Изгой. Книга 2

опять-таки обосновывались только одним – выжить.  
Для медленно умирающих, но не смирившихся с внеурочным неизбежным концом, людей перестают действовать нравственные ограничения, оправдано любое нравственное падение, потому что ставкой всего становится Жизнь, данная Богом, и получивший её обязан заботиться о даре. Встречаются, конечно, и безвольно погибающие, слабые духом люди, для которых на суде у Бога не будет оправдания. А что будет для первых? Оправдание или кара? Кто знает божью меру? Только не церковь. Смиренный святоша, самозваный толкователь и посредник, проповедующий, что всё от Бога, и благословляющий безропотную смерть, потому что она, мол, испытание от Бога, попросту не знает того, от чьего имени говорит. Бог – борец, боец, потому что – создатель, созидатель, а не равнодушный наблюдатель, иначе давно бы восторжествовал дьявольский суд. Тихая, неприметная, будто бы святая, жизнь тоже не от Бога. Он – взрыв, пламень, экстаз, неизбывный оптимизм, потому что страстный созидатель, свидетельством чему является прекрасная Земля с изумительными по красоте, будоражащими воображение горными и водными ландшафтами. Нам говорят: «Не гневи Бога, сопротивляясь угодной ему смерти». Ложь! Бог – это жизнь и только жизнь. Нет божьего загробного мира, он – от Дьявола. Надо жить, сопротивляясь смерти, и это главная божья заповедь. Разве не так поступают больные парни, божьи дети?
И всё же, несмотря на всё услышанное и на оправдательные мысли о праве парней на особое поведение, на жалость к ним, они для Владимира оставались чужими, непонятными и даже неприятными, потому что он был воспитан на строгом соблюдении законов и правил общества, позволяющих лояльным членам жить относительно свободно, без помех друг другу. А ещё потому, что был идеально здоров. Видя состояние парней, ему бы отказаться от их услуг, а он, наоборот, эгоистически закрыв глаза на болезнь, привязал несчастных к себе деньгами, руководствуясь личной корыстной целью, оправдываясь тем, что они – чужие с чужими правилами в чужой стране. И очень надеялся, что придут горбиться и завтра. В общем, действовал как здоровый человек, не понимающий и не признающий внутреннего состояния больных.
До конца смены они сделали ещё один перерыв, когда Юрка с его всё замечающими беспокойными глазами увидел подходящего Водяного.
- К тебе бабай, - сообщил он Владимиру, и все трое приостановились, встречая неожиданного посетителя.
- Чайку горяченького принёс, - смущённо улыбаясь, объяснил своё появление дед, выставляя вперёд знакомый закопчённый чайник с дымящимся носиком и глядя только на Владимира, - с сахаринком.
- Спасибо, Пётр Данилович, - поблагодарил невольный чайный иждивенец, досадуя на привязчивость деда.
- Давай, солью в котелок, а то мяне надоть вертаться на пост. Пейте на здоровье.
Не добавив больше ни слова, очевидно, стесняясь угрюмых помощников Владимира, он вылил чай в подставленный котелок и засеменил назад, в свою будку, успокоившись хоть мимолётной встречей с влекущим к себе парнем.
Они попили сладко-горького чаю – Владимир из кружки, а парни поочерёдно из крышки – и больше не прерывались до звона рельса. Помощники сразу же, по-немецки, оставили работу, долго и тщательно обтирали руки, смывая жирные пятна бензином, и Владимир не стал их томить, а кое-как приведя свои руки в порядок, достал деньги и снова протянул каждому по сотенной.
- Спасибо, Юрка. Спасибо, Алёха.
- Бросай и топай на хату, - посоветовал Юрка. – Всё разом не переделаешь.
И оба ушли ненадолго в мастерские, а потом, он видел, заспешили к проходной, торопясь к урочному пропускному часу и тюремной баланде. Владимир, уставший, но довольный плохо начавшимся и хорошо окончившимся днём, последовал их совету и, немного поколебавшись, ушёл через освоенную дыру в заборе, не желая встречаться с прилипчивым дедом.

- 6 –
Оказывается, не зря он спешил домой: там ждал сюрприз, да ещё какой – пришли Зося с Марленом.
- Наконец-то! – встретил появление старого друга Марлен. Его прыщавое лицо сморщилось от неподдельной радости, а глаза настойчиво спрашивали, как он глядится в новеньком с иголочки офицерском мундире войск НКВД с золотыми погонами, скромно украшенными всё той же единственной звёздочкой младшего лейтенанта.
Так вот чем был так поглощён и на чём внутренне сосредоточен легко поддающийся внешнему влиянию Марлен: он боялся растерять доверие, которым напичкал его нахрапистый военком, сосватавший в карательные органы. Наверное, и сам он, недалёкий, но добрый и доверчивый парень, вынужденный всю жизнь, пусть и короткую, подчиняться, польщён нежданным предложением оказаться среди тех, кто приказывает, кому подвластны человеческие судьбы и сама жизнь людей, в чём он смог очень близко убедиться при столкновении с капитаном и майором в поезде и лейтенантом на вокзале, стать вдруг уважаемым человеком в деревне, да ещё к тому же носить красивую офицерскую форму. Он ещё не понимает, что за всё надо платить, и платить по-крупному, особенно за взлёты, не знает величины оплаты, а она сопоставима с собственной судьбой и жизнью. Всё для него впереди, а пока он наслаждается свалившейся на слабую голову властью и сомнительной славой. Хороший друг, не подозревая, превратился в опасного врага, с которым не только не развяжешь языка, но и встречаться не хочется.
- 32-е минуты, как кончилась смена, и 16 минут, как мы здесь, а он только явился, - Марлен картинно приподнял согнутую левую руку локтем вверх, сдвинул правой обшлаг кителя, обнажая блеснувшие золотом часы в браслете, к которым, наверное, и сам не привык толком, оставил открытым яркое приобретение дольше, чем следовало для отсчёта времени, и, убедившись, что все видели, тряхнул рукой, сдвигая рукав на место и пряча хронометр.
- Мариночка, пора уже проверять, где задерживается после работы суженый. Сейчас девок свободных и злых на любовь – стаи. Капкан поставят – мигом уведут. – Из него так и выпирала самоуверенность, он чувствовал себя на верху лестницы, на нижнюю ступеньку которой опирался неудачливый друг.
- Не уведут, - ответила Марина, - у него зарплата маленькая, кому он нужен. – Она намеренно не добавила стандартное продолжение «кроме меня», потому что оба знали, что это было бы неправдой.
- Ну, здорово, Володька! – первым шагнул навстречу Марлен, протягивая узкую ладонь. Владимир ухватил её поудобнее и так сжал, что у сильной власти слёзы выступили на глазах, он перекосился на кривой бок и стал судорожно выдёргивать зажатую клещами руку. – Сломаешь, чёрт!
«Ничего», - решил Владимир, учуяв лёгкий запах сивухи от приятеля, – «пусть это будет напоминанием, кто в дорожных перипетиях был по-настоящему лидером, сильнее и надёжнее. Может, ещё понадобится зачем-нибудь бывший друг, перешедший в категорию знакомых».
- Хорошо выглядишь, - похвалил он новоиспечённого НКВД-шника, отпуская его руку, и добавил одно из любимых Марленом определений, - шикарно!
Тот так и растаял, тряся слипшимися побелевшими пальцами и услышав, наконец, то, что хотел и ждал услышать.
- Вот бы наши шофера увидели нас вдвоём – умерли бы от зависти, узнав, кто у меня друг, - добавил лести Владимир.
Он всё ещё никак не мог принять всерьёз случившееся, не мог, хорошо изучив Марлена, представить простака и недотёпу в роли карателя, хотя улыбающийся и довольный судьбой факт был налицо. Как-то не укладывалось в голове, что и форма, и скверная служба у того всерьёз. Выходит, что они теперь смертельные враги – американский разведчик и русский контрразведчик. Вот как всё вывернулось, вот как аукнулось мстительное иезуитство обиженного властью борова.
А в душе не по форме доверчивого представителя карательных органов чаша с елеем переполнилась, и он, не задумываясь, лихо пообещал:
- Завтра буду. Ты где там?
- За мастерскими, у ломаных студебеккеров, - сообщил провокатор, ничуть не сомневаясь, что легкомысленный друг, а нынешний несерьёзный враг, забудет о своих словах уже сегодня вечером. Да и не было никакой охоты показывать себя в неприглядном виде. – Как вы нашли-то нас?
- Спрашивай у Зоськи. Это она – следопыт.
Владимир повернулся к рыжему опекуну, замершему на неудобном деревянном стуле с прямой спинкой у окна.
- Ничего особенного, - разъяснила та ровным голосом, - в паспортном столе есть все адреса.
- Здравствуйте, Зося, - наконец-то, поздоровался с заждавшейся девушкой невоспитанный хозяин, в необъяснимом смущении подходя к ней и протягивая руку.
Он не забыл, конечно, своего мелкого предательства по отношению к ней и тётке и не знал, как себя вести, как определить нужный тон разговора, хотя и не считал свою вину большим грехом, поскольку Зося была всего лишь девочкой-школьницей, и он не давал никаких авансов ни поведением, ни, тем более, словом, просто нехорошо, что они с Мариной сошлись в тёткином доме, будто нагадили в углу предоставленного обоим приюта. Мало ли на что обе хозяйки надеялись, но – что делать? – так уж вышло: взрослый мужчина не удержался и ушёл к взрослой женщине, обычное явление – чувства победили рассудок. Пусть Зося подрастёт, она со своей необычайной красотой обязательно найдёт хорошего парня, хотя не верилось, что дастся это ей легко, уж больно своеобразны красота и характер рыжей красавицы. Если яркая, вальяжная и переливчатая, постоянно меняющаяся красота Марины, давно сложившейся женщины, влекла и притягивала каждым её движением, жестом, взглядом, улыбкой, то строгая, неподвижная и неприступная красота Зоси, ещё только зарождающейся женщины, была картинкой, ею хотелось любоваться, но не обладать. Особенно поражали большие и глубокие тёмно-синие глаза, втягивающие осмелившегося заглянуть в них так, что, избавившись от наваждения, смелец вообще опасался подходить к их владелице, напрочь забывая, что перед ним красивая девушка.
- Вам не нравится, что мы пришли? – с обычной прямотой спросила Зося, пытливо глядя ему в глаза и имея в виду, конечно, неприятную сожительницу, решительно вложила свою не по-женски крупную ладонь в раскрытую ладонь Владимира, крепко и кратко сжала и тотчас убрала руку, не затягивая рукопожатия. Она простила ему зло, которое он причинил, оправдывая, наверное, несовершенством мужского характера.
- Что вы! – искренне разуверил Владимир. – Я так рад… и Марина – тоже…, - та хмыкнула где-то у него за спиной, ясно выразив истинное отношение к визиту настырной девицы, - что не соображу сразу, что сказать и что сделать…
- Иди, умойся и переоденься – совсем обалдел от радости, - недовольно подсказала Марина, отрывая от рыжей, которую, ещё совсем малявку, Володя почему-то называет на «вы». Она что-то готовила в кухне, изредка появляясь с постным лицом в комнате у стола, покрытого вышитой скатертью. Стариков и Жанны не было ни видно, ни слышно, очевидно, волевым решением раздражённой постоялицы они были отсечены от компании и, наверное, уже сидели за соответствующей компенсацией.
У умывальника возле колодца всё уже оказалось приготовлено: на гвоздике висело чистое полотенце с петухами, на лавке стояли два ведра с ещё не совсем остывшей водой, тут же лежал кусочек сверхдефицитнейшего коричневого грубого мыла, стоял таз с выдолбленным из дерева