где-то осталась настойка для растирания, пойду поищу, а вы пока не ссорьтесь, а то мне тоже охота.
Воспользовавшись паузой, Владимир обратился к хозяину:
- Сергей Иванович, можно…
- Можно, - прервал тот, - мы уже договорились с Павлом. Другая забота меня гложет: Сашку болезнь одолевает, что делать?
Владимир вспомнил рассказ экс-пономаря.
- Надо отправить его в Крым на зиму. Пусть погреется на солнышке, подышит морским воздухом, отдохнёт от домашней суеты и изнуряющей работы. Там, говорят, санатории для лёгочников хорошие.
- Какие санатории? – вспылил Коробейников. – Немцы в Крыму всё разрушили и испоганили. Камня на камне не осталось от санаториев. И долго ещё не будет. – Потом успокоился, подумал и добавил: - Однако отправить следует.
- Кого куда отправить? – вмешался вернувшийся Сашка, победно подняв вверх поллитровку, заполненную почти до горлышка. На дне угрожающе съёжились красные перцы и слегка порозовевшие дольки чеснока, прикрытые какой-то сероватой травкой. – Держи, - протянул растираловку Владимиру.
- Давай лучше я, - вызвался Коробейников. – Сергей Иванович, где стаканы? – и, получив их, разлил настойку идеально поровну, а затем добавил каждому оставшееся шампанское, объяснив в шутку: - Противоядие.
Владимир, увидев перед собой полный стакан неизвестного русского коктейля, пожалел, что напросился, ощутив в желудке болезненный выжидательный спазм.
- Женщин, слава богу, нет, и пить за них не будем, - поднял свой стакан старший, - и поскольку все – мужики, то выпьем за дружбу.
Задыхаясь от букета, составленного из жгучего перца, едкого чеснока, горькой полыни, сладкого винограда и удушающего спирта, роняя непроизвольно выступившие слёзы, Владимир с превеликим трудом, не прерываясь, одолел гремучую смесь и, раззявив опалённый рот, замахал руками, подгоняя прохладный воздух.
- Выдохни сильнее, - посоветовал Коробейников, глядя на его женские попытки прийти в себя. – Сашка, ты что притащил, негодник? Отравить друзей хочешь?
- Не я, - с трудом выдавил из себя преступник, - Нюрка. Она нарочно оставила.
- Как ты? – участливо поинтересовался наиболее стойкий Коробейников у самого слабого.
- Нормально, - ответил тот, широко улыбаясь и с любовью оглядывая застольную компанию.
- Ешь больше, чтобы не было плохо.
- Так кого куда отправлять будем? – вернулся Сашка к прерванному им разговору друзей, интуитивно угадывая заговор против себя.
- Тебя постановили отправить в Крым, - ответил главный заговорщик.
- Чего я там не видел? Мне и здесь хорошо.
- Подлечиться тебе надо.
- И здесь пройдёт.
Ему стыдно было быть больным среди здоровых, стыдно, что друзья знают о болезни, и злила забота здоровых о больном.
- Чем там лучше?
- Ты не заводись, а пойми, - начал увещевать Сергей Иванович строптивого товарища, - мы не предлагаем ничего сверхъестественного и обременительного для кого-нибудь. Сбросимся деньгами, съездишь на месячишко-другой, пока здесь сыро и холодно, подышишь, как обещает Володя, тёплым морским воздухом, погреешься на жарком солнышке, поешь фруктов, покажешься тамошним лекарям – они все там спецы по лёгочным заболеваниям. Станет лучше – оставайся ещё, устраивайся на временную работу до полного выздоровления, сочиняй свою книгу, которую здесь, в суете, никогда не напишешь. Не понравится – возвращайся, ничего от тебя не убудет, только кругозор расширишь. Считай, что спроваживаем в отпуск. У тебя большие планы, можно сказать – грандиозные, но большое стоящее дело с плохим здоровьем не сделаешь, это я тебе по собственному опыту говорю. Решайся. Надо уметь бороться не только за других, но и за себя.
- Я никогда не был так далеко, - начал сдаваться Сашка. – Где я там приткнусь? Знакомых-то нет.
Ему и самому захотелось уехать куда-нибудь, развеять тоску об ухудшающемся здоровье, разобраться в разбегающихся мыслях о политическом устройстве свободной независимой республики, возрождении национальной культуры и образования, организации национального движения молодёжи. Хорошо бы на досуге обдумать схему книги по истории Белой Руси и белорусинов. Кружок, который он затеял, окончательно развалился под натиском Анны, не пожелавшей делить организатора ни с кем и попросту вдруг испугавшейся, что безобидное собрание белорусов – антисоветское и, следовательно, смертельно опасное. Кто её так напугал? Надо бы и с Верой как-нибудь помириться.
- Завтра же схожу в центральный госпиталь, - пообещал настойчивый комиссар, - узнаю, куда лучше ехать, а там ты со своим общительным характером найдёшь, где пристроиться, и доедешь без хлопот, уверен. Договорились?
- Веру перетащу, подумаю, - ещё поартачился Сашка для вида, уже обдумывая, что с собой взять и в чём ехать.
- Подумай, - разрешил Сергей Иванович, - только недолго и как мужчина. Забеги в нашу больничку, расскажи, что уезжаешь, получи справку, чтобы на работе отпустили и билет на поезд дали, да что я всё как малому рассказываю – сам знаешь.
- Должок-то не скоро получите, - пообещал отпускник.
- Не держи на уме, - успокоил дядя Серёжа. – Если понадобится – напишешь, ещё вышлем. Так? – обратился к партнёрам.
- Пускай отдаёт фруктами, - согласился счастливый Владимир, боясь пошевелить отяжелевшей головой, - люблю персики, хотя и не ел никогда, - он радостно засмеялся своей плоской шутке.
- Главное – выздоравливай: в этом твой должок, - успокоил и Коробейников. – Сегодня мы тебе поможем, завтра – ты нам, только так и можно выжить.
- Неплохо было бы, если бы и наша родная власть помогла, - добавил Сашка. – Хотя бы не давила страхом. А то – ни бзднуть, ни, тем более, пёрнуть нельзя без разрешения. Наш работяга всего боится: боится, что не дадут премию, а без неё семье по-настоящему не выжить; что обделят талонами, а ребятишек в школу не в чем послать; лишат – самое страшное – продуктовых и, не дай боже, хлебных карточек, и тогда – только вешаться; снова отодвинут в очереди на комнатёнку в бараке; не выпишут угля и дров, срежут тарифы, не дадут давно обещанного разряда; боится заболеть, опоздать на работу, сделать не так, как сказали, а лучше; боится собираться в компанию, сказать что-нибудь не то и не так, и лучше помолчать даже дома, чтобы соседи не услышали; боится засмеяться невпопад, заплакать не по причине; боится в очереди в магазине, в бане, где все голые и одинаковые, в том числе и стукачи; боится задницу в сортире газетой подтереть – а вдруг там портрет какого-нибудь вождя или призывы куда-нибудь в неизвестное будущее; боится… да всего боится.
Сашка облизал пересохшие воспалённые губы, сумрачно оглядел застывших за столом друзей, а Владимир невольно подивился зигзагам судьбы, свёдшей воедино комиссара-коммуниста, чекиста, националиста-антикоммуниста и американского шпиона, нечаянно нашедших общий язык.
- Страх губит инициативу, желание сделать лучше и красивее, вот, и делаем абы как, лишь бы отвязаться, отмолотить смену и сверхсрочные побыстрее, как требует власть. Всё держится на страхе, а не на сознании.
- Начальник стройучастка мне сегодня говорил: на мате, туфте и блате, - вспомнил изрядно опьяневший улыбающийся Владимир, до сознания которого не доходила трагедия русского работяги.
- Если так пойдёт и дальше, то наша жизнь ничем не будет отличаться от зэковской. Вся и разница, что им не о ком заботиться, и есть гарантированное жильё и пайка, а у работяги ни на что нет гарантии.
- Фу ты, - решился, наконец, вступиться за власть комиссар, - совсем запугал. Ты забыл, какое сейчас время.
- Ничего я не забыл, - резко возразил Сашка. – Это вы стараетесь не упоминать похожего времени в довоенные пятилетки коллективизации и индустриализации. Меняется только название изнуряющих пятилеток. Когда же придёт время свободно вздохнуть, пожить для себя, в своё удовольствие, а не только для работы? Народ выдохся, устал, всё стало до лампочки, равнодушие ко всему, даже к собственной судьбе, недалеко и до вырождения. Пора, пока не поздно, ослабить вожжи.
- Нашему народу только дай послабление, - не сдавался и комиссар, - вмиг бросит работать, запьёт по-чёрному и всё разворует.
- Этого у нас никакой власти не отнять, - примирительно усмехнулся Коробейников, - но, всё же, Сашка прав: страх у нас любят и умеют нагнетать.
- А как ты иначе дисциплину удержишь, - спросил утвердительно, но не очень уверенно Сергей Иванович, - а без неё нам после такой разрушительной войны долго не восстановиться.
- Но почему и откуда такое недоверие к своему народу? – с досадой воскликнул Сашка.
- У нас на базе есть начальник отдела кадров и парторг Филонов, - снова втиснулся в занимательный разговор самый равнодушный участник, - так он разрабатывает организационные принципы и кодекс будущей Социалистической Трудовой Армии, в которой все будут работать и жить по строгому полувоенному уставу с соответствующей шкалой наказаний за нарушения и поощрений за доносы. Говорит, что в горкоме одобряют.
- Ничего удивительного, – не удивился услышанному Сашка, - идеология управления страхом идёт оттуда. Власти нужны безропотные исполнители. И лучшими рычагами управления являются голод, нищета и безграмотность.
Сергей Иванович, отодвинув стакан, сердито прихлопнул по столу ладонью.
- Не суди огульно. Партия, к твоему сведению, это тоже рабочие и крестьяне. К сожалению, в её ряды проползают карьеристы-попутчики…
- Которые и выставили вас из горкома, - не удержался младший оппонент от едкого замечания.
- …но не они определяют лицо и дело партии, потому что она – коллективный разум и воля…
- Под управлением вождей, - опять добавил дёгтя Сашка.
- …которые, как уже было не раз, сумеют со временем избавиться от левацких и оппортунистических загибов.
- Дожить бы, - вздохнул, не сдаваясь, больной Сашка.
- Боюсь, что тебе с твоим трепалом даже до Крыма не доехать, - вмешался в опасно обострившуюся дискуссию Коробейников. – Кстати, - повернулся он к Владимиру, - ты давно знаком с Кравченко-младшим?
Владимир, продолжая по инерции дружелюбно улыбаться, ответил открытым взглядом, недоумевая, какое отношение имеет паскудное знакомство к разговору за столом, а когда замедленно, затуманенными алкоголем мозгами сообразил, то, с усилием убрав улыбку, покраснел до корней волос. Такой обиды и такого гнусного подозрения он от Павла не ожидал. Лучше бы узнали, что он американский агент, чем подозревать в наушничестве.
- Что за тип? – спросил Сашка, поворачиваясь поочерёдно к Коробейникову и Владимиру.
- Сын генерала УГБ и командир спецподразделения, занятого, в том числе, расстрелами.
- Серьёзный, гад. Рассказывай, Володька, где пересеклись ваши дорожки.
Почти протрезвев, злясь на этих русских и ненавидя себя за унижение, Владимир с глухим шумом в голове от частых и сильных толчков возбуждённой крови, боясь, что не поверят, скупо и сбивчиво рассказал о подростке, застрелившем Варю, которая его пожалела, и о быстро повзрослевшем юноше-старике, устроившем соревнования в стрельбе по бутылкам на автобазе, и о Марлене, превратившемся из знакомого демобилизованного в знакомого чекиста. Рассказал без комментариев и утайки, в которых не видел смысла, рассказал и замолчал, чувствуя удары сердца и ожидая приговора. Молчала и судебная тройка, переваривая услышанное и
