Изгой. Книга 3

дополнительных ящиков в накладной не было. Меня, наверное, будут допрашивать в связи с гибелью экспедитора, я могу сказать, если вам хочется, о пропавших ящиках, - и замолчал, больше защищаться было нечем. Можно, конечно, показать бумагу Коробейникова, где написано, что бандиты шерстили в кузове, сослаться на них и тем окончательно доконать еврея, но лёгкой победы с чужой помощью не хотелось. Достаточно и того, что сказал.
«Ну, делец! Скотина!» - возмутился Рабинович, услышав скользко-убедительные доводы шофёра в своё оправдание и ничуть не поверив им, не в состоянии от душившей злобы и унижения сосредоточиться, обдумать случившееся и наказать выбившегося из повиновения слугу, посягнувшего на святая святых – имущество хозяина. – «Хапанул, оказывается, даже не один, а два ящика, и хоть бы что! Размах у паршивца! Надо бы привлечь к делу – может оказаться полезен».
- Что ты стоишь здесь? – накинулся с досады и от бессилия на кладовщицу. – Иди, работай! Чего уши развесила?
Та коротко и глухо всхлипнула и, резко повернувшись, быстро ушла, низко опустив голову.
- Тебе дорого обойдутся эти ящики, - пообещал грубиян и тоже ушёл в контору.
«Даже не поинтересовался, как погибла его работница», - с омерзением подумал Владимир, провожая директора недобрым взглядом. – «Не вспомнил добрым словом, не спросил, где она теперь. Дерьмо жидовское!».
Не торопясь, он очистил кузов прицепа от земли и мусора, подогнал машину, закрыл борта прицепа, соединил с машиной, удобно, с чувством собственного достоинства и правоты уселся в уютной, обжитой кабине железного друга и, медленно и осторожно выруливая между складами и штабелями пустых ящиков, покатил на выезд.
Но выехать не удалось: дорогу в воротах преградил неугомонный директор. С кривой улыбкой, излучая ядовитую доброжелательность, с глазами, полными ненависти, он забрался на подножку со стороны пассажира и пролаял, умеряя злобу:
- Я только что звонил. – «Врёт!» - уверенно подумал Владимир. – Ты прав – ящиков на самом деле не было. Ясно? Не было ящиков! Забудь! – соскочил на землю и, не оборачиваясь, чтобы мерзавец не увидел выступивших слёз ярости и обиды, окончательно скрылся в конторе.
Мерзавец облегчённо захохотал, напугав вахтёршу, радуясь психологической победе маленького воришки над крупным ворюгой, и так, смеясь и даже напевая, доехал до дома Травиаты Адамовны и подполковника. Он ещё вчера, когда бежал отсюда, решил непременно заехать утром и тем реабилитироваться, попрощавшись с Таней, и, возможно, помириться со стратегом, если тот умерит штабистский гонор и захочет узнать подробности гибели жены.
У знакомого дома стояли несколько женщин в чёрных платках, а у входа в дом ярко алела крышка гроба, обтянутая новеньким кумачом. Остановив машину поодаль, Владимир осмотрел в зеркальце заднего обзора своё осунувшееся от переживаний и недосыпания помятое лицо, тщательно расчесал свалявшиеся вихры, критически пощупал ощетинившийся подбородок и решительно направился в дом. Ожидавшие в коридоре мужики и бабы, прижавшись к стенкам, молча, пропустили, и он, войдя, увидел соседку и подполковника, сидящих за кухонным столом, а напротив них – пожилого милиционера, младшего лейтенанта, разложившего перед собой какие-то бумаги и что-то записывающего.
- Здравствуйте, - поздоровался участник трагического события.
- Вовремя явился, - привычно не ответил на приветствие младшего подполковник. – Доложи младшему лейтенанту подробные обстоятельства засады и гибели… - он на секунду замешкался и закончил официально, - экспедитора.
- Здравствуйте, - ответила соседка с лёгкой приветливой улыбкой.
- Привет, - поздоровался и милиционер, подзапоздавший с годами для звания младшего офицера. – Присаживайся. – Соседка торопливо пододвинула нужному свидетелю свободную табуретку. – Рассказывай.
Владимир молча протянул милиционеру защитительную бумагу Коробейникова, тот тщательно изучил её, что-то выписал в свою, отдал назад и спросил:
- Что имеешь добавить?
- Командир истребительного отряда просил передать, что по возвращении он поставит милицию в известность о случившемся.
- Ясно, - довольным голосом произнёс младший лейтенант, освобождённый от необходимости разбираться в тёмном деле убийства жены чопорного подполковника. – В таком случае, - обратился он к пострадавшему, - зайдите к нам завтра. Хоронить когда будете?
- Завтра же думаем, - ответила соседка.
- Приходите пораньше, успеем оформить, - милиционер аккуратно сложил свои бумаги в изрядно потрёпанную планшетку, громко щёлкнул кнопкой-замком, небрежно козырнул и ушёл.
- Зачем он приходил? – спросил Владимир.
Подполковник раздражённо побарабанил сухими точёными пальцами с чистыми бело-розовыми ногтями по столешнице. Смерть жены никак не отразилась на его строгом и подтянутом виде и неприступном выражении аскетического лица.
- Видишь ли, - соизволил он объяснить, - здесь, оказывается, даже мёртвому, чтобы попасть на кладбище, нужна справка, что он есть, что действительно умер, и умер по уважительной причине. – Подполковник встал, заложил руки за спину и, пружиня на твёрдом уверенном шаге, заходил по тесной кухне. – Там, - он подчеркнул голосом, чтобы было понятно где, - хоронили без справок и по одной для всех причине, а здесь бездельники даже на мёртвых развели бюрократию.
- Я приготовлю чай, - поморщившись, поднялась соседка и захлопотала, разжигая чадящую керосинку на маленьком угловом столике.
- Тысячи остались непогребёнными, и что, для каждого потребуется справка? А как быть с теми, кто пропал без вести, остался между небом и землёй? – «Виктор Кранц тоже пропал без вести», - вспомнил Владимир друга, - «разорванный собственной гранатой вместе с русскими солдатами. Ему-то уж точно не понадобится справка». – Какую бедной матери, тихо угасающей от горя, ставить в церкви свечку – за здравие или за упокой? Кто выдаст ей справку, где, когда и как погиб муж или сын? Пал смертью храбрых или убит трусом? – строго спрашивал, упершись руками в стол и наклонившись к виновнику похоронной бюрократии, штабной радетель неучтённых трупов.
- Вот бы вам заняться этим благородным делом, - предложил Владимир, чтобы хоть как-то прервать демагогическую галиматью подполковника.
Тот выпрямился, обдумывая предложение, потом заходил снова, убеждённо бросив через плечо:
- У каждого своё призвание.
«Ага», - зло подумал Владимир, - «одни призваны воевать и вкалывать, а другие – указывать на бумаге, как им это делать. Слышали уже не раз, там, на родине. Подполковник без сомнений относит себя к последним».
- Сейчас у всех, я думаю, одно призвание, - жёстко возразил он самонадеянному солдафону, - работать и работать, работать руками на восстановлении всего разрушенного войной. Как вы относитесь к этому призванию? – не удержался, чтобы не подкузьмить спесивого штабиста.
Но того сбить с прочно удерживаемой удобной позиции было невозможно. Он только недовольно пожал плечами и убеждённо ответил:
- Руками работать здесь должны те, кто разрушил – немцы.
- Они и так работают, - напомнил строптивый младший офицер.
Подполковник фыркнул.
- Капля в море. Необходимо немедленно вывезти из Германии все заводы, транспорт и всё активное и, особенно, квалифицированное трудоспособное население и держать здесь до тех пор, пока не встанут новые заводы и не исчезнут последние руины.
Владимир невольно вспомнил звонкий стук молотков по булыжнику на привокзальной площади, который всё усиливался и разрастался, заполняя грохотом всё вокруг, всю Россию. Он зажал уши, но, опомнившись и стряхнув звучное наваждение, отнял руки и спрятал под стол, чтобы не видно было, как они дрожат. До сих пор никто из русских, даже среди самых непримиримых, не высказывал такого бесчеловечного мстительного желания. Подполковник явно не тянет на интеллектуала, и вряд ли такая иезуитская идея зародилась в его исполнительском мозгу, привыкшем к приказам и распоряжениям. Неужели она созрела в русских властных структурах, а он услышал и тотчас принял к разработке, чтобы не затеряться среди рядовых исполнителей, а оказаться впереди, в штабе идеи? Неужели победители, забыв о недавнем опыте истории, сами решили использовать фашистскую идеологию повального порабощения и использования побеждённых народов в качестве рабочего быдла? Владимир не оправдывал нацистов и не винил русских за ожесточение и справедливый гнев, но от слов подполковника ему стало жутко. И всё же не верилось, что бредовая идея будет осуществлена. А он ещё хотел найти примирение с носителем её. Находясь в шкуре Васильева и быстро привыкая к русской обыденщине, он часто забывал, что на самом деле он – Кремер, и время для примирения не пришло и придёт не скоро, вероятнее всего, тогда, когда утихнет, отболит воспалённая память и вымрут воевавшие и пострадавшие от войны поколения, оставив после себя не непримиримую озлобленность, а жестокий опыт истории. А сегодня и завтра надо терпеть и не лезть в душу и в друзья к недавним неостывшим врагам, для которых немец долго ещё будет синонимом убийцы, насильника и разрушителя. Он, Кремер, работая на американцев, - вдвойне враг русским. Скорее бы сделать гнусное дело, возвратиться на родину и покончить с раздвоенностью. Он встал из-за стола, не в силах больше оставаться в обществе бездушного штабника.
- Куда же вы? – всполошилась соседка. – Вот-вот закипит.
- Спасибо, - решительно отказался Владимир от чая в неудобной компании. – Не могу. Я на работе.
- До свиданья, - попрощалась соседка. – Заходите, когда будете рядом.
Подполковник сидел молча и барабанил пальцами. Он так и не спросил ничего о Тане.
Владимир прошёл к ней, постоял, рассматривая знакомое и уже незнакомое лицо с затёртыми пудрой синяками и тяжёлыми веками больших озёрных глаз, которые никогда не раскроются навстречу.
- Прости, - глухо сказал он и торопливо вышел наружу, боясь показать слёзы равнодушному мужу, зацикленному на собственном сверхпредназначении.

- 4 –
Так до конца и не успокоившись – нервная система второй день работала без отдыха, с перегрузками – он въехал в знакомые ворота базы, оказавшиеся у нового вахтёра открытыми, чего никогда не было у деда Водяного, и, облегчённо вздохнув, словно после трудной и долгой дороги вернулся в родной дом, остановился у конторы. Пройдя к кабинету Шендеровича, не постучав, по-свойски толкнул дверь и, буркнув, почти не разжимая губ:
- Здравствуйте, - сообщил: - Привёз ящик для вас. – Вспомнив, что русские ящиком в обиходе называют гроб, непроизвольно улыбнулся, пожалев, что ящик не тот, и, не ожидая реакции на приятное сообщение, вышел к машине.
Как ни странно, главмех не заставил себя ждать. Серые глаза под лохматыми бровями смотрели неприветливо.
- Что за ящик?
Он темнил, потому что знал о ящике со слов Якова Самуиловича, который, оказывается, не соврал и на самом деле звонил, но звонил сюда, Шендеровичу, жалуясь на негодяя-шофёра, нагло присвоившего вильнюсский и его, Рабиновича, дефицит. Не только жаловался, но и требовал визгливым голосом – Альберту Иосифовичу пришлось даже отстранить трубку от уха – нещадно наказать ворюгу, нарушившего отлично отлаженную систему пересылок между