А тогда... тогда они были у неё, вернее в квартире её родителей, в большой, богато обставленной квартире на третьем этаже современного пятиэтажного дома.
Её родители уехали за границу и они, почти месяц, были полными хозяевами всего этого богатства.
И когда среди ночи у них в комнате неожидано зазвонил телефон, они не вздрогнули и не удивились ему.
Они даже не задержались и не приостановились, а всего лишь, на одно мгновение чуть повернули свои головы в сторону телефона, что-то сказали ему глазами и тут же забыли про него навсегда.
Да, тогда им не нужен был никто...
... Да - тогда горячие руки Стипа, через каждую секунду, рывком отрывали Элл за плечи от простыни и в следующую, почти бросая, опять вдавливали её обратно.
А она, громко-громко дыша и не желая больше открывать глаза, покорно тыкалась лицом в скомканную простынь, что-то про себя причитала и стонала, и по инерции, пытаясь хоть как-то задержать своими бессильными руками свои падения, негромко взвизгивала и машинально отталкиваясь обратно всем своим телом, каждый раз вставала почти что на колени, но тут же резко прогибалась и распрямляла ноги.
И всё начиналось заново.
И с каждым этим её отталкиванием, голос Стипа, идущий откуда-то из глубины его груди, или сердца, что сейчас было одно, и тоже, и больше сейчас похожий на сдавленную ноту костяной дудки, чем на человеческий голос, становился всё громче, и громче.
И от этого их круговорота, уже почти целиком поглотившего их сознания, всё вокруг них кружилось, и вертелось только в их собственном, неуправляемом, и бешенном ритме, и обжигая их каким-то космическим огнём, сладостно закипало в их телах, а через какое-то время, наконец-таки взорвалось, и замерло.
И сразу же всё куда-то исчезло, и остались только они, и их неясные, и иллюзорные образы, нежно растворившиеся в лунном серебре той весенней ночи, плавно текущему по ним совершенно бесконечной тюлью сквозь незашторенные окна комнаты, и каждый раз, трепетно подрагивающему вместе с ними от любых, даже самых незаметных, и незванных полудвижений.
Со стороны, они сейчас казались какими-то неестественными, какими-то скользкими и даже склизкими, и похожими на спящего, двухголового розового осьминога.
Только что, откровенно и непредсказумо извиваясь, их тела полностью поглощали и принимали друг друга.
А теперь они замерли и как бы объевшись чего-то вкусного, ослабли и обмякли.
Их лица успокоились, глаза потухли и стали пьяными.
Спустя какое-то время, Стип посмотрел в глаза Элл, улыбнулся и негромко с ней заговорил.
Смотрел в её глаза и просто говорил.
Говорил тихо и мягко, почти что шёпотом, иногда просто для себя.
Он говорил и смотрел на Элл, говорил что-то про них, про неё, про себя и про что-то ещё доброе и только хорошее.
А она смотрела на него и наверное слушала.
Но, скорее всего - она его просто понимала. И всё.
Его слова, отражаясь словно в зеркале одно за другим, тут же тонули в удивительно ровном и бездонном бархате её благодарных и нежно-влажных глаз любимой женщины.
А Стипу казалось, что он видит это волшебство и он раз за разом набирал полные лёгкие воздуха и продолжал говорить, и смотреть на неё, не отрываясь.
И не только на неё саму, а ещё, и в неё - вовнутрь её "я", вместе со всем тем, что с ней было связанно.
Ему казалось, что он видит её насквозь.
И что когда он говорит, его слова отражаются в её глазах и этим самым, как бы отвечают ему такими же словами.
В последнее время, Стип стал замечать за собой, что каждую новую ночь, он видит Элл по-новому.
И сегодня она ему нравилась по-сегодняшнему.
И сегодня он хотел её видеть рядом с собой только по-сегодняшнему.
И ещё - он реально чувствовал сердцем, и понимал всем своим телом, что все их желания сегодня совпадают.
Только что его руки погружались в её, дышащее молодостью и безумно влекущее к себе, упругое тело и чувствовали её всю.
Вообще - всю. И Стип понимал, что с Элл происходит тоже самое.
Ему сейчас казалось, что это он весь разговаривает с ней - и его руки, и глаза, и губы, и почти касающийся её лица его подбородок, и что она тоже, сейчас как бы вся, как бы всем своим существом его слушает, и всё понимает, молча отвечая ему покачиванием ресниц и ямочками на своих щеках.
Они оба сейчас были погружены в свою собственную, глубокую и неделимую, но абсолютно взаимосвязанную друг с другом эйфорию их взаимных чувств.
Их тела, как будто брошенные кем-то друг на друга, расплелись и рушили своими очертаниями всю мебельную пропорциональность их любимого дивана.
А свёрток простыней и подушек, вокруг них, мягко им напоминал про их же, пятиминутной давности, громкие и не очень, разрозненные дыхания.
По очерёдности, медленно и тягуче шевеля своими телами, они как бы забывали и не забывали про это.
Они уже практически не нуждались друг в друге, но и не могли друг от друга оторваться ни на мгновение.
Еле слышный его голос служил им фактом ежесекундной связи между ними.
Его голос в эти минуты был как бы маятником их всесторонней близости.
За них обоих, его голос разговаривал сам.
За них, за их тела, за их чувства.
Им обоим нужен был его голос и этот разговор.
Ей были нужны его слова, а ему - её взгляд и улыбка.
И ещё - ему совсем не было её стыдно.
Никого смущения. И она чувствовала тоже самое.
Стип смотрел на Элл как на себя.
Как будто живёт рядом с ней всю свою жизнь и как будто ему никогда не было её стыдно.
Ему казалось, что он видит и знает её абсолютно всю. Как будто она стала частью его. Его бОльшей и лучшей частью.
И для Стипа это было новое, непробованное им раньше ощущение.
Он терялся перед этой своей открытостью и не знал во что такие чувства превращаются и чего от этого ощущения следует ждать.
Элл тоже не было его стыдно. Совсем.
И ей тоже казалось, что она знает и любит его всю свою жизнь, и будет любить до конца своей жизни.
Стип не просто стал частью её. Она буквально растоворялась в нём, жила им и думала только о нём.
Тогда они обожали друг друга.
Их жизни объединяла какая-то необъяснимая внутренняя взаимность и даже, как будто бы родственность.
Но в глубине его сознания, где-то там - в самом глубоком месте, в самых маленьких размерах, теплилось и еле зримо светилось туманом неясное оконце, в котором он видел что-то похожее и даже чувствовал от этого что-то.
Это была какая-то светло-белая неуловимая дымка. Тень. Очертание чего-то или кого-то видимого, но неосязаемого, чувствующегося, но неощущаемого, словно мираж.
Эта светлость всегда являлась его неотъемлемой частью, его постоянной сущностью, и всегда близкая и желаемая.
Это оконце светилось в его сознании всегда.
Картинки в нём всё время менялись, но какая-нибудь была обязательно.
Порою, в минуты настоящей близости, это, состоящее из белой, туманной точки оконце, превращалось в окно и закрывало половину его сознания и зрения.
И именно от такой близости, совсем тогда ещё молодой Стип получал настоящее удовольствие.
В такие моменты в его голове творилось что-то невероятное.
И тогда он уже не хотел ни о чём больше думать, или мечтать, и не хотел ничего больше видеть, кроме этого облачка, кроме этой белой тени, которая всегда повторяла чей-то образ.
И с Элл у него, тогда, были особо сильные и яркие ощущения.
Сейчас нет никаких.
Сейчас ночь и он едет в поезде.
продолжение следует...
