Тала-лайка. Просто врачи и парикмахеры немного поработали над её довольно-таки убогой внешностью тут добавили, там убрали, тут подкрасили, там подклеили, тут особым шампунем помыли, там духами побрызгали. Сегодня наука так далеко зашла, что может из крокодила сделать мотыль-ка. А хрустальный башмачок, который тебе подкинули, вообще существует в одном экземпляре, потому что вто-рой разбился ещё при взятии Карфагена.
Так что же нам делать? спросил озадаченный Плу-тонос.
Как сказал Гёте, ответил Лёша, самое остроум-ное, что мы можем сделать для собственного спокойствия, это быть немножко нетерпимыми к другим. Так что пора нам проучить негодного Бубуку. Мы просто обязаны раз-рушить его неприличный замысел, порождённый дурацкой глупостью. У меня на этот счёт есть очень хороший план. В первую очередь нам нужно втайне изготовить второй хрустальный башмачок. Я знаю одного великого славян-ского мастера. Он сумеет превосходно выполнить такую работу. И я знаю девушку, она живёт в Китае, которой эти туфельки будут впору.
Вот пришёл король к мастеру, показал башмачок и попросил смастерить второй такой же.
Замётано, буркнул великий славянский мастер и быстро исполнил заказ.
И вот на следующем празднестве, где собрались все короли, Плутонос был как никогда весел, остроумен и со всеми любезен. А когда в сверкающих фужерах подали мороженое, он как бы вскользь, как бы невзначай заметил, что удалось ему разыскать и вторую туфельку и красавицу, способную надеть эти хрустальные туфли.
Не может такого быть! нахально заявил Бубука. Ставлю свою корону против твоей, что всё это неправда!
Немедленно соглашайся! шепнул леший.
И вот пари было торжественно заключено, и заранее торжествующий Плутонос велел принести в зал хрусталь-ные башмачки и привести прекрасную китаяночку.
Девушка попробовала примерить эти туфельки, но лишь тяжело вздохнула.
Не могу, сказала она. Они оба левые.
РАССКАЗ ПРО ГОЛУБУЮ ГОЛОВУ
Эта история настолько удивительна и представляется настолько невероятной, что я в неё никогда бы не поверил, если бы мне рассказал её кто иной, кроме Патрика. Но ста-рина Пат! Мы с ним выпили больше кружек «Гиннеса», чем звёзд на небе, и он никогда не позволил бы себе наве-шать лапшу на уши старого друга. Я сейчас перескажу вам всё слово в слово, не прибавив от себя ни единого звука. И порукой тому будут Джеймс и Брайен, которые вместе со мной слушали рассказ о Голубой Голове. И если я попро-бую хоть на полрумба уклониться от курса, они тут же ме-ня поправят, как это им случалось делать сотни раз. Вот такие они ребята, верные и надёжные.
До того как Пат ушёл в море (и правильно сделал, скажу я вам), он несколько лет зарабатывал себе на жизнь живописью. У него прекрасно получались портреты кого бы Пат не писал, тот выглядел на полотне бравым красав-цем или цветущей юной леди, даже если художнику пози-ровал разваливающийся беззубый старик или почтенная старушка с лицом, неотличимым от печёного яблока. При таком таланте и таком успехе Пат быстро разбогател и мог теперь позволить себе не только мелкие развлечения, но ещё и коллекционирование картин и предметов старины. Вскоре он стал постоянным посетителем антикварных ла-вок и, случалось, находил там интересные вещицы вроде античного килика, или сарацинского шлема, или странички из рукописи Галилея, или рисунка Франса Хальса.
Однажды, прогуливаясь в районе новых доков, Пат обратил внимание на крошечный магазинчик древностей, который раньше почему-то не замечал. В лавке, как и по-ложено, было мало света и пахло пылью. Темнота нужна для того, чтобы легче было всучить покупателю раритет сомнительной ценности, а пылью пахло оттого, что этого добра здесь повсюду было действительно очень много. Ес-ли это вас удивляет, попробуйте изо дня в день обмахивать рыцарские доспехи или проветривать страусиные перья. Обомлеете!
Один угол помещения, насколько удавалось рассмот-реть, был плотно увешан древнерусскими иконами, очень плохими. Под ними на безобразном, но старом комоде го-рой громоздились латунные складни, всё больше поломан-ные. В другом углу одна на другой висели вышивки. За-метно было, что к ним давно никто не прикасался и вряд ли прикоснётся. Посредине лавки стояли столики они сильно мешали проходу, на которых в художественном беспорядке теснились щербатые деревянные гребни, помя-тые оловянные кувшины, надбитые стеклянные пепельни-цы, непонятного происхождения чашки и тяжеловесные тарелки, расписанные далеко не лучшими специалистами этой тонкой работы. К дальней стенке прислонились не-сколько картин в ужасных рамах. Смотреть их не хотелось.
Хозяин, он же единственный продавец и вообще един-ственное живое существо в этом нагромождении бесцен-ных предметов старины, был вполне подстать своему заве-дению согбенный, неряшливо и очень тепло одетый, с нечёсанной бородой и слезящимися глазами. Но эти глаза довольно остро поблескивали из-под косматых бровей, и взгляд их словно говорил пусть меня раздерут сто чер-тей, если я не сумею надуть кого угодно.
Поймав этот красноречивый сигнал, Пат хмыкнул, развернулся и направился уже было к выходу, как вдруг буквально уткнулся носом в картину, не замеченную им, когда входил. На картине была изображена всего-навсего голова, похожая на сплющенное яйцо. При этом вся плос-кость полотна была решительно рассечена на секторы чёр-ными линиями, по большей части прямыми, но кое-где и изогнутыми. Эти линии, получалось, формировали также и черты лица. Почти все поля построенной таким образом сетки были окрашены в различные оттенки голубого, но попадались также ненавязчивые белые, зелёные и жёлтые фрагменты. Ушей не было вовсе, а глаза были представле-ны двумя чёрными пятнами.
«Голубая Голова», подумал художник. Ему показа-лось, что когда-то он уже видел нечто похожее, но при-помнить не смог и даже не был уверен, видел ли он где по-добную голову или ему только воображается, что видел.
Старик внимательно смотрел на Пата, и в глазах его светилось хитрое торжество.
Художник выскочил на улицу, вдохнул полной гру-дью свежий сиреневый вечерний воздух, сделал несколько быстрых шагов, а потом вдруг круто повернулся и вбежал в лавку. Однако задать свой вопрос не успел.
Сто флоринов, подчёркнуто равнодушно буркнул хозяин. Отвернувшись спиной от входа, он низко накло-нился и шарил в потёмках по полу в глубине лавочки, не удосужившись даже взглянуть на вошедшего.
Проклятье! крикнул Пат.
Тогда сто десять, с непередаваемым смирением сообщил владелец картины.
До этого вечера в студии художника на самом видном месте висела Мария Магдалина. Ангельская скорбь струи-лась из её прозрачных фиалковых глаз, и это очень нрави-лось всем заказчикам. Они сразу проникались чувством благоговения перед столь однозначно выраженным хри-стианским духом живописца, несомненно устремлённого к одной лишь небесной благодати. Такому мастеру, разуме-ется, не грех было хорошо заплатить за его высоконравст-венную деятельность.
Пат решительно сорвал святую и без всякого почтения сунул её за шкаф. Теперь место юной красавицы заняла Голубая Голова. Если судить по её выражению, она не ви-дела в совершившейся замене ничего предосудительного.
Пора было приниматься за работу и закончить портрет полковника Латерьера. Ещё утром этот доблестный воин (в далёком прошлом, господа, в далёком прошлом) заходил в мастерскую, придирчиво разглядывал почти завершённую картину и остался весьма доволен увиденным. Сделал только пару весьма ценных замечаний, принятых Патри-ком с полной готовностью (конечно, чисто внешней).
Художник подошёл к станку и приготовился нанести последние мазки. Нельзя сказать, что в том была очень уж большая необходимость, да и электрическое освещение тому не благоприятствовало, но сердце подсказывало мас-теру, что есть ещё какая-то неиспользованная возможность сделать написанное более выразительным. Пат приблизил-ся к картине, но что-то помешало тронуть кистью холст. Тогда он отступил на пару шагов и с проснувшимся вдруг сомнением посмотрел на тщательно выписанный лик пол-ковника.
Портрет и впрямь был хорош. Настолько хорош, на-сколько может быть хороша абсолютно бесталанная рабо-та.
«И эту чушь написал я?» мелькнула неприятная мысль.
Да, ты, прозвучал сзади ответ.
Пат резко повернулся, но в студии никого не было. И быть не могло.
Кажется, я начинаю разговаривать сам с собой, ос-торожно сказал художник.
Молчание.
Всё в порядке, бодро и неестественно громко про-изнёс Пат, обращаясь то ли к себе, то ли к пустоте за спи-ной, которая оказалась, возможно, не такой уж и пустой.
Трудно сказать, что это был за порядок, но только кисть живописца вдруг легко побежала по холсту, неот-вратимо уничтожая безукоризненный овал лица полковни-ка Летерьера.
Уже лучше.
Может быть эти слова сказала Голубая Голова? Пото-му что в глубине её холодной отрешённости проглянуло или это только привиделось? выражение живого участия и даже лёгкое лукавство.
Нет, этого не могла сказать Голубая Голова. Ведь у неё и рот по-настоящему не был прорисован. А если бы и был, то что бы это изменило? Говорящий портрет? До это-го искусство пока ещё не дошло. А к тому же добро бы это был портрет. А то так почти абстракция.
Почти абстракция это ещё не абстракция, обиде-лась Голова.
То есть она должна была обидеться, если бы могла слышать то, что и вслух не было произнесено.
Патрик повернулся к Голубой Голове, погрозил паль-цем и сказал:
Если ты вознамерилась морочить мне голову и за-ставлять думать, что ты умеешь говорить и я нашёл в тебе достойного собеседника, то ты безнадёжно ошиблась. Я вообще не понимаю, зачем я тебя купил. Это всё весенний воздух и полнолуние. Следовало оставить тебя висеть в той противной лавке. И висела бы ты там до скончания века, или чуть дольше, потому что другого такого дурака, как я, во всём городе не сыскать. Пускай мне кто-нибудь растолкует, что я в тебе нашёл и зачем я тебя купил. Но почему ты считаешь, что в данном случае объяснения не нужны?
Последние слова неопровержимо свидетельствуют, что Голубая Голова сумела каким-то образом вклиниться в сумбурный монолог художника и сообщить ему, что в объ-яснениях нет большой необходимости.
Сознайтесь, что вся эта беседа выглядит довольно странной. Уже потому, что неизвестным является число беседующих. Представить себе говорящий портрет к то-му же исполненный в манере, весьма далёкой от реалисти-ческой, лично я не берусь. Но ведь кто-то вёл беседу с художником, этого тоже нельзя отрицать. Если читатель ждёт от меня объяснений случившемуся, ему придётся за-пастись большим терпением, потому что в данный момент я совершенно не представляю, когда у меня появится хоть что-то хоть чуточку похожее хоть на какое-нибудь, пусть самое фантастическое, истолкование.
Но факт остаётся фактом
