кавалеристы. Главное, их много. И батарея трёхдюймовок. Да на окраинах деревни неспешно разворачивается боевым строем запасной пехотный батальон.
В сегодняшней шахматной игре он, без сомнения, поставит мат бабуинским краскомам.
— Не открывать огня без моей команды! — напомнил полковник.
— Не открывать огня без команды! — продублировали команду ротные и взводные командиры, и команда утихла где-то вдали после многочисленного повторения, как эхо в горах.
Хотелось курить, но закуривать уже некогда. Полковник сунул в рот пустой мундштук.
Темные толпы с почерневшими от дождя и обвисшими, как бельё на кольях, красными флагами приближались.
«Ничего, — думал полковник. — Сейчас я пущу на них хорошую старую сотню и вся эта вооруженная красная рвань трусливо бросится в разные стороны».
Полковник насторожённо оглядел позиции своего войска. Отблески играют на штыках и дулах винтовок. Колеблются сдержанным дыханием ряды малино¬вых фуражек.
Солдаты и офицеры молча вглядываются в накатывающую на них вражескую массу, у всех до судорог сжаты челюсти. Это страшное молчание. Это молчание хорошо знакомо красным.
Через совсем короткое время, думал полковник, затопочут кованые табуны, загрохочут железные барабаны, захлопают чугунные пробки, и из огненных бутылок выплеснет смертельный ураган. И будет грохот, треск и безумие...
Гробовая тишина стала смущать красный вал. Пение смолк¬ло. Красные замедлили шаг.
Полковник до того стиснул зубы, что переку¬сил янтарный мундштук. Он вдруг заметил, что и оркестр уже не играет, да и на лугу его нет.
— До нас около двухсот шагов,— встревожено подсказал адъютант. Голос тусклый, чужой. — Ещё немного, и сомнут…
Полковник встал по стойке «смирно» и, взглянув направо и налево по линии окопов, скомандовал:
— По бабуинам Рачье-Собачьей Красной Армии!..
— Таку… — как кнутом хлестнул вдалеке выстрел. Затем хлестнули ещё и ещё, раскатились приглушённым эхом над лугом.
«Не стерпели!» — с неудовольствием подумал полковник.
Он поднял в руке фуражку:
— Пальба... ротой!.. Ро-та... Прицел два! — от крика надулись жилы на его шее...
— Прицел два! — в кулак, как в рупор, повторил приказ ротный.
Затворы звякнули, солдаты поправили прицельные планки.
— Пли!..
Залп ударил, как доской по воде, и сразу же оборвался.
— Ро-та... пли! Ро-та...
Между каждым залпом над степью взлетала испуганная тишина.
— Ого-о-онь!
Сухо ударили пулеметы в центре, на флангах заговорили, заикаясь, «максимы», как камни по битому стеклу зазвенели скорострелки Гочкиса
Дистанция до красных минимальная, промахнуться практически невозможно.
Первые ряды упали сразу и тут же оказались под ногами бегущего стада.
Пулеметы застрочили длинными очередями — у пулеметчиков начали сдавать нервы.
Ружейный огонь и длинные очереди пулемётов не прекращались ни на миг, смешались в однородный треск рушащегося огромного дерева.
Когда ударили пулеметы, красные завыли, зарычали, заорали... Страх и желание выжить пробудили у наступавших этот первобытный ор. Так, вероятно, орали люди каменного века, торопясь добивать мамонта, упавшего на дно утыканной кольями ямы.
Полковник выдернул бинокль из футляра и заставил себя взглянуть на дикарей поближе.
Да, таких страшных лиц у людей не бывает. Точнее, у людей не должно быть таких лиц... Это не лица, это отвратительные морды.
Толпа, затаптывая мертвых и раненых, подкатывала все ближе. Если подойдут метров на сорок, толпу не удержать.
— Запасной пехотный батальнон — в атаку! — негромко скомандовал полковник и жестом словно пригласил из-за спины приготовившиеся к атаке отряды.
— Запасной пехотный батальон — в атаку! — криком продублировал приказ штабс-капитан Дьяков
Выждав некоторое время, за которое запасной батальон должен начать движение, полковник скомандовал:
— Трубач! Общую атаку!
Пронзительно зазвенела труба.
— Первая рота! В атаку! В штыки!
— Вторая рота! В атаку!.. — понеслись приказы по окопам.
Стрельба стихла.
Прекратили стрелять и красные.
***
Выскочив из окопа, командир второй пехотной роты поручик Зузанов оглянулся, проверяя, взметнулись ли за ним бойцы. Рота стояла на бруствере, опоздавшие примыкали длинные четырёхгранные штыки. Слева и справа вылезали из окопов соседние роты.
— Втор-рая р-рота… Вперёд, марш! — раскатисто прокричал поручик.
— Первый взвод, вперёд, марш! — продублировал командир взвода подпоручик Росин, держа наперевес ручной «Гочкис».
Промокшие до нитки, в отяжелевших сапогах, облепленных грязью, держа винтовки наперевес, вглядываясь в приближающегося противника, по водороинам солдаты довольно неуклюже шли вперёд. Пение красных, нарушаемое редкими криками «Ура!», относило дождём.
— Подравняйсь! — то и дело командовал поручик Зузанов, выравнивая шеренги. — Держи интервалы!.. Цепь спокойней!.. Цепь — вашу в три бога мать и в краснопузого чёрта! Держи интервалы!
Наверное, со стороны они смотрелись эффектно — ровная цепь солдат с винтовками наперевес. А навстречу — ползущая бесформенная, разномастно одетая «кто во что» и вооружённая «чем досталось» толпа.
«Чвяк… чвяк-чвяк…» — вразнобой шагали по воде солдаты.
— Не пригибаться! Держи цепь!
Задавив страх в низу живота, грозивший выдавить из мочевого пузыря содержимое прямо в штаны, подпоручик Росин вместе с солдатами шёл вперёд.
— Спокойней! Ровнее! — сдерживал солдат поручик Зузанов. — Пуля виноватого ищет, а мы на святое дело идём!
Лил ровный и довольно сильный дождь. Под ногами хлюпала родная российская грязь. Даже не грязь, а грязюка, хватавшая солдат за ноги и затруднявшая движение.
Зузанов понял, что эта грязюка на их стороне, как и положено быть всему родному. Им, только что вылезшим из окопов, отдохнувшим, идти не сладко, вытаскивая из мягкой луговой грязи увязающие сапоги. Но ведь красные прошлепали по этой грязи эвон откуда, и наверняка выдохлись.
Любому солдату известен закон колонны: первые идут, последние бегут. И вот эти последние в красном стаде, которые толкали первых на белогвардейские штыки, увязли в размешенной первыми луговой грязи и сбавили ход. А первые, которым, не особо хотелось проверять своими телами остроту белых штыков, почувствовали за спинами пустоту и тоже затормозили.
Зузанов увидел: движение орды замедлилось. Ну, а если в бою темп замедляется, быть остановке.
И толпа красных остановилась!
Между красной толпой и медленно шагающей на них цепью белых осталось не более двух десятков шагов.
Никто не стрелял, ни красные, ни белые. Не стреляли солдаты, хотя все держали пальцы на спусковых крючках. Не стрелял подпоручик Росин, поводя перед собой толстым рылом «Гочкиса».
Белая цепь шла молча. Красная толпа молча стояла.
Зузанов подумал, что стоит любому вражескому «краскому» скомандовать «Огонь!», и белую цепь сметёт первый же винтовочный залп.
***
Трубач протрубил сигнал «По коням!»
«Дьявол мною овладел, на монахиню я сел», — пропел про себя полковник Сорокин словесный аналог сигнала, которому, чтобы проще выучить сигналы трубачей, их научили в юнкерской школе.
— Конницу на исходный рубеж! — приказал полковник.
Из-за деревни, мимо батареи из шести орудий, выходили белые эскадроны. Лошади шли тесно бок к боку, задние задирали головы над крупами впередиидущих.
Запах конского пота, топот копыт, злобный храп, ржание, металлическое звяканье.
В одном строю несли седоков коренастый, лохмоногий «калмык» и, устрашающей худобы крестьянский конище. Форменные брюки великовозрастного реалиста, сидящего на коняге, вздернулись на коленях, и над цветными носками белели кальсоны.
Гнедая кобылка с белы¬ми чулочками и белой звёздочкой на лбу, глянцевитая и скользкая от дождя, пританцовывала и тревожно втягивала ноздрями влажный воздух. Щеголеватый офицер поводьями сдерживал красавицу. Высоконогая, гибкая, как щука, лошадь косила на хозяина нежным глазом, прядала лисьими ушками и потряхивала сухой головкой.
Фланговые всадники казачьего эскадрона пригнувшись к луке, с пиками наперевес, проскакали почти рядом с пушкой.
— Картечь! Трубка ноль! — командир батареи поручик Соловьёв поднял руку. — По краснопузым… Огонь!
Безобразный, резкий удар. Ахнули громовыми глотками орудия, отскочили стволы на компрессорах. Земля содрогнулась от залпа. Воздух будто обвали¬лся. Пушки, выблеснув огнем, затянулись дымом. Тяжелые снаряды умчались далеко вперёд, бормоча о смерти.
Лошади шарахнулись. Фланговый унтер-офицер эскадрона злобно передёрнул узду, ставя коня на место.
Жуткий, затихающий вой снаряда. И, наконец, чуть слышный разрыв.
— Прямой наводкой! Переносить огонь, где гуще наступление! По десять патронов! Бегло… Огонь!..
Фонтаны грязи взлетали то слева, то справа. В воздух взлетали кони и люди. В людской каше то и дело образовывались промоины, через мгновенье вновь смыкавшиеся.
Протяжно и музыкально пела шрапнель…
***
Зузанов понимал, что еще мгновение, и красные очухаются, сметут белую цепь.
Он покосился на лица своих солдат. Страшные лица с обтянутыми щетинистой кожей скулами. С запавшими, белесыми от ненависти и напряжения глазами. Готовые разодрать пасти ревом: «Ура!»
Вдруг из-за спины бабахнула артиллерия, тут же прокричала труба, слева и справа послышались свист, конский топот, кто-то завопил: «Держись, орёлики!», и грянуло «ура». Это мчалась выпущенная из резерва казачья сотня.
Храпящие кони, прижав уши и распластавшись, летели, едва касаясь земли. Всадники лежали на шеях коней, полы черкесок бились над ними, как черные крылья, сверкали выкинутые над головами шашки.
Ещё и ещё из-за деревни ударили пушки, превращая толпы красных бойцов в грязно-красное месиво.
— Пли! — скомандовал Зузанов, и страшный ружейный залп в упор смёл первые ряды красных.
— Цепь… вперёд! — подобно разъярённому тигру, громче, чем он мог, скользнув с утробно-низких на предельно высокие тона, прорычал Зузанов.
Красные стреляли вразнобой.
Беспорядочным вихрем визжали над головой пули. То там, то здесь вскрикивали и падали солдаты.
Подпоручик Росин, жутко оскалившись и рыча зверем, короткими очередями дырявил и резал красных свинцом из трубы «Гочкиса». Семёныч, вестовой подпоручика, тащил следом сумку с заряжёнными дисками.
Солдаты, кто на бегу, а кто, останавливаясь, чтобы передёрнуть затвор, стреляли из винтовок. На бегу трудно целиться, но промахнуться в массу красных ещё труднее.
Зузанов стрелял из револьвера не переставая. Расстреляв патроны, сумел на бегу перезарядить барабан.
Запасной пехотный батальон догнал передовые цепи и усилил мощь наступления.
Красные метнулись назад. Для ускорения драпа бросали винтовки и задирали на плечи полы отяжелевших от дождя шинелей.
Впереди Зузанова какой-то плюгавый господин в чёрной кожанке, вероятно, комиссар, размахивал наганом, что-то орал. Наверное, кричал лозунги господина Ульянова-Ленина, пытаясь остановить подчинённых.
Комиссар увидел набегающего на него Зузанова и успел поднять наган. Но, то ли патроны кончились, то ли оружие подвело, а может комиссар более умело говорил речи, чем стрелял из револьвера — выстрела не последовало.
Зузанов поднял свой револьвер… Выстрела не получилось —
