мужчиной. Как он ненавидел сейчас заокеанских друзей Германии, не умеющих толком организовать даже простейшую операцию без опасности для жизни разведчика. Как противно быть простой пешкой в бездарной игре, всё время помня, что редкой из них удаётся прорваться в ферзи.
- Каюк, - подтвердил вернувшийся дядя Лёша. – Яго башка добре лягла на камень. Собаке – собачья смерть.
Владимир успел промыть висок ёжившейся от боли хозяйке, промокнуть дяди Лёшиной заначкой, выслеженной женой, и обмотать её голову старым стираным бинтом. Убедившись, что рана невелика и не опасна, жертва нечаянного выстрела вернулась к своему обычному угрюмо-усталому состоянию и ушла на кухню, никак не выразив отношения к киллеру.
- Слухай, - зачем-то понизив голос, предложил дядя Лёша, - давай оттянем яго подале, на другую вулку и там кинем.
Самое простое и лёгкое решение, как избавиться от трупа и улик, если не принимать во внимание, что тайна достанется двоим, а дядя Лёша, любимец Бахуса, не из тех, кто умеет по пьяни держать язык за зубами. Да и тётю Машу будут спрашивать, откуда такая рана на голове, и она тоже когда-нибудь проговорится. Так что всё равно придётся жить под тем же самым дамокловым мечом, ожидая, что охранители порядка вот-вот заинтересуются слухами, а вместе с ними и обитателями дома с заметным камнем рядом, вернее, одним из обитателей, который молчит. Всё пошло прахом, так пусть будет то, что будет. В разведке, учил всё тот же Гевисман, лёгкое решение, лежащее на поверхности, всегда неверно и опасно.
- Нет, дядя Лёша, - отказался Владимир от заманчивого предложения, - узнают – все пострадаем. У тёти Маши вон какая заметная отметина. Так что иди, зови милицию, пусть разбирается, кто и насколько виноват. Вы в этом деле сторонние.
Подумав, дядя Лёша не настаивал.
- Как хошь, можа, и разберутся, - и ушёл за разбирателями.
А Владимир ушёл к себе в тёмную комнату, лёг на спину, подложив руки под голову, и задумался.
Поверят или не поверят ему в милиции? И, если поверят, как долго будут проверять и где – в тюрьме или разрешат ждать разбирательства на воле? То-то будет доволен Шендерович, прощай, так и не освоенный студебеккер. Скорее всего, изолируют: им так проще, да и должен же кто-то понести наказание за смерть человека? Впервые до головной боли расхотелось продолжать навязанное грязное дело, конец которого, он чувствовал, не станет радужным, как он предполагал. Разве можно очиститься грязью? Теперь, после появления неожиданного связника-перевёртыша, он окончательно засомневался в честности американцев. Чем бы ни кончилась его шпионская миссия, не видать ему родины, как своих ослиных ушей. Вряд ли так просто и скоро отпустят птичку, запутавшуюся в сети, обязательно заставят и дальше петь с чужого голоса. Пускай же будет русская тюрьма – только ненадолго – пусть избавят его русские уголовные следователи и от американской колючей опёки, и от тесного знакомства с русской контрразведкой. Почему бы, в конце концов, не остаться здесь, в России – он ведь, может быть, русский? – пока победители не разберутся, кто из них кому друг, а кому враг, и не оставят в покое, решая глобальные вопросы, муравья Кремера или Васильева? Он потом вернётся на родину, обязательно вернётся. Скоро следом за пропавшим появится новый связник и будет более изощрён, недоверчив и осторожен. Вряд ли он так просто поверит версии Владимира, и, кто знает, не будет ли у него инструкции решить судьбу агента, на всякий случай, разом и перенять дело. Похоже, американцы ступили на тропу недоверия и не сойдут, безжалостно сталкивая в пропасть всех своих новых помощников, вызывающих хоть малейшее подозрение. Нормально работать в разведке так нельзя. Куда ни кинь – везде клин. Ему бы бросить всё, быстренько собрать вещмешок и бежать вглубь страны, затеряться среди дальних просторов и многолюдья, а он не может и не хочет пошевелиться, отдавшись полной апатии. Оказывается, убить человека не так сложно, вот пережить убийство – куда сложнее.
Шаркая подошвами домашних чувяков без задников, подошла тётя Маша, спросила:
- Можа, покушаешь?
Его чуть не стошнило.
- Нет, спасибо, - и добавил признательно: - Вы спасли мне жизнь.
Она вздохнула тяжело.
- Ты мене – тож, так што мы – крестники. Прости, кали ране што не так було.
До чего ж простые и искренние русские люди.
- И вы меня простите.
Она не хаяла и не ругала крестителя, изувечившего ей голову: чего вспоминать, когда он мёртв. Она пришла с состраданием к маявшемуся убийце, не осуждая вслух, считая, что есть, кому это сделать и без неё, а ей надо пожалеть парнишку, пусть даже и виновного, но кто может заранее заручиться божьей волей и не оказаться на его месте? Такие в беде не оставят. Сравнивая, Владимир должен был признаться себе, что немцы не такие – они сразу же отделяются от чужого горя, накрепко захлопнув створки домашней раковины. Ему надо бы выйти к калитке, подождать там, не тревожа тётю Машу, и покараулить на всякий случай тело, а он никак не мог себя заставить, почему-то боясь, что мертвец обязательно выкажет как-нибудь справедливый упрёк, проявит как-нибудь осуждающую скорбь.
- 8 –
Только услышав скрип и стук колёс телеги, громкое топанье копыт в ночной тишине и голос дяди Лёши: «Вось туточки. Асцярожнее, ён там апракинувся», он с трудом поднялся и, шатаясь как пьяный, вышел навстречу судьбе в милицейском обличии. У калитки уже шарили два карманных фонарика, темнела телега с фыркающей и мотающей головой от недосыпа и запаха мертвеца лошадью, а высоко-высоко и свободно в небе, среди разошедшихся к полуночи серых облаков, мерцала на глянцевой теми тусклая звезда, указывая путь осиротевшей душе упокоившегося грешника.
- Ты? – встретил его один из милиционеров, осветив фонариком, и было ясно, что он вложил в короткий как выстрел вопрос.
- Я, - поняв вопрос, ответил Владимир.
- Где пистолет?
Очевидно, дядя Лёша уже рассказал, что знал, добавив непременные комментарии.
- Здесь он, - ответил второй милиционер с фонариком, осматривающий труп, - ТТ.
- Что у вас, света нет? – недовольным голосом спросил первый.
- Нет, - охотно подтвердил дядя Лёша, - лампа есць.
- Зови хозяйку.
- Зараз, трымай хвылиночку. Марья?
Тётя Маша будто ждала за дверью, выйдя сразу же, не дав замолкнуть близкому эху.
- Рассказывай, - посмотрев на белевшую в темноте повязку, предложил первый, очевидно, старший по должности.
Не в пример мужу жена не отличалась болтливостью.
- А чё гуторить-то? Услыхала шум у калитки, вышла, кликнула Володьку, а ён зараз и стрелил. Башку опалило, мяне на крыльцо кинуло, обмерла без памяти и усё.
- Кто ён-то, видела?
- Разве у темноте убачишь? Да и не успела: швыдко грохнулась. Помню, што у полыми выстрела бачила мужчину у кепке, а рядом з им Володьку. Стрелял тот, Володька стоял.
- Убитый стрелял, - подтвердил и второй милиционер, - на ладони остались следы пистолета. Смерть наступила в результате сильного удара головой об острый угол камня. И врача не надо для экспертизы.
- Ладно, - подытожил старший, - грузим на телегу. Помоги, - приказал Владимиру.
Втроём, пока дядя Лёша сдерживал нервничающую лошадь, они завалили в тележный короб связника, осуществившего-таки желание попасть в милицию вместе с найденным шпионом.
- Пойдёшь с нами, - распорядился старший, обращаясь к убийце.
И ночной траурный кортеж двинулся, нарушая тишину скрипом колёс, фырканьем лошади и топотом спотыкающихся сапог: впереди - катафалк со вторым милиционером, позади – самый близкий родственник убитого, а за ними – на два шага сзади – распорядитель процессии с открытой кобурой на поясе.
У милиции они, наконец-то, расстались с мертвецом, отправившимся на предварительное вылёживание в морг перед бесконечным могильным покоем, вошли в помещение, охраняемое милиционером с автоматом и, недолго постучав сапогами по грязному полу коридора, завернули в кабинет, где при свете яркой лампочки, свисающей с потолка на коротком шнуре, разглядели друг друга.
- Чего смотришь? – пресёк недолгое визуальное знакомство старший, оказавшийся старшим лейтенантом. – Я – дежурный 6-го отделения милиции, старший оперуполномоченный Батин. Садись вон там, - старший указал на стол в углу, у тёмного зарешёченного окна, - на, бумагу, ручку, и пиши подробно, как было. Сначала укажи, кто ты, место работы и проживания.
Он подал серую шероховатую бумагу, стеклянную чернильницу-непроливайку и тонкую деревянную ручку с большим пером и засохшими на нём фиолетовыми чернилами, а сам сел за стол напротив, у стены, под портретом главного милиционера страны, углубившись в какие-то бумаги. По-видимому, старший лейтенант, давно уже вышедший по возрасту из этого молодёжного звания, несмотря на совершённое убийство, не относил Владимира к серьёзным преступникам, требующим специальных мер по охране, а считал нечаянной жертвой обстоятельств. Во всяком случае, так понимал мягкое обращение тот, кто должен был изложить на бумаге правдивую и оправдательную версию случившегося. Очистив клочком промокашки перо, он начал составлять свой первый русский документ, часто задумываясь, осторожно подбирая выражения и не забывая украдкой наблюдать, оценивая, за милицейским оперуполномоченным. Измождённое, осунувшееся лицо того с крупными бороздами морщин свидетельствовало и о приличном возрасте, и о страшной усталости, и о постоянном недоедании, и, наверное, о какой-то внутренней болезни, мешающей радоваться послевоенной жизни, если называть ею постоянные ночные дежурства, опасные стычки с ворами и бандитами, разборки чужих неудавшихся судеб, неустроенность семьи и бесконечную круговерть отчётных бумаг и инструкций, занимающих всё свободное время, предназначенное для недолгого отдыха. Таким, как он, ветеранам, не имеющим хорошего образования и потому до конца карьеры застрявшим внизу служебной лестницы, наверное, легче задержать вооружённого преступника, чем отчитаться за операцию и довести дело до суда.
Старший лейтенант тоже, как бы ненароком, разглядывал бойкого крепыша. Судя по затёртой воинской форме, воевал…
- Был на фронте?
- Только что демобилизовался.
- Ранения есть?
- Контузия в голову.
… а попадёт к нерадивому, равнодушному прокурорскому следователю и загремит для профилактики и отчёта в лагерь. Такого бы к ним в отдел – не раздумывая, прямо сейчас бы всё дело в печь. По возрасту в сыновья годится. Спокоен, значит, не чувствует вины. Милиционер вздохнул и снова углубился в дежурные рапорта о непрекращающихся разбоях, грабежах, убийствах и драках, усилившихся с окончанием войны. Народ вместо того, чтобы радоваться и любить друг друга, озверел, желая скорее, не работая, зажить при коммунизме.
- Сочинил? – поднял глаза на подопечного Батин.
- Да, - ответил Владимир, встав из-за стола и подавая наполовину исписанный лист.
- Негусто, - определил старший оперуполномоченный, осмотрев зачем-то лист с обеих сторон. Прочитав написанное, он о чём-то поразмышлял, не глядя на стоящего в ожидании сочинителя и убийцу, потом усмехнулся, сдвинул бумаги в сторону и, поставив руку локтем на стол, предложил: - Садись, померяемся, кто кого.
Владимир знал эту игру: в спортклубе нередко ею разрешали проблему, кому платить за пиво. Он
