поодиночке выбежали в лес на верную смерть. – Горюн поворочался, отгоняя нехорошие мысли. – Две ночи мы втроём отбивались как могли.
- Так вы были не один? – обрадовался я. – А кто ещё?
- Марта с Васькой. – Я непроизвольно хмыкнул. – Напрасно вы недооцениваете моих помощников. Марта, первой учуяв незваных гостей, ржанием и бегом вдоль изгороди подавала сигнал опасности, лишая волков элемента неожиданности. Обнаруженные, они боялись подходить близко, опасаясь Мартиных копыт, и усаживались в осаду, завывая от досады. Тогда в дело вступали мы с Васькой. Я зажигал заготовленные костры и швырял в тварей головёшками, расширяя осадный круг, а Васька отгонял наиболее нахальных.
- Как это? Кот против волков? – удивился я.
В темноте не видно, но по мягкости голоса я понял, что Горюн улыбается, вспомнив о подвигах второго помощника.
- Видели бы вы, как он бесстрашно бросался с изгороди прямо на голову неосторожно приблизившегося зверюги, зубами рвал ему уши и когтями задних лап выцарапывал глаза. Волки – животные трусливые, в одиночку – ничего не стоят. А тут на морду внезапно сваливалось что-то тяжёлое и мохнатое, острая боль пронизывала уши и глаза – поневоле отступишь, с трудом стряхнув смельчака. А тот опять на жерди, спину выгибает, шипит, победно поёт, и глаза искры мечут не хуже костра.
Я сразу представил, как смело выхожу из огненного круга костров навстречу сверкающим в кромешной темноте глазам и лязгающим челюстям, бесстрашно сую в оскаленные звериные морды факелы, крепко зажатые в обеих руках, а рядом, плотно у ноги – Багира, т.е., кот Васька. Серые хищники, злобно рыча и воя, отступают, а я, гордо подняв голову, устрашающе кричу: «Я – человек и сын человеческий – предупреждаю: прочь от загона, гнусные шакалы, иначе я подпалю ваши облезлые хвосты!» И они, пятясь и жалобно визжа, исчезают в темноте.
- Пришлось выпросить у Павла Фомича ружьё, - продолжал Горюн. – И когда в третью ночь они намеревались приступить к решительным действиям, я завалил двух, а остальные, поняв, что проиграли, отступили и ушли. – Он вздохнул. – Не знаю, надолго ли. – Потом отрывисто и зло: - Не люблю собак. Для зэка овчарка, натасканная на людей, страшнее охранника с автоматом. Часто снятся бешеные, жёлтые от злобы глаза пса с окровавленной мордой, терзающего беспомощное тело заключённого. Не боюсь смерти, но такой не хочу. – Он заворочался, поднимаясь. – Что-то тревожно стало, пойду, посмотрю на лошадей.
Он, одевшись, ушёл, а я быстро разделся, влез в мешок и мгновенно уснул, потому что совесть моя была чиста, как таёжный воздух.
Следующий день почти весь ушёл на всякие доделки, которые у нас, как и во всей стране, всегда продолжаются дольше самого дела. С утра ещё раз распределили участок по операторам и, конечно, не так, как задумали в конторе. Это тоже наша всеобщая черта: задумать одно, а сделать по-другому. Народ-то наш мудрый, а мудрая мысля всегда приходит опосля. Короче, решили, что для начала все четыре магниторазведчика поработают вблизи друг от друга для страховки. Опытные Воронцов и Погодин пару дней потаскают с собой неопытных порожняком, пока те не усвоят технологии, и только потом уйдут на дальние фланги, а молодёжь останется вблизи базового лагеря под моим родительским крылышком. Бугаёва отправил на ближний детальный участок сразу, пока свободны лошади, а то через день-два их захватит Кравчук, и не допросишься. У нас на участке не демократия, а Димократия. Я, пока магниторазведчики настраиваются и осваиваются, уйду с Бугаёвым, чтобы на практике показать, как надо работать классному специалисту-электроразведчику.
На обед у нас была уха. Оказывается, речной фанат с рассвета сбегал на речку и притаранил двух здоровенных ленков и очень обрадовался, что придётся ещё пару деньков поишачить вблизи рыбного водоёма. Пришлось между двумя ложками сделать строгое лицо и прочитать нотацию о недопустимости отлучек из лагеря без уведомления начальства.
- Да я… сказал Илье, - начал оправдываться злостный нарушитель ТБ, но нам помешали. С той стороны Ориноко пришёл вождь чужого племени из дальних вигвамов. Не поздоровавшись и не пожелав приятного аппетита, он втянул носом раздражающий запах свежей ухи и, расстроившись, обратился к обедающему вместе с нами Горюну:
- С ранья повезёшь моих. Будь готов, - и потоптавшись на месте, но так и не дождавшись приглашения на уху, повернулся было уходить, когда Горюн спокойно ответил:
- С утра повезу бригаду Василия Ивановича, уже договорились.
Взбешённый тем, что не удалось пообедать на халяву, Кравчук взвился:
- Ты-ы!! Тебе не ясно сказано? Контра!
Миска моя с ухой полетела на землю, а я, перешагнув через таганок и костёр, вцепился в отвороты ватника подлеца, споткнулся о поленья и, не удержавшись, свалился вместе с ним на траву. Но пока искал заслезившимися от ярости глазами ненавистную шею, чтобы придушить гада, Горюн рывком оторвал меня от плотной брыкающейся туши и поставил на ноги.
- Не пачкайтесь.
Поднялся и недоумевающий, растерянный от внезапного нападения скелета, Кравчук. Он мог бы при желании лёгким тычком отправить меня как минимум в нокдаун, но, взглянув на мрачного рефери и не симпатизирующих ему зрителей, только поправил ватник, встряхнулся как зверь и вперился в меня злыми, жёлтыми от бешенства глазами волка, из числа тех, что мы ночью отпугивали с Горюном факелами.
- Ты шо, з глузду зъихав?
- Не смей оскорблять людей, которые лучше тебя! – заорал я и снова рванулся в цыплячью атаку, но Горюн удержал. – И не смей командовать! Мы с тобой в одинаковой должности, и я требую, чтобы перевозки согласовывались со мной.
Кравчук постоял молча и тяжело дыша, переваривая несуразное требование неуравновешенного сосунка, и, успокоившись, ответил:
- Ладно. Посмотрим, как посчитает Шпацерман, - он не сомневался, что в его пользу. – Я ему докладную напишу про вас.
- Пиши, - разрешил я, тоже успокаиваясь, - и не забудь отправить авиапочтой. Мы тоже на тебя накропаем… в ООН.
Мои дружно заржали, поняв, что внезапно возникший на пустом месте конфликт исчерпан, а Кравчук, не среагировав, грузно топая, подался, не похлебавши ухи, восвояси. Хорошо, что его бичи разбежались по тайге и реке, а то недолго и до кровавой племенной стычки.
На ослабевших враз ногах я уселся на чурбан, мне тут же подали полную миску ухи, и я, окончательно придя в обычное уравновешенное состояние, хлебал её, не ощущая вкуса.
- Очень сожалею, - виновато сказал Радомир Викентьевич, - но, благодаря мне, вы приобрели заклятого и опасного врага.
- Переживём, - небрежно ответил я, дохлёбывая безвкусную уху. Было и стыдно, и приятно одновременно. Впервые, наверное, в жизни я поступил как настоящий мужчина и, главное, по делу.
- 13 -
Миша Бугаёв, молоток, за день освоил хитрую технологию метода естественного поля, и мне можно было к вечеру смываться, благо ходьбы до базового лагеря всего-то часа четыре, но я для надёжности остался ещё на день и благополучно проспал его, восстанавливая душевные силы, потрёпанные на стычку с Кравчуком.
Погода в преддверии мая стояла обалденная. Солнце шпарило так, что затаившийся кое-где в низинках снег шипел и на глазах превращался в воду. Редкие облака, подсвеченные жёлтым и голубым, торопливо плыли по прозрачно-голубому небу на север, возвращаясь после зимовки из южных пыльных стран, где люди без щадящей зимы обгорают дочерна. Если хорошенько присмотреться, то можно при желании и терпении увидеть, как раздуваются почки на деревьях, словно после горохового концентрата. А мой любимый багульник совсем расцвёл и по бледно-розовым цветкам ползали редкие мухи, балдея от удушающих запахов цветочного дурмана. Свежая зелёная трава совсем задушила старую засохшую, в ней деловито барахтались чёрные блестящие, неизвестно о чём думающие и куда ползущие, жучки. Голубыми молниями низко между деревьями мелькали возбуждённые сойки, выжидая, когда удастся что-нибудь неприсмотренное слямзить со стола, а поползни-смельчаки, не боясь, шастали там, склёвывая крошки, забирались под столешницу и без усилий сбегали вниз по опорным столбам палатки. Но больше всего радовало, настраивало на безмятежность отсутствие въедливого гнуса и зудящего комарья. Можно смело лапки кверху и загорать, но я, как исключительно деловой человек, этого бессмысленного занятия, разжижающего и без того не утвердившиеся мозги, не терплю. У меня всё время расписано и размерено, а потому, проверив вечером записи вундеркинда-электроразведчика и удовлетворившись ими, на следующее утро, пораньше, этак часов в девять, навострил лыжи в обратном направлении. Иду себе, словно по аллее, спотыкаясь на каждом шагу о корни, посвистываю и поплёвываю, довольный и погодой, и собой, перелистываю мозговые странички, читаю про себя. Обязательно надо будет сразу сходить на маршруты с новичками и проверить: тому ли их научили старички. И – почивай на лаврах. Правда, есть ещё одна затёртая страничка с неприятным дельцем, затухшим с прошлого года – недоделанный маршрут на памятной скале и ещё один рядом. Работёнки меньше, чем на полдня, а топать туда-сюда – два. А ещё, как минимум, одна ночёвка. На холодной земле, под холодным небом, и Марьи нет под боком. Придётся Сашкиным обществом удовлетвориться. Точно. Задумал – сделал. Если Стёпа с Валей освоились, чешу сразу. Я – деловой человек, никогда своих решений не откладываю дольше, чем на послезавтра.
В стойбище ждала нечаянная радость: нежданно-негаданно припёрлись наши красотки: Алевтина и – что совсем неожиданно – Сарнячка.
- Здравствуй, - вылезает из моей палатки, как из своей, приветливо выпуская клычки. Не завидую её жениху: все губы у него изрежет в кровь, целуясь. Бр-р-р!
- Ты – зачем? – грублю сразу, чтобы установить дистанцию. Не хватало ещё ночевать вместе – всю ночь со страху не засну.
Она взъерошилась, рычит, оскалясь:
- Ты сам хотел, чтобы вам лекции читали в поле.
Вот уж истинно: никогда не знаешь, когда и в какой карман сам себе нагадишь.
- Надо было, - тоже взрыкиваю, - дней на пять раньше приходить. Сейчас нет никого: все разбежались по участку, вкалывают без твоих лекций.
- А я знала? – огрызается. – У меня по плану. Про международное положение и о задачах комсомола.
Я понимаю её – сам человек плановый: ни одного лишнего движения, ни одной ненужной мысли, поэтому успокаиваю, успокаиваясь:
- Ладно, - говорю, - мне прочитаешь. Птичку поставим, - и по-свойски, по-комсомольски, не церемонясь, снимаю энцефалитку, майку, обнажая мощный торс, весь перевитый мышцами, намереваясь, как всегда я делаю, обмыться для закалки и здоровья ключевой водой. Она вылупилась, даже губа отвисла от восхищения и возбуждения – не часто доводилось, наверное, видеть тело настоящего мужчины, - говорит воркующим голоском, и клычки нежно подрагивают:
- Жил бы в городе, подрабатывал бы в анатомическом театре.
Это она правильно подметила: студенты с меня Геркулеса срисовывали бы. Поднял руки, напрягся и выпятил мощные бицепсы буграми на сантиметр, чтобы полюбовалась, и бодро пошёл к ручью. Там, вздрагивая всей шкурой от предстоящей самоэкзекуции, обернулся с надеждой, что не смотрит – где там! пялится! и как не стыдно! Пришлось
