хлопнув по портрету, директор грузно встал, с грохотом отодвинув стул, захватил одной рукой газету, обиженно сжал толстые губы и угрожающе вышел из кабинета, до смерти перепугав секретаршу. По-слоновьи протопав по коридору, он резким толчком открыл дверь кабинета Филонова и глыбой надвинулся на оторопевшего начальника отдела кадров. Сидевшая напротив помощница, вершившая все дела по кадрам вместо всегда занятого парторга, быстро поднялась и, юркнув за спину шефа, исчезла в коридоре. Директор, не соизволив поздороваться, бросил на стол Емели газету с портретом героя и, вперив на сдрейфившего подчинённого угрюмый взгляд орангутанга, гневно проскрипел, катая бордовые желваки на скулах:
- Почему не докладываешь?
Не поняв сразу, Филонов быстро пробежал глазами комментарии к девятимесячным итогам, не нашёл в них ничего достойного для доклада и только тогда обратил внимание на фото недавно сидевшего перед ним шофёра, жаловавшегося на главного механика. Узнал, а когда прочитал текст, то чуть вслух не похвалил себя за осмотрительность с заявлением на увольнение этого самого Васильева.
- Не успел, - соврал он, ни слухом, ни духом не ведая о подвиге и награждении непонятного шофёра и пряча счастливое лицо.
- Что за человек?
Если бы Емеля знал!
- Шофёр 1-го класса, - попытался он с усилием вспомнить анкету, - воевал, - и больше ничего не вспомнил, - комсомолец, взысканий не имеет, работал у Могильного, но на днях Шендерович перевёл его к Поперечному.
- За что?
Дрожащей от волнения рукой Филонов достал из ящика стола драгоценное заявление и положил перед директором, усевшимся за стол помощницы.
- Что это? – недовольно спросил шеф, недолюбливая какие бы то ни было заявления.
- Просит уволить, - мстительно объяснил Емеля, сдерживая рвущуюся наружу радость, - жалуется на неоправданные притеснения главного механика.
- Это невозможно! – в сердцах проревел директор, негодуя на бездарных помощников. – Теперь это невозможно, - уточнил он, внимательно прочитав заявление, и строго спросил:
- Что ты ему ответил?
- Объяснил, что с режимного предприятия уволить может только директор.
Всемогущий автоуправитель поморщился, недовольный переложением ответственности на него.
- Неясно, за что на него взъелся Шендерович.
Наконец-то! Филонов повременил, наслаждаясь предстоящим отмщением за унижения от зазнавшегося главмеха, и предположил, подсказывая ответ:
- Что было раньше между ними – не знаю, а в последний раз Васильев по неосторожности уронил при выгрузке ящик, посланный Шендеровичу директором торговой базы из Гродно. Ящик, в котором, по словам главмеха, были запчасти, разбился, и из него потёк коньяк. Шофёр говорит, что Шендерович обругал его матом и сам унёс ящик в контору. По моим негласным сведениям это не первый подозрительный ящик с так называемыми дефицитными деталями.
Директор сразу напрягся, почувствовав скрытую угрозу в словах подозрительного парторга, сующего всюду свой приплюснутый широкий нос с постоянно шевелящимися ноздрями. Жена как-то говорила, что предупредительный Альберт Иосифович не раз доставал для неё дефицитные товары и продукты, но он не придал разговору значения и вот поневоле оказался вовлечённым в махинации предприимчивого помощника.
- Комсомольцы на бюро решили потребовать от главного механика объяснений по поводу необоснованных преследований комсомольца-героя, - последнее определение Филонов добавил, использовав только что прочитанную заметку, - вынудивших его подать заявление на увольнение.
- Тарабань, что ли? – усмехнулся директор, хорошо знающий способности удобного комсомольского лидера. – Не смеши. Шендерович пошлёт твоих младотурков в Тьмутаракань и будет прав.
- Тогда они намерены обратиться в партийную организацию, - как никогда жёстко ответил Филонов, - и придётся заслушать главмеха на бюро. Мы не имеем права так легко разбазаривать квалифицированные кадры.
Директор вспомнил только что прочтённую статью о необходимости беречь и приумножать квалифицированные кадры и не стал возражать, побоявшись, что партийный помощник запросто может накропать доносик в горком о недопонимании линии партии, о скрытом вредительстве или ещё о чём-нибудь, было бы желание, что не только захлопнет дверь в верхние этажи власти, но и откроет вниз, куда лететь быстрее и легче. Надо же! Он сам его выбрал, пригрел и выпестовал, не подозревая, какая вырастет гадина с ядовитым жалом. Пора менять. Хотя бы на Тарабаня.
- Шендерович пришёл?
- Вчера и позавчера не было, - наябедничал начальник ОК, - сегодня здесь. Бюллетеня не представил.
Директор взял принесённую газету, свернул вчетверо, чтобы сверху оказалась заметка о герое, прихватил заявление и, грузно поднявшись, вышел, так и не сделав директивных указаний по поводу злополучного Васильева.
Шендерович действительно был на месте.
- Здравствуй, - сдержанно проскрипел руководитель, подходя к столу.
Главмех встал, протянул руку и после рукопожатия снова уселся, выжидающе глядя на шефа, основательно устраивающегося на стуле напротив.
- Выздоровел?
- Болеть некогда, - еле заметно улыбнулся Альберт Иосифович, сообразив, что директор тянет время перед неприятным разговором. – Сам знаешь: скоро прибудет первая партия новых ЗИСов. Пора думать о строительстве капитальных гаражей и служб с обогревом и водоснабжением, о расширении территории базы, возведении нормальных складов и конторы, предстоит тщательный отбор новых шоферов и слесарей и переквалификация имеющихся… - Шендерович чувствовал себя как никогда уверенно и с неподдельным увлечением отдавался интересной работе по реконструкции, а вернее – по строительству современного автотранспортного комплекса. Он напрочь забыл о неприятностях недавних дней, найдя покровителя и союзника в лице нового инструктора горкома по промышленности, того самого улыбчивого преферансиста-пройдоху Кулика, которому пришлось отдать половину «дефицитных деталей» из последнего ящика, обделив слёзно упрашивающего Якова Самуиловича. «Дружба – дружбой, а своя рубашка ближе к телу» - справедливо говорят русские.
- А что делать с этим? – директор положил на обшарпанный неказистый стол энтузиаста реконструкции и новостроек базы заявление Васильева, в который раз удивляясь непритязательности предприимчивого и грамотного главмеха к кабинетной обстановке.
Шендерович внимательно прочёл опус ненавистного шофёра и, улыбнувшись, уверенно поставил свой автограф: «Согласен» и размашисто подписался.
- Невелика потеря.
- Что, не выполняет сменных норм? Не обслуживает должным образом технику?
Альберт Иосифович на мгновение замешкался, не понимая заинтересованности шефа к какому-то шофёру, о котором тот и знать не знал до сих пор.
- Замечаний от начальников колонн не поступало, - осторожно ответил, жалея, что поторопился со своей подписью.
- Тогда в чём дело?
- Недисциплинирован, с преувеличенным гонором, может выйти из-под контроля.
Оба, но по-разному, вспомнили о злополучном ящике с коньячной начинкой.
- Он как-то уже просил об увольнении.
- За чем дело стало?
- Пожалел. Думал – одумается, но не одумался.
И опять оба вспомнили о ящике.
- То, что он пишет в заявлении, правда?
Шендерович намеренно задумался, хотя знал ответ.
- И да, и нет! Как смотреть. Больше преувеличений. Это и понятно, если учесть, что перенёс тяжелейшую контузию в голову, которая и сказывается болезненной мнительностью, во всём мерещится ущемление прав, хотя лучше бы думал об обязанностях.
Альберт Иосифович всё же опасался непонятных связей саботажника с органами НКВД и всячески пытался убедить директора в профнепригодности шофёра и тем самым отдать последнее карающее слово шефу.
- Когда он пришёл устраиваться, я пожалел фронтовика и принял, но, не доверяя высокой фронтовой классности – сам воевал и знаю, как легко раздаются классы, особенно при демобилизации – временно поставил на восстановление студебеккера, чтобы убедиться в работоспособности новичка и его знаниях нутра машины. Тем более что свободного транспорта не было.
- Ты объяснил ему, в чём дело?
- Не помню, - замешкался Шендерович, - кажется, да. Но как только появился списанный из армии студебеккер, я сразу передал ему и даже перевёл в первую колонну.
Альберт Иосифович недовольно поморщился, вспомнив тягостные причины своей уступчивости гордецу.
- И заставил мотаться по пригороду, - подсказал директор, почему-то ещё не забывший деталей заявления Васильева.
- Чтобы освоился с машиной, с дорогами, с условиями работы, для его же блага.
- А зачем после первого же рейса, выполненного, кстати, без замечаний, перевёл к Поперечному?
Напрасно директор затеял игру в кошки-мышки, представляя себя кошкой.
- Никто его никуда не переводил, - Шендерович открыто смотрел в глаза шефа. – Меня два дня не было: очевидно, что-то напутал Могильный, - сослался на исчезнувшего начальника Первой колонны.
- И Поперечка? – всё ещё пыталась кошка загнать мышку в угол.
Шендерович недовольно скривил губы, давая понять, что ему не нравится ничем не оправданная дотошность директора по вполне ясному делу.
- Разве есть моё письменное распоряжение?
Директор, почувствовав, что мышь заметалась, грозно качнулся на стуле по направлению к помощнику и положил перед ним газету с заметкой о герое.
- А как быть с этим?
На Альберта Иосифовича спокойно глядел с газетного листа тот, с которым он, наконец-то, разделался. Шендерович, изменившись в лице, несколько раз прочитал заметку, затягивая время, потом, что-то обдумав, широко улыбнулся, подвинул заявление Васильева к себе и добавил к автографу слева частицу «не».
- С этим – другое дело.
Евреи не краснеют. В то время как русский неврастеник долго и мучительно сгорает от стыда за греховный поступок, еврей лихорадочно думает, как выбраться из неприятной ситуации. Шендерович последовательно побледнел, посерел, потемнел от обиды и злости на судьбу, отобравшую почти опущенный меч отмщения. Униженный Гибрис с надорванными самомнением и тщеславием должен снова отступать и выжидать, теряя от ненависти главное качество народа израилева – самоконтроль.
- Надо чествовать героя. Это – твоя забота, меня – уволь, - он шутливо поднял руки.
Директор с удовольствием наблюдал, как инициативного помощника, тянущего свой и директорский возы, охватило смятение, и думал: добавить ещё или промолчать. С одной стороны, приятно, конечно, что напористому самопровозглашённому директору не удалось избавиться от неугодного работяги, а с другой, - по-человечески жалко. Жалко не только его, но и супругу, которая, скорее всего, лишится занимательных подачек. Она у него совсем молодая и не понимает, что за всё, что легко достаётся, потом обязательно придётся заплатить втридорога, а то и вдесятеро. Помурыжив ещё некоторое время своим ненужным присутствием опечаленного главмеха, директор, наконец, поднялся, забрал газету и злополучное заявление и пошёл к выходу, но у порога остановился и, не удержавшись, добавил к смятению помощника последнюю каплю:
- Ты всё же оприходуй как-нибудь дефицитные детали из пресловутых ящиков, что тебе привозят из дальних рейсов, а то партийцы и комсомольцы намерены
