мол, десант бегает во сне. Синяков я не обнаружил, но доктор во время медосмотра держался тени и общо выглядел разбитым.
На сытое брюхо мы выстроились в три колонны по десять человек. Строй напоминал предстартовый переполох гонок по Туннелю Доттре. Каждый боец переносил вес влево, вправо, вперед, назад, проверяя устойчивость и находя нужное положение, из которого за меньше время ему будет удобно скорректировать курс.
Взводный лично стоял на тороидной формы кольцах дюза, зацепившись карабином за вспомогательное кольцо, и подавал сигналы слабым и коротковолновым флуоресцентным фонариком, едва заметным даже в темноте «подсолнечной» стороны. Один блинк вверх – товсь! Две дугообразные вспышки к открытому космосу – пшел! Дирижировал взводный быстро. Отклоняя гравилодку переносом центра тяжести правее, я успел заметить, что бойцы вылетают невпопад, с разным интервалом, без четкой системы.
Включил двигатель на пять минут. Меня швырнуло вперед, а внутренности уперлись в пятки. Больше я никого из товарищей не видел. Это странное чувство: тебя наполняет радостное одиночество. Ты, подобно важной частичке Вселенной, летишь по бескрайнему пространству, легко, свободно, точно серафим – этот шестикрылый альбатрос над сплошным океаном Арсении. Над тобой, в моем случае, черное звездчатое небо, подо мной отражение этого звездчатого неба. Истинная свобода. Напоминает чувство, когда сидишь в пузыре Большого Вселенского Театра, и откуда-то доносится скрипичная игра: «Сарабанда» Баха, или что-то там еще. Закрываешь глаза и вертишься в этом пузыре.
И все-таки всплывшая в мыслях мелодия не могла подавить реальную космическую тишину; и сердца стук, который так бьет по ушам, что кажется, будто к нему присоединили динамик и врубили на полную мощность.
Сердцебиение участилось. Дышу, пытаюсь успокоиться. Но радость прошла, и, потребляя ценный кислород, заработал мозг. Он спасал себя…
Один, в бескрайнем космосе, нет ни помощи, ни пищи, ни сна. «Нужно вернуться, вернуться! Двигайся!» – кричало нутро. Этого момента я страшился более всего. Непременный этап затяжных прыжков – страх за собственную жизнь. Это ощущение хуже, чем в открытом бою. Там есть цель, и можно занять размышления ею, а здесь, когда ты полностью свободен, цель не видна, настолько она далека и мала в масштабах даже одной, пусть и тройной звездной системы.
Почему один? Я не один. Я знаю, что за мной двадцать девять моих товарищей, среди них мое отделение. И где-то совсем рядом, в каких-то сотых долях звуковой секунды Саня Лютин – друг еще по Баз-Академии «Сатурн-30007». Ему еще хуже, он так отца потерял. Об этом он узнал, едва мы заступили на первую вахту на БЧ-6 крейсера «Адмирал Самуил Грейг». В прощальном письме, написанном перед прыжком, Лютин-старший девизировал сыну: «Никто, кроме нас!». Как сейчас он подходил к ситуации. Нет никого, кроме меня, и нас таких тридцать человек. «Придет время, крикнем наш девиз, – подумал я. – Но в данный момент, всё к чертям под киль, буду думать, как десантник. У меня есть цель – она не видна, и Херъ бы с ней. А «Нашъ Херъ Твердо»!» Шутка семафорной азбуки…
И тут – на остроте мысли – пришло осознание: в чем спасение. В простом: «Дыши ровнее, паря». Впереди, менее чем в тридцати часах, шнява, люди, пусть и враги. Среди людей легче выжить, особенно, если есть цель, а она сама приходит, когда рядом неприятель. Действуй или умри. Пока же надо замереть и слушать сердце, контролировать и курс, и пульс.
Дополнительным фактором, что непременно вызывает чувство безнадежности, является тормозной путь. При желании, сто мегаметров можно покрыть менее чем за сутки, но в разреженном почти до вакуума пространстве легко залететь до смерти, просто не успеть ухватиться и прицепить себя к кораблю. Надо тормозить и тормозить плавно. На большой скорости разобьешься о борт, на малой – не доберешься, руками устанешь махать. А через забрало шлема видится все совсем иначе: вот она шнява, она на дистанции видимости невооруженным глазом, однако видимое расстояние и фактическое – разные значения. Это как с горами. Один километр пройдешь, второй, третий, а горы ближе не становятся и покрыты тем же белесо-сизым цветом, точно снежные шапки, сливающиеся с волнистым белым небом.
Наконец, оставалось метров десять, скорость тишайшая. Я перевернулся и сместил центр тяжести. Выставил руку с открытым карабином. Самые долгие минуты в жизни. Ждать, когда же закреплюсь.
Щелк.
По инерции меня заносило и подкручивало, однако, после тридцати часов физического безделья, это было последним, что могло заинтересовать.
Я закреплен, и следующий несильный удар только взбудоражит, разбудит тело. Такая боль доставляет радость.
Мои товарищи пришвартовались в разных местах. Собрав отделение, двинулся по обшивке в намеченную точку наиболее безопасного проникновения; используя гравилодку, как крылья или стабилизатор, прошли мы беззвучно, касаясь поверхности корабля лишь изредка. На учениях близ Баз-Академии нас несколько раз спускали на глубины океана в древних жестянках – тернёшь сучок подводного дерева, поймаешь камушек – уши всмятку, а если бомбу словишь – месяца три на койке в лазарете. В космосе еще опаснее. Звук слышен только под обшивкой. Вероятность того, что нас уже засекли, быть могла; с другой стороны, наш камуфляж в виде пояса астероидов, который имеет собственное движение, собственную жизнь, несмотря на видимую и невидимую опасность, оказывается подспорьем: камни сталкиваются, крошатся, песчинки вылетают вон, обрушиваются дождями. Редкое неритмичное, бессистемное постукивание можно принять именно за метеоритную капель.
Я разбил отделение на два расчета, каждый из которых в точках проникновения на расстоянии двадцати метров поставил купол из соединенных в полусферу гравилодок. Выпустили оставшийся воздух, подровняв давление, и приступили к вскрытию обшивки: открутить болты дифракторной пластины труда не составило, сложнее было сохранить проводку, но Макс в моем расчете и Даня – во втором – прошли дополнительный экспресс-курс у техников-монтажников. Посредством нехитрых, как оказалось, манипуляций электриков, Макс пустил ток по контуру гравилодки, теперь одна из них стала частью шнявы. Второй слой обшивки, представляющий собой победитовые пластины, кирпичной кладкой соединенные в метровый слой, пришлось разбирать кропотливо. Ограниченное место под куполом, недостаток кислородной смеси, физический труд – все это приводило к тому, что мы дышали чаще, и этим убивали время собственной жизни. В конце концов, у нас получился узкий лаз, квадратом со стороной менее чем в метр. Тесно, но сносно. Третий слой обшивки – ячеистая позолоченная структура антирадиационной защиты. Вскрыть ее – что два пальца обоссать. Четвертый слой, к нашему счастью, вмещал в себя балласт – герметичные камеры, заполненные запасной газовой смесью с преобладанием негорючего гелия. Под высокотональное дыхание и заполнивший наш «закуток» смешок, мы двинулись дальше. Камеры оказались настолько обширными, что нашлось место соскладировать пластины пятого слоя – второго победитового. В электромагистралях мы сделали лаз, просто раздвинув объединенные в пучки провода. У слоя пластика прислушались – за переборкой было тихо.
Сняли панель с креплений и быстро заняли оборонительную позицию в коридоре, просматриваемом в обоих направлениях метров на двести. Света достаточно – три полосы ламп, работающих на жизнедеятельности хемобактерий тянулись от одного конца коридора в другой; внутренняя отделка серовато-бежевая, рифленая. Пол прочный, хотя и пластиковый. Макс немного задержался, возвращая магистрали проводов в исходное положение. Затем навесил панель.
Я мысленно сверился с картой, так же определил расположение второго расчета, после выдвинулся цепочкой вдоль стены по левую руку. Пустота коридора меня настораживала. Что-то было в этом неправильное. На нашем маленьком куттер-бриге куда ни плюнь, ответят тем же, а здесь безлюдно. Запахи жизнедеятельности отсутствовали, однако это, скорее всего, от заполнившего носовые пазухи пахучего реагента, добавленного в газовую смесь. Передвигались осторожно, контролируя область впереди и позади. Среди звуков отмечались привычный стук сердца и
