Андреича, спросил, кивнув на дом:
— Ну вот нам еще проблема. Мало чекистов, которые тебе на хвост сели, будем теперь еще с бабами расхлебывать.
Жучок, которого Лена с Василием распрягли, вел себя странно. Он хрипел, упирался, а потом и вовсе встал на дыбы, чуть не вырвав из рук молодой женщины поводья, когда она хотела завести его в конюшню. Жеребец, что имел славу самого смирного в колхозной конюшне, косился большим, наливающимся кровью глазом на Лопатинскую телегу. И когда мимо нее его хотели провести и уперся так, что, ничего не понимающая милиционерова жена выбилась из сил. Пасечник с растерянным лицом, больше мешался, чем помогал, а потом смекнул что к чему и забрал у Лены поводья.
— Да ладно, давай я его к коновязи привяжу, какая разница — он потянул поводья в сторону от телеги и приоткрытых дверей конюшни. Жучок, сразу притих и уже без прежнего упрямства пошел ведомый Василием. В противоположной стороне двора, у сарая, приколочена была горизонтальная поперечина из жерди, служившая при необходимости коновязью. Но старый конь продолжал вздрагивать и всхрапывая оглядывался назад, будто боялся чего-то.
Лена не особенно и удивившись лошадиным капризам, мало ли что там у них в головах. Она направилась было в дом к Маше. Но – оглянулась на телегу, укрытую брезентом и сеном. А изрядная копна сена с нее была свалена рядом. Видно было, что под брезентом навалены какие-то палки, тут и там выпирающие. Интересно, Василий Андреич привез? Наверное, жердей набрал, забор подправить или еще что. Уже проходя мимо, вспомнила, этот темно-зеленый брезент, скатанный в большой рулон, она видела у мужа в руках, когда они с Лопатиным собирались на рыбалку. Казалось бы, ну и что? Но Лена остановилась и потянулась к ближайшему краю брезентухи.
Кудашеву абсолютно нечего было ответить Сергею, да и наивно было предполагать, что для его жены и Маши Лопатиной, будет достаточно просто сказать:
— Я русский, но в тоже время солдат Германского Рейха из другого мира, попавший к вам через пространственно-временную аномалию и потерпевший тут аварию. Так что вы не волнуйтесь…
Вопросов это должно было вызвать просто невероятно сколько, и никто не усидел бы на месте. Их появление на заимке было только вопросом времени.
Другое дело, что он собирался решать все проблемы по мере их возникновения. Правда, чрезмерно много их возникло за последние три дня. В это время дверь Лопатинского дома распахнулась, и на крыльцо вышла Маша с отцовским карабином. Черный глаз дула направленный ему в лицо, казался огромным.
Горохов, стоявший к дому спиной, заметил, как застыло лицо Кудашева. Он стремительно бледнел, а рот перекосила горькая, упрямая складка. Милиционер, почувствовав неладное, обернулся, испуганно отпрянул. Понял по Машиным глазам, что шутками и не пахнет. Ствол Лопатинского КО-44 смотрел, казалось, и в его лицо, а потом опустился чуть ниже.
— Машка! Ты что творишь! Ну-ка, опусти винтовку! — крикнул Горохов, чувствуя, как замирает сердце и дрожат колени. До крыльца было несколько шагов, а Машин палец, лежащий на спусковом крючке, казалось уже начал свой смертельный путь.
Откуда-то со стороны, послышался дрожащий, испуганный голос отца девушки:
— Дочка, ты это…не балуй, не балуй, слышишь!
Сергей судорожно вздохнул и задержал дыхание, боясь пошевелиться.
Маша, не сводя с него лихорадочно горящих глаз, что-то сказала, но все слова перестали иметь для Кудашева какое-либо значение.
Лена, которую отделял от крыльца дома угол конюшни, не видела происходящего. Она рывком приподняла жесткую ткань, откинула край брезента назад и тут же отшатнулась от телеги. То, что она приняла за жерди или палки, оказалось человеческими костями с обрывками какой-то одежды. А прямо на нее, жутко скалясь зубами в приоткрытом рту и зияющими глазницами, уставился череп, обтянутый желто-пергаментной кожей и клоками волос. У молодой женщины перехватило дыхание. Она попятилась от телеги, несколько раз открыла и закрыла рот, пытаясь закричать, но вместо этого только издала сдавленный хрип и писк. В горло будто насыпали дорожную пыль вперемешку с песком. Жуткий ужас, какого не испытывала она за всю жизнь, ударил по ногам и сжал сердце. Лена сипло втянула полную грудь воздуха и, наконец, смогла выдавить крик, переходящий в животный визг.
Лопатин с Сергеем резко обернулись к конюшне, а Маша опустила карабин. Не сегодня… еще поживу, понял Юрий, не сводивший глаз с оружия в руках любимой.
Глава 34. В одном шаге от бездны
Дубровин поздним вечером переговорил еще раз с Ткачуком, потом долго листал и перечитывал рапорта и протоколы допросов. Сидел и думал, глядя через открытое окно в ночную тьму, изредка освещаемую отблесками фар поздних машин. Спать полковник лег за полночь. Уснул почти моментально, не раздеваясь, а только скинув сапоги, и расстегнув верхние пуговицы полевой формы. И казалось, только закрыл глаза, как почувствовал, что трясут за плечо не сильно, но настойчиво.
— Павел Петрович! Проснитесь, Павел Петрович! Беда… — рыхлый и растрепанный, видно тоже со сна, аналитик Миша, упрямо тряс за плечо шефа. Дико не хотелось вставать с кожаного дивана на скорую руку застеленного казенной, жесткой от крахмала, простынею.
Но этот зря будить не станет. Тревожно, который раз за последние дни, сжало сердце. Дубровин сел на диване, тряхнул головой, стараясь сбросить липкие пелены короткого сна. Именно в такие минуты чекист понимал очень хорошо, что уже слишком стар для всего этого. Сколько там времени? Вот ведь… Три часа ночи, ведь и правда только уснул.
Да, были времена, когда тащил на себе тяжеленный рюкзак, нехожеными таежными тропами, неделями. И ведь для отдыха тогда было лишь несколько часов… Да и те по большей части уходили на войну с настырным, лезущим во все щели одежды и мокрой палатки гнусом. Лежа пытался не замерзнуть у чадящего, не греющего костра. Были времена, когда в кровавых боях терял счет времени и потом с изумлением не мог вспомнить, когда спал последний раз. Но то было давно, казалось, сейчас, совсем с другим человеком. А теперь ты, старик, разменявший восьмой десяток.
Прапорщик, хорошо зная начальника, терпеливо ждал, пока тот натягивал сапоги, застегивался, тер ладонями заспанное лицо. Молча они вышли из кабинета, который был оставлен полковнику для отдыха и пошли по пустым коридорам Смоленского Управления КГБ. Бывший аферист, а ныне сотрудник секретного подразделения разведки, Миша, пыхтел и сопел у самого уха. Неожиданно для него самого, Дубровина это взбесило.
— Иди морду умой, высморкайся и приведи себя в порядок! Сделай милость, стань похожим на человека, а не на кучу говна!
Забелин встрепенулся и, не споря, с нежданной, пожалуй, для постороннего человека резвостью припустил по коридору в сторону туалета. Полковник хмыкнул, глядя ему вслед. Не иначе, действительно какие-то серьезные проблемы.
В кабинет, последние дни служивший им оперативным штабом, он пришел один, не дожидаясь Миши. Майор Рощин, не вставая со стула, только оглянулся на звук открываемой двери, потом вновь приник к большому радиоприемнику, размером с приличный шкаф. Громоздкий, армейский КВ радиоприемник напольного типа, Р-155 «Брусника», шипел и подвывал в самом противном диапазоне, отзываясь на движение руки офицера, крутившего ручку настройки.
— Ну что там у тебя? А то на Забелине просто лица нет. Чуть ли не штаны запачкал.
— Да тут и не мудрено, подпустить в кальсоны товарищ полковник! — ответил майор, вздохнув и щелкнув тумблером выключения приемника.
Дубровин пристально посмотрел на него, мол, говори, чего уж там, не томи.
— Ребята с радиоразведки вовремя сигнал дали, я уже потом сам с этим шкафом по старой памяти разобрался, как услышал, что передают. Мишку разбудил и за вами послал. Вот сами послушайте, я на бобину записал.
Григорий протянул руку к столу, на котором стоял катушечный «Маяк-001-стерео» и с характерным хрустом надавил на клавишу. Динамики зашипели, засвистели и через ритмичное завывание глушилок, прорвался чей-то донельзя противный гнусавый голос.
—…орит Радио Свобода — хоть и на русском, но таком, что любой советский человек, даже с полуслова, по интонации понял бы — это вещает враг. Дубровин всегда дивился, где их набирают. «Свобода», «Голос Америки», «Би-би-си» и «Немецкая Волна», это сборище конченых уродов. Не иначе, в каком-то мерзком, вонючем, гадюшнике, серпентарии. В котором, натужно пыхтя, смешались, возились, спаривались и жрали друг друга в борьбе за империалистические подачки, бывшие власовцы, лизавшие зад сначала нацистам, а теперь новым хозяевам из Лондона и Вашингтона, и всякая шушера из обиженных, невозвращенцев, перебежчиков и им подобного, гнилого отребья.
Пока шли позывные какой-то знакомой мелодии, майор Забелин пояснил:
— По всем радиостанциям почти слово в слово передают, я быстро пробежался по Европейским частотам, и что важно, не только в новостях, а похоже отменили все другие передачи.
— Международная общественность, крайне обеспокоена продолжающей поступать из государственных источников информацией о нарушении СССР «Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космосе и под водой от 1963 года», а также многостороннего «Договора о нераспространении ядерного оружия от 1968 года». Но если ранее, советские испытания ОМП проводились в основном на Новой Земле, архипелаге в Северном Ледовитом океане и малонаселенных областях Северо-Востока Казахстана, то последние ядерные взрывы, проведенные на западе Смоленской области, ознаменуют новый этап гонки вооружений, инициированный из Кремля. Последнее испытание, проведенное вчера ночью, ставит под угрозу первый двусторонний договор ОСВ-I между СССР и США, подписанный в 1972 году. Коммунистический режим, в очередной раз, несмотря на все обещания, ставит мир на грань ядерной войны. Как стало известно из источников в Кремле, а также от правозащитников и диссидентских кругов на территории СССР, на протяжении полутора-двух недель, в пограничном районе между Белорусской ССР и Смоленской областью, имело место два случая испытания новейших советских тактических ядерных зарядов малой и средней мощности…
— Бляяя…, — протянул Дубровин, чувствуя, как ледяной ком родившийся где-то в горле, ухнул вниз живота. Не было ни малейших сомнений, что о каких-то, случайных совпадениях речи быть не может, только этого им и не хватало!
Чуть слышно скрипнула двойная дверь, вернулся отфыркивающийся и продолжающий утираться белым, казенным вафельным полотенцем прапорщик Забелин. И полковник, и Рощин, даже не повернулись в его сторону.
— Просрали мы момент… Пока ждали этого пархатого решалу, наш фриц еще что-то рванул! — констатировал он и добавил, — теперь ждем обраточку! Не звонили еще, Гринь?
Майор покосился сначала на начальника, потом на московский телефон, стоявший на столе, и отрицательно покачал головой.
— Где Кожевников? Послали за ним? — Павел Петрович, стараясь скрыть крайнюю степень тревоги, суетливо схватил стоявший рядом на столе графин, но пока наливал воду в стакан, предательски зазвенел горлышком о стакан. Да было от чего трястись рукам!
— Звонили. Дома он не ночевал. —
