Изгой

подкормку лошадки моей, - привычно и мягко передвинула рычаг скоростей, плавно отпустила сцепление, и машина сначала выкатилась задом на дорогу, а потом медленно пошла вперёд по дороге, оставляя слева поворот на станцию, покатилась, неторопливо переваливаясь на ямах и ухабах, сплошь усеявших дорогу.
Развиднелось. Туман растаял, ушёл ввысь, в почти чистое небо, где ещё бледнела забытая луна. Вершины дальнего леса из тёмных стали изумрудно-зелёными с оранжевой короной, а ближние деревья заблистали мириадами хрусталинок на листьях. Солнце стремительно поднималось вверх по небосводу, оживляя всё вокруг, но на дороге, закрытой высоким кустарником, берёзами, клёнами и низкорослыми елями, его ещё не было видно. Птичье разноголосье прорывалось сквозь шум работающего мотора и закрытые окна. Заметно сушило и нагревало. Чувствовалось, что день будет жарким.
- Откроем окно? – предложила женщина и, не ожидая согласия, остановила машину, отодвинула задвижки переднего стекла, а потом и само стекло, впуская разом и свежий прохладный воздух, и гомон птиц, и шум деревьев ещё не под ветром, а от лёгкого волнообразного движения воздуха без отчётливого направления, просто движения от пробуждения всего вокруг. Стало легко дышать, проходила сонливость.
- Хорошо-то как! – выразила общее настроение женщина.
Включила мотор, и снова они покатили к неведомой сестре по незнакомой земле в чужом мире с неясной целью. «Зачем-то кому-то это всё надо», - подумалось Владимиру, пока ещё плохо воспринимающему красоты нарождающегося дня.
- Как там сестра-то? – начал обязательный дорожный разговор Марлен.
- Ничего, живут, - философски ответила женщина и широко, не скрываясь, всласть зевнула.
- Сколько пацанов-то у них? – не унимался Марлен.
- Во, брат! Не ведает, сколь у него племяшей, - она повернулась лицом к Марлену, посмотрела заинтересованно. – Сколь себя помню, ты у нас не бывал. Откуда теперь взялся-то? – допытывалась. – А то привезу шпиёна председателю. Говори, как зовут, а то дальше не поеду.
- А тебя как? Да ты на дорогу-то смотри, а то врежешь в дерево, и вправду дальше не поедешь, - забеспокоился новоявленный шпион.
- Меня Варей зовут, - просто ответила шофериха.
- Вот это да! Варвара на «Варваре»! – возрадовался Марлен. – По-другому, что ли, нельзя было назвать для различия?
Женщина засмеялась, объяснила:
- Бабы обозвали. Удобнее так. Как спрашивают «Варвару», так, значит, меня с ней, отдельно и не зовут. А у сестры твоей и Ивана Ивановича девчонка и малец, знай, дядя.
- Да я ж всего раз у них был, на свадьбе, - оправдывался Марлен, - а в войну какие письма? – Тоже присмотрелся к соседке. – Тебя тоже не помню, небось, тоньше была. Марлен я, а он – Володя, - назвался сам и назвал друга.
Она удивлённо посмотрела на него, засмеялась.
- Ну, и имечко тебе придумали, не сразу и запомнишь. По-простому Марля, что ли? – засмеялась снова.
Марлен заёрзал, прикрикнул обиженно:
- Хватит ржать-то. Деревня! Что б ты понимала! Не смыслишь, что назвали так в честь вождей мирового пролетариата – Маркса и Ленина, а туда же, ржёт, - возмутился он, - Вар-р-ва-а-а-ра! Молчала бы уж, трёхтонка.
Помолчали, переваривая неудачное начало разговора. Машина шла медленно, часто проваливаясь в колдобины разбитой донельзя полевой дороги, натужно выкарабкиваясь из ям и соскальзывая юзом в глубокую мокрую колею. Мотало и подбрасывало так, что внутри переворашивало всю желчь и выплёскивало наружу спрессованное раздражение. Сидеть и терпеть молча тоже не хотелось, да и неудобно было перед Варварой.
- Кто ж вас научил шоферскому делу, - спросил Владимир, не умея легко и быстро перейти на «ты» с незнакомой женщиной, - тоже председатель?
- Не-е, - оживилась Варя, тоже тяготясь возникшей вдруг из ничего размолвкой, - шофёр один из военных.
- А чё тебя-то? – вклинился нетерпеливый виновник размолвки. – Мужиков, что ли, нет?
- Тогда не было, - подтвердила Варя, - с войны остались одни старики да инвалиды. Это сейчас стали возвращаться, да и то им не до работы, всё празднуют победу, а больше – то, что остались живы, - она вздохнула, переживая, видно, за тех и за других, оправдывая и жалея. – А из баб я самая молодая и грамотная оказалась, - сглотнула слюну, сухо и отрывисто дополнила: - И девок не осталось в деревне: немец угнал ещё во вторую военную зиму.
- А тебя за что оставили? – никак не хотел угомониться уязвлённый носитель сборного революционного имени, задетый за жабры неуважением не к ним, а к себе.

- 3 –
Она не ответила, будто не расслышала, рассказала о другом:
- Сразу после победы приехало их двое, тоже на ЗИСу, к нам за картошкой да ещё за чем, что пожрать сгодится для своих. Только-только мы «Варвару» на ноги поставили, чихала она смрадным дымом и глохла. Председатель их к себе зазвал, а утром одного на лошади на станцию отправил, а второй, шофёр, покопался внутрях своей машины, что-то снял там, и остался с ней. В тот же день Иван Иваныч ко мне пришёл, говорит нам с матерью – вдвоём мы живём, - вот, товарищ у вас будет жить, а тебя, Варвара, учить шоферскому делу. И чтоб через неделю, больше у него нет времени, ты у меня ездила и знала, как обращаться с машиной. Время будет, я завсегда буду рядом. Ты уж постарайся, Варя.
«Варвара»-машина выбежала из рощи на широкое поле и наддала резвее по сравнительно ровной дороге, оставляя сзади лёгкий шлейф из ещё не полностью просушенной пыли. По обочинам отклонялись от встречного, гонимого ею, воздуха васильково-ромашковые заборы в пыльной траве, отгораживающие жёлто-зелёную бескрайность переливающихся волнами под лёгким ветром колосьев и стеблей невысокой поспевающей ржи. Несмотря на рань, солнце уже вовсю палило, сжигая последние капли на листьях цветов и трав, загоняя птиц ввысь, в прохладу утренних потоков воздуха. Всё чаще в кабину затягивало оводов, мух, разнокалиберных комаров, всякую другую летающую, жужжащую, жалящую мелкоту, заставляющую Марлена заполошённо и безуспешно отбиваться, отмахиваясь руками, хотя они его и не трогали, всячески стараясь выбраться на волю через стёкла. Осоловев и часто клюя носом, Владимир слушал рассказ Варвары, для которой он, по-видимому, был нужнее, чтобы тоже ненароком не заснуть за рулём.
- Учителя моего тоже Иваном звали. Маялся он со мной целыми днями от зари до зари…
- И ночами, - вставил Марлен.
- Не без этого, - простодушно согласилась Варвара, - как же откажешь, когда он за день так изматывался от моей дури, что чуть не плакал вместе со мной. И заметь, не пил вовсе, - она легко вздохнула, улыбаясь приятным всё же воспоминаниям. – Да нравился он мне, хотя и старше был аж на 15 лет. Добрый такой, заботливый, мы с мамкой отдохнули с таким мужиком за эту неделю. Как вспомню, сколько я кровушки перепортила ему своей тупостью, а ни разу даже не только не ударил, даже не выматерился по-настоящему. Я б за такого замуж пошла без оглядки, ноги б ему мыла и воду ту пила.
- Что ж не пошла? – снова не удержался Марлен.
- Женатый он был и жену свою любил с ребятишками, двое их тогда у него было, - снова вздохнула уже с лёгкой печалью. – Теперь уже, наверно, больше, раз любят друг друга. – Повернулась к Марлену. – Так что невеста я ещё, имей в виду, младший лейтенант, - засмеялась громко, расслабленно, не отводя глаз от соседа. Тот насупился чему-то, видно, не нашёлся сразу, что ответить на откровенное предложение да ещё после откровенного рассказа.
- Ладно, не навязываюсь, не боись.
Варвара снова повернулась к дороге, вспоминая прошлое.
- Словом, выучил он меня крутить баранку да обиходить «Варвару! А потом уже доводкой, как они говорили, другой Иван занимался.
- И ночью? – снова ехидно спросил Марлен.
- Дурак, одначе, ты, а не я, - незлобиво, как бы между прочим, не сбиваясь с мысли, ответила Варвара и предложила, сразу же, вероятно, забыв об услышанной гадости. – А мой Иван-учитель уехал через неделю или чуток более. Приехали за ним на полуторке тот, что наперво был, лыбится, да ещё один с ним. Привезли к ихнему ЗИСу карбюратор вместо того, что тогда сняли и отдали нам, как будто пробитый, а на самом деле, чтобы остаться по уговору с председателем. Поставил он его, завёл двигатель, да и был таков, - вздохнула. – Хороший мужик Иван. Дай, боженька, ему счастья! Иван Иванович не оставил их в накладе: навалили они чуть не полкузова картохи и всякого овоща, да порося дал и ещё бутыль старую более ведра с самогоном, тряпками обмотанную, поставили они её середь картошки. Укатили… - Варвара снова, уже тяжело, с надрывом, вздохнула. Сразу резко нарисовались тонкими тенями ранние морщинки у глаз и в уголках губ, нижняя губа слегка обвисла, обнажив молодые крепкие зубы с лёгкой желтизной, что-то сверкнуло под солнцем в обращённом к пассажирам глазу, слабом ещё, девичьем, не женском, и «Варвара»-машина, резко взвыв, рванула вдруг, отбросив офицеров на спинку сиденья. – Вот так я и стала шоферюгой. Ни днём, ни ночью теперича нет спокою. Не девка, а мужик. Завсегда в копоти да в масле, в штанах да в кирзачах. Ни в какой бане не могу смыть всей грязи, так въелась на всю жизнь.
- Я тебе помогу, - хохотнул Марлен, уже переваривший неожиданную обиду от женщины, которую, как и остальных баб, никак не считал себе ровней, но легко прощающий всех и себя в первую очередь.

- 4 –
Дорога выбежала из ржаного моря, пошла, огибая его, по травяному пляжу, отгороженная от матёрого леса частоколом молодых стройных берёз в таком ярко-зелёном промытом уборе, что при движении рябило в глазах, а стволы деревьев превращались в сплошную размытую белую полосу. Потом среди них всё чаще и чаще стали попадаться ели и ёлочки, редкие тонкие рябинки с гроздьями пока жёлтых ягод, осины и тополя с трепыхающимися от нагоняемого машиной ветра нежными листочками. И вдруг лесная рябь за окном разом кончилась, оборвалась на травянистом широком взгорке, усыпанном такой неразберихой цветов, что от радуги их цветения глазам стало ещё больнее.
Варвара затормозила.
- Стоп, машина, пора заправиться.
- И то, - тут же согласился Марлен и стал нетерпеливо подталкивать Владимира в бок, торопясь выбраться из кабины.
Тот не заставил себя ждать. Уставшее, оцепеневшее от заревой сырости и долгого сидения тело, ещё не проснувшееся без привычной за много лет гимнастической встряски, сразу как бы растворилось в парном утреннем воздухе, пропитанном терпким запахом цветочного букета, трав, хвои. Солнце пронизывало насквозь, от головы до пят. Высоко-высоко в чистом небе купались жаворонки, журча бесконечной песней. Владимир снял фуражку, сразу запотевшую по околышу, расстегнул ворот гимнастёрки, подставляя под живительные лучи голову, лицо, шею, глубоко вдохнул, ловя всей грудью пьянящий не жаркий ещё ветерок, легко шелестящий в траве и уже расшатывающий вершины дальних деревьев. Захотелось подурачиться, сделать что-нибудь несусветное, заорать навстречу дальнему эху, запеть, наконец. Он с трудом задавил в себе этот животный восторг, возникший в экстазе проснувшейся дикой природы, разумом вернулся к реалиям своего бытия здесь, на чужой земле в чужом обличье, где и природа, провоцируя, испытывает. Об этом никогда нельзя забывать, если хочешь вернуться к привычным аккуратным ухоженным и спокойным, покорённым лесам, садам и