предельным усилиям не могло оставить равнодушным, и я, разозлившись, отверг для себя и этот безрезультатный процесс.
Илья успокаивал: «Не расстраивайся, на удочку с поплавком получится». Он меня плохо знал. Не помог и уникальный поплавок из первоклассной пробки от шампанского. Мне за него предлагали целую банку сгущёнки, но я презрительно отверг невыгодную мену и правильно сделал: позже я обменял его на две банки. А пока вредные жаброобразные ни за какие кузнечики, бабочки, гусеницы, червяки и другую травяную и земную гадость не хотели нанизываться на редчайший никелированный крючок, несмотря на то, что я, руководствуясь советами, и интенсивно подёргивал лесу, чтобы речным тварям было азартнее, и смачно поплёвывал на наживку, чтобы добавить питательности, - ничего не помогало. Больше того, гнусные ленки и форели до того обнаглели, что бессовестно объедали наживку, а может – брезгливо обдирали, и я то и дело менял её, с отвращением обрывая дёргающиеся лапы кузнечиков и с тошнотой протыкая брюшки всяких личинок, истекающих мутной жидкостью. Не получилась у меня и ловля на живца, поскольку его надо было прежде поймать.
И всё же я не стал окончательно потерянным рыбаком. Однажды настырный Воронцов всучил мне короткое удилище с короткой леской и мормышкой в виде маленького блестящего шарика. «Иди», - говорит, - «попробуй, в протоке полно пеструшки». Пошёл, привычно не ожидая ничего хорошего. Но стоило мне только опустить в протоку шарик, как дёрнуло. Я в испуге дёрнулся тоже, и в воздухе заблестела, кувыркаясь, серебристая рыбёшка. Трясущимися руками я кое-как снял первый в жизни улов с крючка, кинул в котелок с водой и снова погрузил шарик в воду. И опять дёрнуло, и опять засеребрилась симпатичная рыбка. А дальше – пошло, только успевал вытаскивать. Такая рыбалка мне понравилась, я даже готов был записаться в фанаты. Через полчаса, заполнив котелок наполовину, я ринулся в лагерь, чтобы похвастаться и снять с себя клеймо неудачника. Там я долго ходил гоголем, поставив котелок на стол для всеобщего обозрения. Там он и стоял до тех пор, пока рыбёшка не протухла на солнце, потому что никто не хотел чистить мелочёвку, а я – тем более, поскольку терпеть не мог выковыривать рыбную мерзость из вспоротого брюха.
Охотника из меня тоже не получилось, хотя стрелял отменно. Как-то на пари в две банки тушёнки мы с Кравчуком палили по ведру из именного оружия типа наган времён гражданской войны, выдаваемого ИТРам для самообороны от дикого зверя типа медведя. Он, - Кравчук, естественно, а не медведь, - стрелял первым и сделал из трёх возможных три дырки. Потом недрогнувшей рукой поднял и я свой кольт, тщательно совместил прыгающую мушку с убегающей прорезью и длинной очередью из трёх выстрелов, прищурив для верности оба глаза, - огонь! Дырок в ведре не прибавилось. Кравчук, радостно заржав, потянулся за призом, но я его остановил и предложил тщательно осмотреть цель. Он осмотрел, но ничего не увидел, хотя и горбатому было ясно, что все мои пули прошли через его дырки, и неопровержимым подтверждением тому служило то, что ведро шаталось. Но приземлённый хохол не поверил и нагло забрал тушёнку. Для успешной охоты, однако, одной целкости маловато. Нужны ещё звериная осторожность, терпение – опять! – и хладнокровность убийцы. Но какая может быть осторожность, когда мои длинные ноги с длинными ступнями цепляли за всё подряд, что лежало, и наступали на всё, что издавало предупреждающие трескучие звуки? И ещё мешали глаза безвинных жертв, смотрящие прямо в душу хищному вертикально бродящему зверю. Не выдержав встречной моральной стрельбы, я закидывал ружьё за спину и бессмысленно шастал по лесу, радуясь обилию жизни. В конце концов, пришли к удобоваримому консенсусу: когда хотелось рыбы, вместо Погодина вкалывал на маршрутах я, а когда – мяса, то вместо Суллы – тоже я, а когда добытчики разбежались по краям участка, приходилось не хотеть ни рыбы, ни мяса.
Сейчас, устраиваясь на новом месте, пришлось тоже обойтись гречкой с тушёнкой, сваренной Бугаёвым так, что она шапкой выперла из ведра. Я бы из экономии брал в поле только крупы: положишь варить мало, получаешь много. Наемшись и напимшись, никто не залёг на переварку, а все продолжали без подгонки устраиваться, поскольку солнце не стало ждать и упало за деревья, и в нашем лесном колодце быстро темнело.
Так и провошкались до самого прихода Горюна и Кравчука с остатками банды, которая вместо того, чтобы наброситься на работу, набросилась с шумом и гамом на жратву, а я порадовался, что мы обосновались на хуторе. У нас снаружи тихо, только из палаток доносились негромкая стукотня, шелест лапника, настилаемого на полати, и отовсюду – упоительный запах хвойных фитонцидов.
Мы с Ильёй кончили раньше всех. Он ушёл на ночь в примаки, а я, затопив печурку, стал в ожидании гостя обихаживаться по мелочам. Перво-наперво разложил спальный мешок и лёг, обминая. Вспомнил, что в прошлом году пижонил в твёрдых яловых сапогах с фасонистыми ремешками и спал в тонком меховом мешке. Нынче у меня разношенные кирзачи и, главное, новенький ватный мешок – толстый и мягкий, ни одна жердина костлявой спиной не прощупывается. В тайге хороший спальный мешок – залог производительности: как отдохнёшь и выспишься, так и ножками потопаешь. На некоторых производствах утром проверяют на алкоголь, я бы геологов и геофизиков проверял на высыпаемость. Не выспавшегося – опять в мешок и хорошенько застегнуть, чтобы не рыпался, а то у некоторых бывают болезненные симптомы энтузиазма. Можно и на бюллетень отправлять… Ночи на три-четыре… Думал, думал так и задумался…
- Вот и я, - разбудил Горюн, - могу?
Я пружинисто, будто и не было трудного дня, поднялся, но, врезавшись макушкой в потолок, сел на спальник.
- Конечно, можете, Радомир Викентьевич. Будьте как в пенале.
- Спасибо, - по смурному лицу и обвисшим грязным усам видно было как он устал. – Хорошо тут у вас: тепло. Не хочется лезть в свою холодную конуру.
- И не надо, - поддержал я, - живите здесь, я буду рад. Ничего не станется с вашими рысаками.
- Нельзя, - отказался Горюн, еле шевеля губами и тяжело вздохнул, так ему хотелось сказать «можно». Бросил спальный мешок и рюкзак на Илюшино место, рядом осторожно положил ружьё.
- Я, пожалуй, разденусь и вымою ноги. – Ему так этого не хотелось – лечь бы на топчан да забыться, - он даже посмотрел на меня, ожидая обратных уговоров, но я не поддался.
- Подождите, - говорю, - я сюда принесу воды. – Он так устал и замёрз, что не стал возражать. А я почти бегом выскочил, снял с таганка заранее нагретое ведро воды, – ну, не молодец ли я? чем больше знакомлюсь с собой, тем больше нравлюсь, - таз, кусок брезента на пол и, торопясь, втащил в палатку.
- Вот это сервис! – наконец-то, улыбнулся профессор. – Спасибо, извините за хлопоты, - и первым делом добыл из кармашка рюкзака почерневшую кружку, а из самого рюка жестяную китайскую баночку с чаем. Зачерпнул из ведра горячей воды, щедро сыпанул заварки и поставил кружку на раскрасневшуюся печь. Кружка сразу недовольно зашипела, заворчала, заклокотала, перемешивая чаинки и выпирая их наверх вместе с пеной, но хозяин не обратил внимания на ворчунью, подвинул чурбак, подстелил под ноги брезентовый коврик, с трудом стащил робу, повесил около печки на натянутый провод, разулся, морщась, размотал влажные портянки, снял штаны, повесил их рядом с робой, а портянки на специальные рогульки за печкой, вытащил из рюкзака мыло, большой кусман цветастой байки, налил в таз воды, пощупал рукой:
- Горячевато, - сказал виновато, повернувшись ко мне, и я, дурень стоеросовый, опрометью кинулся за холодной водой, а когда принёс, он опять поблагодарил, не уставая: - Спасибо. Что бы я без вас делал? – так обрадовав тем, что я впервые за всё время знакомства оказался не иждивенцем, а помощником, что пришлось покраснеть.
- Не за что, - мямлю, - кушать будете? У нас гречка с тушёнкой.
- Не откажусь, - опять обрадовал и, удовлетворённо кряхтя, сунул ноги в таз, а я похолодел, впервые обратив внимание на то, какие они суховатые, бледно-синие с желтизной, перевитые синими венами.
- Радомир Викентьевич? – окликаю.
- Я слушаю, - откликается, закрыв от удовольствия глаза.
- Кончать вам надо, - советую, - таёжное бродяжничество с лошаками.
- Что можете предложить взамен? – спрашивает, не замедлясь, как будто и сам не раз задумывался на эту тему, а я – ничего не могу и молчу, пряча глаза. – Знаете, - объясняет, - я так долго существовал пригнутым, что больше не хочу, не выдержу. А лошади… они – не люди, они не отнимают, а дают. И силы, и выдержку. – Он снял с печки кружку с чифиром и поставил остывать на стол. Потом долил в таз остатки горячей воды.
- Ещё принести? – встрепенулся я, не зная, чем загладить беспомощность.
- Нет, нет, - остановил Горюн, - спасибо. И так разомлел – до постели не доберусь. – Он, не вылезая из таза, выпотрошил из рюка сменную одежду, добыл из кучи шерстяные носки и только потом достал из таза ноги, бережно выставляя каждую двумя руками на фланелевую тряпку. – Вы не смотрите на них так критически: разойдутся и – как у молодого, - похвалил свои средства производства и передвижения. Тщательно обтёр их, с удовлетворением напялил носки, лёгкие штаны и, с трудом натянув влажные кирзачи, поднялся, глубоко и облегчённо вздохнув, взялся за таз.
- Давайте, я, - напрашиваюсь опять, но он не позволил.
- Рано, - говорит, - списываете, - и я покраснел, а он вынес таз, выплеснул подальше, а вернувшись, снял майку, в которой сидел, и ушёл умываться на холодный ручей. Я бы ни за что не стал так насиловать себя, тем более, что от холодной воды появляются морщины.
Возвратился Горюн мокрый, не обтёртый, и не стал обтираться, высыхая в тепле палатки.
- Осталось, - говорит, - попить настоящего чайку, - и ставит остывшую кружку на печь на второе кипение, - чтобы ожить окончательно. Вы что-то говорили насчёт каши? – намекает осторожно.
Я побежал в большую палатку – хорошо, что парни не осилили бугаёвского варева – и принёс миску ещё тёплой каши, выбрав, по возможности, с мясом.
- Спасибо, - как ему не надоест благодарить по каждому мало-мальскому поводу? Вот что значит вшивая интеллигенция. А представитель не угробленной надстройки уже сидел, ожидаючи, за столом в энцефалитке на расстеленном спальнике и смачно отхлёбывал из кружки, прочищая желудок для каши. Я тоже присоединился, сбегав к своим за кипятком и сделав фирменный чифирок со сгущёнкой. И вот мы, как дома, сидим друг перед другом, разглядываем друг друга, улыбаемся и потягиваем, не торопясь, таёжный допинг, радуясь друг другу. Повторяем и раз, и два, и три. Надувшись, тушим для экономии свечу и укладываем уставшие тела, готовясь к заключительной фазе хлопотливых суток. А у меня, наконец, появляется возможность задать давно зудящий вопрос.
- Радомир Викентьевич?
- Да?
- Раньше я вас не видел с ружьём. Ваше? – спросил с надеждой, что обломится поохотиться.
- Нет, у Хитрова одолжил, - надежда рухнула! – волки появились у зимовья. Соберутся вокруг и всю ночь воют… Вы слышали когда-нибудь коллективный волчий вой?
- Нет.
- Лошадей запугивают до потери разума, добиваются, чтобы те сломали изгородь и
