Произведение «"Опять дурацкие вампиры!.."» автора Мансуров Андрей - Литературный сайт Fabulae (страница 1 из 15)

«Опять дурацкие вампиры!..»
Повесть.
За всё приходится платить.
Да, за всё – за всё. Особенно за те, особые, силы и способности, которыми мы отличаемся от других. Людей.
А поскольку я теперь не совсем человек, мне пришлось заплатить особенно страшную цену.
Нет, не так.
Это раньше, в той, старой, жизни, я мог бы посчитать эту цену непомерно большой. Или даже – чудовищной. А сейчас я отлично понимаю, что такие условности, как совесть, честь, человеколюбие и прочие красивые термины-прибамбасы, которыми слабаки-моралисты и набожные мамы запугивают детишек с пелёнок – лишь жалкие попытки банальных трусов и клушек-домохозяек обуздать подлинную Суть человека.
А суть эта, собственно говоря, тоже проста: любым способом возвыситься. Чтоб насладиться властью. Над остальными – неудачниками, слабаками, и «совестливыми»…
Однако, как пишут в дешёвых детективах, не будем забегать вперёд.
Обо всём – по порядку.

Мама всегда мне говорила, чтобы я уважительно относился к мёртвым: ну, там, плохого им не припоминал, лишнего не болтал, и с чужими о них не трепался – особенно в том смысле, что они слегка, или не-слегка, затрахали… В первую очередь, разумеется – о почивших родственничках. Покой усопших, короче, не тревожил, и не опускал престиж Семьи ниже плинтуса в глазах окружающих.
А мне это всегда казалось довольно глупым: уж если человек был, как говорится, говно, так почему же я должен выставлять его чуть ли не героем?! Может, он тем, что, наконец, извините, сдох, освободил своих ближайших родственников и членов, так сказать, семьи – от тяжёлой обязанности по уходу за делающим под себя, вонючим старым козлом, да ещё и порядочным брюзгой-маразматиком. Тыкающим всем в нос, что все, дескать, ему обязаны! И молодёжь сейчас – не уважает тех, кто старше… Словом, самовлюблённый старый пень, который за всю жизнь реально никому не сделал ничего хорошего. А только вечно ко всем и ко всему придирался, будил среди ночи дикими криками, да ссал чаще, чем хотел, чтоб ма и сестра стёрли все руки стиркой, и Семья потратилась бы на памперсы для взрослых. А ещё постоянно вспоминал былые годы: как ему тогда было хорошо, как все уважали его, и какие все тогда были воспитанные, вежливые, предупредительные и послушные – не то, что современная молодёжь…
Ага, вы тоже узнали своего противного дядюшку Бена?..
Я-то с четвёртого класса старался пореже бывать дома: записался в тренажёрный зал, а потом и на футбол. Потом, правда, из футбольной команды меня – того. Как выразился тренер, за «чрезмерную немотивированную агрессию». Ха! Будешь тут агрессивный, когда дома сидит эта тварь!..
Словом, максимализм, как его обзывают умные дяди-психиатры, молодости, не позволял мне по достоинству заценить радость семейных уз, «преемственность поколений», и всё такое прочее. И думал я тогда так: какого хрена я должен возиться в дерьме, постоянно дыша этим самым, которым провонял насквозь весь дом от чердака до подвала, и ублажать выжившего из ума старого пердуна, когда вокруг полно, извините, богаделен?! Ну, пусть они сейчас называются и немного покрасивей – суть-то от этого не меняется. Да и уход там… Скажем честно: уж обеспечили бы. За наши-то денежки.
Вот на этой-то почве у меня с родной и горячо любимой мамой и назрел, так сказать, конфликтик. Признаю: это я первым высказал всё, что действительно думал. Ну вот и… Н-да.
Надолго мне эти моменты запомнятся. Особенно проняло то, что мать молчала, только слёзы текли по щекам из-под ладоней в синих прожилках и узлах набрякших вен, а всё высказывала сестра.
Что странно, так как ей доставалось ещё побольше, чем нам с матерью.
Ну, сестре-то я ответил… А с матерью только попрощался. Прощения, однако, попросить не забыл – вот какой тогда был «совестливый». И, уходя, считал себя и правда – свиньёй. Которая бросает родственничков на произвол судьбы. И капризы твари полупаралитичной…
Вначале жил я у друга. Но я же не слепой – я понимал, что и ему я в тягость. А тут ещё и его родители очень… скажем – косо, стали смотреть на это дело.
И я просто уехал. Перебрался из родного и «горячо» любимого Сан-Франциско сразу куда подальше – в Город-Который-Никогда-Не-Спит. Уж на билет-то на самолёт накопил за пару лет.
Наша колония помогла мне с трудоустройством на первых порах: латиносу без связей не так уж легко найти место в Нью-Йорке. Хотя то, что они подобрали мне, нелегко назвать достойной работой…

Ну, что могу сказать о том времени – иногда я даже с сожалением вспоминал мирную и по-детски наивную семейную идиллию, видимость которой всю жизнь старалась поддерживать у нас дома моя мамочка. Но дело, конечно, было не в том, что работа мне не нравилась. (Впахивал я тогда, честно говоря, как конь. Или – ишак. Только одна отрада – вечером подкачаешься в провонявшем потом и пылью подвальчике у лысого Мо, посмотришь на себя в зеркало, и!..) И не в том, что мы в нашем квартале постоянно дрались с местными, как они себя теперь гордо именуют, афроамериканцами. И косоглазыми кунфуистами. И понаехавшими в последние годы хреновыми русскими.
Дело было и не в том, что денег вечно ни на что не хватало.
А было это дело в том, что когда я стал реально задумываться над своим будущим, я его, как-то, вроде, и не увидел.
Где эта, как её называют, пресловутая «перспектива», и достойное место в «обществе равных возможностей»? Что же мне, накачанному мачо с тяжёлым подбородком и отвратительно несимпатичной (Будем честны хоть с самим собой!) прыщавой рожей – до конца жизни таскать мешки с мукой на кухню пиццерии, выкидывать на улицу злостных пьяниц-должников, да посуду мыть?! Или – ещё хлеще! – пойти профессиональным вышибалой в какую-нибудь второсортную забегаловку?
Неужели я об этом мечтал, когда пускался, словно парусник, обрубивший причальные канаты, в, так сказать, самостоятельную жизнь?! И пусть дядя, простите за грубость выражения, откинул копыта через месяц после моего отъезда, возвращаться я не хотел. Это значило бы, что я, такой-сякой самоуверенный, прискачу под крылышко Семьи, пообломав крылья, и поджав, как побитая собачка, куцый хвост…
Совета я ни у кого не спрашивал. Сел со всем своим нехитрым барахлишком в междугородний грейхаунд, да и укатил оттуда в выбранном почти наугад направлении, так никому ничего и не сказав.
По дороге вылез в каком-то маленьком городишке, (не хочу врать – названия не помню) пожил там денёк в дешёвом придорожном мотеле… Да и купил себе свой первый костюм.
Выбрал недорогой, но – чтобы был по фигуре, и сидел прилично. Словом – смотрелся.
Это на мне-то, который всю жизнь ходил в футболках, старых джинсах, и рокерской куртке обтрёпанной, с повыпавшими почти отовсюду заклёпками!..
В парикмахерской на главной улице я постригся. Хотя с роскошной шевелюрой расстался скрепя сердце – и из-за неё в том числе меня провожали на улицах завистливыми взглядами даже особы женского пола… Всех возрастов.
Сделал «военную», ёжиком, стрижку. Сбрил свои дурацкие «мачовские» усики. Но больше всего я изменился, наверное, за ту бессонную ночь, когда лежал в дешёвом обшарпанном номере, смотрел в потолок, да на засохшие до окаменелости жёлтые потёки от дождя на стенах, и вздувшиеся на штукатурке пузыри, да чёрные следы от размазанных комаров на потолке, бил этих самых поналетевших на свет комаров.
И думал, думал…

Когда я прибыл в Массачусетс, из зеркала в туалете заправочной станции на меня глядел немного неуверенный в себе, но вполне интеллигентный парень. Мне он понравился. И я решил придерживаться этого имиджа.
В Массачусетский технологический я пошёл только на следующий год, поработав санитаром, а затем и охранником в больнице, (этим я соврал, что играл за футбольную сборную своего колледжа) а затем и вахтёром в офисе какой-то фармацевтической фирмы. (Этих устраивали и мои мышцы, они даже не взглянули на рекомендации, которыми я позаботился обзавестись.) Собственно, и там и там платили прилично, и дали почувствовать себя, так сказать, человеком на своём месте – от которого чего-то ждут. Хотя бы приличного исполнения своих обязанностей.
Для меня это было в новинку, но пришлось вспомнить общение с дражайшим дядей Беном, и забулдыгами-халявщиками, собрать волю в железный кулак, и, стиснув зубы, добросовестно работать. Я теперь понимал, что как я себя покажу, такое будет и отношение. Ну а выглядеть равнодушным лентяем-пофигистом я хотел меньше всего.
В университете я, честно говоря, тоже не звёзды хватал с небес – первое время работал лаборантом. На кафедре, значит, прикладной физики. Попал туда, собственно говоря, практически случайно – через знакомого байкера, который, не знаю уж как, оказался в Массачусетсе, и подвизался в том же университете, но по компьютерам: чинил их и «чистил» мозги. И наплёл он им, что я мастер на все руки. А я уж постарался не подкачать.
Вот в этом месте мне действительно понравилось. Нет, не в смысле общения с девушками-интеллектуалками – они туда, в универ, практически не шли, (А тех, которые шли, трудно назвать девушками в прямом смысле: на уме только карьера! Научная.) – а в смысле работы. Белые накрахмаленные халаты, серьёзная и непонятная (поначалу) аппаратура, кристальная чистота, тишина, «рабочая» обстановка сосредоточенности, порядок во всём… Та даже пахло по-особенному: Наукой с большой буквы!
Конечно, не кухня пиццерии с тесной подсобкой и хроническим запахом чеснока, сыра, и горелого масла…
Вскоре меня повысили – до старшего лаборанта. С соответствующей прибавкой в жаловании. Потому что