могло значить только одно – он в опале у Михалыча, и надо было срочно гасить пожар, как минимум, бутылкой спирта или переходить в другую эскадрилью. Таких подчиненных Михалыч неутомимо выедал.
Парапанов все это прекрасно понимал, когда взялся за безнадежное дело. С широкой улыбкой он подошел к непробиваемому инженеру.
– Михалыч, – дружелюбно начал он, – дай пять человек в наряд на субботу и воскресенье, а то на прошлой неделе опять одни летчики ходили.
– Да, ты что! – начал инженер знакомую песню, – где я тебе их возьму? Смотри, на «двадцатке» будем шасси менять, на «двадцать третьей» - двигатель. Вот еще на «тридцать первой» по плану регламентные работы. Все выходные работать будем. А иначе на чем во вторник летать будете? На палке верхом!? На! Читай распоряжение главного инженера авиации флота, здесь четко написано, сколько человек техсостава должно быть задействовано в каждом виде работ. А где я тебе столько людей наберу? А ты еще в наряд кого-то хочешь… – Михалыч выкинул главный свой козырь. Он знал, что даже если Генка совершенно сойдет с ума и возьмется прочесть это недоступное для летного менталитета произведение инженерной мысли, вникнуть в его суть он сможет не раньше следующей недели. А если учесть возможность различного толкования отдельных параграфов, то тут он с инженером не сладит никогда.
– Читай, читай, тут написано, сколько людей мне понадобиться для выполнения задания командира. У меня и так еле-еле набирается. И ты тут еще со своими нарядами. Нет у меня людей. Нету! Понял? Никого я тебе не дам.
Стоящие поодаль технари тихонько хихикали в рукав. Они знали истинные потребности в техсоставе. Знали, что уже через час на стоянке только часовые останутся, а они либо на рыбалке водку, либо возле бани пиво попивать будут, либо иным каким образом попирать положения Морального Кодекса строителя коммунизма, а также нормы коммунистической морали и нравственности.
– Ну, на нет и суда нет, – подозрительно быстро согласился временный или, скорее, будущий начальник штаба.
Он куда–то убежал по своим штабным делам, но через полчаса вернулся и, радостно размахивая записной книжкой, поспешил к технарям, мирно курившим под руководством своего шефа.
– Михалыч, Михалыч, – задыхаясь от быстрой ходьбы, еще на ходу кричал радостный Гена, – Ан-12 дают. Командир полка разрешил нам еще 10 человек домой на «случку» отпустить. Если тебе кто на стоянке не очень нужен, давай список, пусть люди дома отдохнут.
Всегда радеющий за други своя инженер заторопился.
– Так, давай пиши. Лейтенант Худяков, капитан Ступарь, старший прапорщик Малюнин, старший лейтенант… э…, Ваня, кто у нас на «двадцатке» колеса менять будет? Кто, Петя Горбенко? Пиши Горбенко. Так, кто еще?…
В две минуты список еще час назад так остро необходимых на стоянке для выполнения срочных работ людей был составлен, и Генка убежал с ним в штаб к оперативному дежурному.
А еще через двадцать минут он сочувственно говорил Михалычу:
– Ты же знаешь нашу авиацию – семь пятниц на неделе, то одно, то другое. В общем, отменили Ан-12 и опять дали Ан-26. Не полетят твои люди домой отдыхать. Знаешь, я что подумал? Раз они тебе на стоянке не нужны, я их всех в наряд поставил.
Пока до одураченного инженера доходило, как его красиво обвели вокруг пальца, Генка уже успел утвердить у начальника штаба полка список дежурной службы на субботу и воскресенье. Огорченный Михалыч в окружении сильно поредевшего технического эскорта отправился совершать антиобщественные поступки. По свежим следам, появившимся к понедельнику, на его суровом лице, было видно, что его авторитет сильно пошатнулся.
Висевший почти три дня над аэродромом серый туман под лучами поднимающегося солнца засеребрился и поредел. Стал местами отрываться от пряно пахнувшей багульником земли, а к обеду и вовсе исчез. Михалычевы технари сноровисто и быстро готовили самолеты к полетам. Что-то им подсказывало – сегодня придется поработать.
У Вашего рассказа приятный ритм и содержание...