В поисках истины

то ей придется искать жилье. Алименты платил аккуратно, но не навещал их, иногда звонил. Уговаривать ее вернуться в родную деревню не пришлось: накануне сестры созвонились и уже приняли такое решение.
            Вологду Алексею так и не удалось внимательно и подробно осмотреть: те четыре дня, что он гостил у Вари, в городе была сильная метель и холодный пронизывающий ветер; побывал только в Вологодском Кремле и был очень доволен этим. Как-то спросил прохожего о том, почему у них в городе мало нищих и бездомных, и услышал в ответ: «Они все в Москву подались, что им тут делать: зарплаты в городе маленькие, и народ живет бедно! У кого милостыню-то просить?»
            Прощаясь на вокзале с Варей, он еще раз спросил:
            – Ну, так увижу вскоре вас обеих с мальчишками в родном доме? Твердо решили?
            – Твердо, Алеша, твердо! Чужой этот мир для нас, ой чужой, – ответила Варя.
            Она еще долго стояла на вокзале, вспоминая родные места.
 
            В первых числах января молодой человек добрался до поселка Озерское и сразу же пошел в церковь к Михаилу. Церковь стояла закрытая, и Алексей застал Михаила у него дома. Друзья сразу же стали обниматься, не в силах выказать свою радость от встречи, только глаза блестели у обоих от накативших слез.
            – Как там моя избушка? – наконец-то выговорил Алеша.
            – Стоит, тебя ждет, – радостно проговорил Михаил. – Я ночевал в ней недавно – пришлось по надобности побывать в деревне – тепло хорошо держит, вполне можешь в ней пожить. Ты надолго?
            – Недели на три. После крещенских морозов святые места хочу посетить, а затем и обратно поеду, родные ждать будут.
            – Я теперь уж совсем свободен, – сказал Михаил, будто не замечая удивленного взгляда друга, – и сейчас давай-ка я тебя провожу в деревню, мне ведь тоже надо свежим воздухом подышать: не вышел из меня еще запах ладана и свечей.
            – Да ведь холодно, а тебе еще и возвращаться сегодня надо!
            – Да можно сегодня вернуться, а то и завтра! В твоей избушке могу заночевать. А мороз? Так это для тебя мороз, а мы здесь привычные, для нас это не мороз. Пустишь на ночь-то к себе? – и оба рассмеялись.
 
            Они шли по лесной тропе, и Михаил вновь начал прерванный разговор:
            – Так ты о своих родных начал говорить. Как там дед?
            – Плохо, Миш, плохо: болеет сильно, ноги еле-еле передвигает. Заменял его в церкви, пока гостил дома, и только в конце ноября поехал сестер и тебя навестить.
            Алексей заметил, как удивленно посмотрел на него друг, и пояснил:
            – Извини, не сказал главного. Я по возвращении от тебя к месту службы прошение наверх подавал о выходе за штат; так что теперь я за штатом, но с правом служения. Старец тогда сказал, что жизнь я плохо знаю; вот и езжу по стране, смотрю, как люди живут, и слушаю, что они про сегодняшнюю жизнь выговаривают. Много уже повидал и наслушался много: вроде, и чуть умнее стал, розовые очки с моих глаз уж точно слетели. Ты-то как, Миш?
            – Плохо, Алеша, очень плохо! Только это отдельный разговор и, извини, не на ходу. Успеем еще поговорить. Вон твоя избушка; дров там запас большой, будем хозяйствовать, а потом и поговорим: мне есть что тебе рассказать.
            Друзья затопили печь и до позднего вечера наводили порядок в избе. К ночи, когда зимнее солнце приблизилось к горизонту и уже наполовину село за тучу, запад небосклона разгорелся огнем. «Значит, метель начнется этой ночью», – подумал Алексей, прихлебывая чай.
            Тем не менее быстро темнело. В сумерках уже видна была только кромка леса на багровом фоне. Дрова в печке приятно потрескивали, тянуло дымком. «Должно быть, сильно похолодало», – подумал Алексей, расстегнул еще одну пуговицу на вороте рубахи, и только когда совсем стемнело, сказал:
            – Ну, рассказывай, Миша.
            – Наливай еще чай и варенье ставь на стол, – сказал Михаил.
            Алексей молча и удивленно показал другу на пустую банку.
            – Ставь чайник, – уверенным тоном сказал тот. – Хорошую ты, Алеша, о себе память оставил. Стоило мне сказать в деревне, что ты собираешься опять погостить здесь, как народ столько нанес и варенья из облепихи, и солений разных, что даже пришлось от чего-то отказываться. Запас в избушке большой, до весны хватит: весь чулан забит банками, а варенье – оно под кроватью у тебя, доставай.
            Видя, что друг не решается начать серьезный разговор, Алексей опять спросил:
            – Что же все-таки с тобой произошло?
            Лицо отца Михаила стало серьезным, и он, немного помолчав, ответил:
            – У меня дома вот как недели две лежит бумага об увольнении из священников, а именно за штат и без права служения! Так что я теперь не батюшка и в церковь, как говорится, ни ногой.
            – За что же, Миш?
            – А вспомни, когда мы с тобой шли исповедоваться к старцу в монастырь, ты рассказал о своих сомнениях, а я тебе сказал о своих. Я, как и ты, все рассказал старцу, просил у него совета, но тот недолго думая решительно сказал, что я уже не мальчик и жизнь повидал, а сомнения мои в вере столь глубоки, что не выправишь их, и что не тот я путь по жизни выбрал. Уходить, мол, мне из церкви надо. А недавно пришла та бумага, о которой я тебе сказал. Вот и служба моя закончилась, а я без служения Богу не мыслю себя. И спиться думал, и руки наложить на себя хотел, но не смог: истинно христианин я. Люди мне доверяют и любят меня! Не завидую я тому, кто на смену мне приедет.
            – Как же так? Ты даже мне ничего толком не рассказал тогда. Никто не мог на тебя донос написать!
            – А старец, к которому на исповедь ходили? Только я и старец знали мысли мои! – ответил отец Михаил.
            – На то и свята тайна исповеди, что никому ее рассказывать нельзя! – возразил отец Алексей.
            – И я так думал, но больше некому донести на меня: никто ничего не знал.
            – Нет! Не мог старец донос на тебя написать! Зачем ему это? – в сердцах вскрикнул Алексей и, помолчав, добавил: – А с другой стороны, наездился я по стране, насмотрелся, и уж коли там все испоганилось в головах людей, то с чего у нас-то свято будет? Но чтобы старец доносы строчил, такого я и подумать не мог. А все его почти как святого почитают. Может, кто из монахов подслушал твою исповедь?
            – Может, Алеша, все может быть. Только я тебе так скажу, что ничего святого не осталось, ни-че-го, – в сердцах прошептал Михаил. – Как жить-то дальше – не знаю.
 
            На следующий день они шли по тропинке в поселок Озерское, и каждый из них о чем-то напряженно думал. Прервал молчание Алексей:
            – Я, Михаил, стал все больше задумываться о том, что я не тот путь по жизни выбрал, и за то время, что я за штатом, желания вернуться в церковь становится у меня все меньше и меньше. Может, Церковь никакого отношения к Богу не имеет и может, и не надо за нее держаться? Но окончательного решения еще не принял, – произнес Алексей и подумал: Исповедь? Мы допускаем, что старец может доносы писать! Все-таки уходить надо из церкви, чтобы веру в себе сохранить!
 
            И снова поезда, плацкартные купе, случайные попутки, гостиницы и кельи, монахи и миряне – разные, но каждый со своим пониманием жизни: Алеша ездил по святым местам. Снова случайные попутчики и встречи, разговоры, разговоры – снова жизнь во всей ее сермяжной правде. Много навидался он и много передумал. Пришло понимание своей жизни, как до семинарии и после, до поездки по стране и после. Но что будет после, он еще не знал... «На все воля Божия», – говорил он себе и смирялся.
            Часто вспоминалась Анна. Стоя перед иконой Богоматери, всплывал в его сознании образ девушки... Думал он и о Михаиле: «Как он там? Как сложится его жизнь без церкви?»
            Через полгода Алексей получит письмо, в котором его друг сообщит, что нашел свое место по душе:
            «Живу в тайге, как отшельник, в зимовье, которое построил года три тому назад на случай, если потянет отдохнуть от всего церковного и мирского. Вот и наступил такой момент в моей жизни. А там как Бог решит! Покойно моей душе здесь, молюсь, Священное Писание читаю, брожу по тайге. Иногда в поселок захаживаю: продуктами и патронами запастись. Здесь мое место, здесь! Где ты-то теперь, друг мой? Нашел свое место в жизни? Пиши, а надумаешь приехать – милости прошу в гости ко мне. Здесь как ни скрывайся, а люди знают, как меня найти, но попусту не беспокоят – понимают».
            И наконец Алексей сидел в купе поезда, идущего в его родные места. Под покачивание вагона и перестук колес он задремал.
 
            Паломник опять попытался встать, но не смог даже поднять голову. Он стремился к храму Господня; ему надо было посоветоваться с Христом и постичь истину. Много дней и ночей продолжалось его странствие. Износились все сандалии, которые он брал с собой в дорогу, хитон давно превратился в лохмотья. Он шел так долго, что родные уже не надеялись на его возвращение, и в его памяти начали стираться лики родных. Когда силы его иссякли, он попытался ползти, и скоро каменистая пустыня истерзало его тело.
            Вдруг он почувствовал присутствие кого-то рядом, и открыв глаза увидел сандалии простолюдина. Он не смог поднять голову и разглядеть стоящего рядом. Попытался произнести приветствие, но раздался голос:
            – Лежи и молчи, тебе еще предстоит добраться до цели твоего странствия. Говорить буду я. В