«И почему мужчины такие жестокие?» - думала одиннадцатилетняя Люська, смотря в спину идущему впереди однокласснику Вальке Гусакову. Она с подружкой Таткой возвращалась из школы домой. Все трое жили в одном новом доме в новом районе «Западный».
Дом заселили летом и с сентября ребята стали ходить в новую школу. Попали в один класс, в 4-ый «А». С Таткой она сразу подружилась, ещё летом, и, конечно, в классе они сели вместе, за одну парту. Люська просто любила свою подружку, да и как было её не любить: стройная, одного с Люськой роста, белокурая, волосы локонами ложились на плечи, курносый носик – всё это казалось тогда Люське верхом совершенства. Татка была внешне просто одуванчик. Люська очень не любила Таткину мать. Когда бы Люська не зашла к подружке, её мама лежала на диване. Она не работала и при этом, когда дочь приходила из школы, посылала её в магазин.
Люське тогда казалось, что Татку надо беречь, она же такая хрупкая и болеет часто, без конца, и всё время какая-то у неё ангина. Люська и не знала тогда, что это и за болезнь-то такая.
Татка училась хуже, чем Люська, часто списывала у подружки. Что интересно, осталась она такой до конца школы, любила списывать. А тогда, в 4-ом классе, Люська даже расстраивалась , если Татка получала двойку. Знала, что ей попадёт дома от матери. Мать у Татки была вредная. Очень ругала дочь за двойки. Расстраивалась тогда Люська порой больше, чем подруга.
А Валька тоже попал в их класс, что девчонкам очень не нравилось, потому что этот парень был отъявленный хулиган. С этим Люська столкнулась ещё летом во дворе.
Валька был крепенький паренёк, рослый и далеко не худенький, лицо всё покрыто рыжими веснушками. Когда Люська каталась на велосипеде, он обязательно выбегал из самых неожиданных мест двора прямо под колёса. Люська резко тормозила, бывало, что и падала вместе с велосипедом. А этот дурак смеялся. Люська негодовала, но поделать ничего не могла. Когда он катался на велосипеде, а она была во дворе, он подъезжал к ней и приглашал сесть с ним покататься. Люська гордо отворачивалась, мол, ещё чего, с таким дураком кататься? Это повторялось изо дня в день. Хорошо, что падала удачно, ничего не повредила, ну, а ссадины не в счёт. Летом в таком возрасте и без ссадин? Так не бывает! Кто-то как-то из девчонок сказал: «Это ты ему нравишься, просто!»
«Ну, ничего себе» - ответила тогда Люська,« Вот это нравлюсь! Хочет, чтоб я разбилась и стала инвалидом! Нормальненько!»
А теперь в классе оказались вместе. Люська уже не раз плакала от него. На переменах не было житья. Они с Таткой уходили куда подальше в коридор, старались скрыться от него. Если же были в классе, то он брал со стола учителя указку и колол её и Татку под рёбра. Это было очень больно. От Татки он быстро отставал, она сразу начинала плакать. А Люська брала грязную, белую от мела тряпку с полочки у доски, и швыряла ей в него, стараясь попасть в это гадкое лицо. Иногда попадала, но он был и сильнее и ловчее. После прямого попадания Люська долго от него носилась по классу и получала очередной укол под рёбра. Ненавидела она его лютой ненавистью. Потом они с Таткой перевелись в школу, поближе к дому, а Валька остался в прежней. И они почти не виделись уже.
Когда им исполнилось по 19 лет, они почти одновременно обзавелись семьями. Люська вышла замуж за одноклассника. А он женился на здоровой деревенской девахе. И родили они одновременно мальчишек. И вот ведь как бывает в жизни, у Люськи было мало молока, а у Валькиной жены очень много, заливалась. И Люська договорилась, что эта женщина будет продавать своё молоко ей. Несмотря на то, что жили тогда тяжело, на институтскую стипендию мужа и помощь Люськиной мамы, всё же постоянно носили подарки «молочной маме», чтоб не раздумала давать молоко именно им.
Потом, правда, Люськин муж стал подрабатывать и ещё получать повышенную стипендию, потому что стал отлично учиться.
Так они и дотянули до года. У Вальки ребёнок был крупный, здоровый, весь в родителей. У Люськи - худенький, городской, в неё.
Вот ведь как бывает, вражина из детства, стал «молочным отцом» её старшего сына. Всё в жизни так переплетено и перекручено. И никогда и никто не знает, что там впереди. Только Бог! Только Бог!
|