Милиционер отправился следом. Юрий, поддерживая под руку старика Архипа, довел его до крыльца.
— Может, пойдете отдохнуть в дом, дедушка? — спросил он, указав на приоткрытую дверь сеней.
— Спасибо, светлый князь, мне ныне нет желания в четырех стенах сидеть, хочу последние часы свои в небо поглядеть да воздухом лесным подышать! Ты-то иди, иди, вижу — не спокойно у тебя на душе. Делай свое дело, на меня, старого, не обращай внимания.
Кудашев усадил старика на ступени крыльца, тот сложил руки на навершии своей клюки, оперся подбородком на них и прикрыл глаза.
Пока Юрий вытаскивал из дома во двор похожую на крупнокалиберный снаряд болванку маяка, умаялся. И как только его из лесу притащили. От бани, из трубы которой уже шел дым, шли Сергей с Андреичем. Судя по растерянному лицу пасечника, Горохов уже рассказал ему причину появления на заимке деда Архипа. Признаться, все трое понятия не имели, что делать со стариком дальше. Но до поры было дело и более важное.
— Помоги, Сергей! — попросил Кудашев и добавил, обращаясь уже к хозяину, — где провода, которые он привез?
Василий вытащил из сарая увесистый большой моток медного провода и протянул им. Обершарфюрер отдал моток Горохову, а сам нагнулся за маяком. Тот, видя выражение лица, с которым пилот поднимает болванку передатчика, отстранил его, закинул на плечо моток проволоки, легко подхватил маяк. Лопатин, так же молча, подал им холщовую сумку, в которой звякали инструменты. Оба парня, оставив за спиной дом и его хозяина, пошли в сторону опушки леса.
Большой дуб на опушке он заприметил давно: сразу после того, как получил известие от медиума о возможности активации маяка от электрического разряда во время грозы. Как-то сразу пришла уверенность, что именно в это дерево ударит молния. К тому же верхушка дуба, потемневшая и свободная от ветвей, кажется, уже имела дело с атмосферным электричеством. Милиционер откровенно не понимал, что они делают. Но без лишних расспросов подсадил более легкого Кудашева до нижних массивных ветвей, подал ему конец провода и разматывал его, задрав голову. С тревогой смотрел он, как Юрий забирается по стволу все выше и выше. Удалось подняться почти до самого верха и закрепить проволоку, обернув ее вокруг ствола. Спускаться было не в пример труднее, чем лезть вверх, но удача его не оставила. Никакой сук не сломался, рука не соскользнула. Юрий спрыгнул, охнул и схватился за грудь. Длины провода хватило даже с избытком. Они поставили передатчик на землю к широкому комлю, отрезав остаток проволоки, которого как раз хватило, чтобы закрепить маяк. Прихватили его к стволу. Обершарфюрер присел у передатчика, озадаченно глядя на круглое отверстие в корпусе размером с десятипфенинговую монету. В хронолете туда вставлялся кабель с фигурным разъемом, ничего похожего под рукой не было и в помине. Кудашев покопался в сумке, достал из нее ржавые пассатижи и загнул ими свисавшую с дерева проволоку под размер отверстия. С усилием вставил эту петлю в отверстие, немного потянул назад, вроде сидит туго. Кинул пассатижи обратно в сумку и подал ее с интересом наблюдавшему за ним Сергею.
— И что? Думаешь, сработает? — с сомнением поинтересовался милиционер, принимая сумку.
— А что мне остается? — устало ответил ему Кудашев, не торопясь подниматься с травы у дуба. — Только надеяться, что все получится! Ты, наверное, удивишься еще больше, но я понятия не имею, как оно работает. Эта штука работает на совершенно других принципах, чем радио или любой другой известный нам передатчик. Я сейчас даже не уверен, что это можно назвать словом «прибор». Ни один известный передатчик не может послать сигнал через пространство и время. Вернее, ни один мне известный прибор. Нам его привозят под серьезной охраной и монтируют на аппараты люди в форме трудового фронта, но все они не немцы, даже не европейцы. Азиаты. Когда устанавливали эти маяки, всем техникам приказали покинуть ангар. Там оставались только они. Ходят слухи, что эти люди из самого Тибета. Так что… мне предстоит запустить не знаю, что и не знаю, как.
— Да… дела! — только и сказал Горохов.
Вернулись на заимку они уже в сумерках. Больше всего хотелось что-нибудь съесть, но идти на сытый желудок в баню не годилось. Решили помыться и уже потом сесть за стол. Баня хоть и небольшая — вместила всех четверых. Как-то само собой, под запах дымка, запаренных березовых веников, горячий пар и ледяную колодезную воду на время забылись тревоги. Василий неистово хлестал веником своих гостей да прикрикивал:
— Терпи! Это там ты князь, а тут в бане, хозяин — я! Поддай, Серенька пару! Баня без пара, что щи без навара!
— Куда тебе, дед Архип, на средний-то полок? Сдюжишь? Ну да сам смотри, мне ль тебя учить? Э-эх, держись…Дух парной, дух святой!
Потом сидели обессиленные в предбаннике и пили квас с мятой. Вот бы и не уходить отсюда, подумалось Кудашеву под заунывный скрежет сверчка, но неожиданно кольнуло сердце. Маша… Расстались они, что и говорить, самым неприятным образом, на сердце лежало многое, что хотелось ей сказать. Но Сергей был прав, на счету каждая минута, а их объяснение просто не могло быть быстрым, особенно для нее.
Ужинали просто, без изысков, но сытно. Хорошо распаренной гречневой кашей с грибами и своей, черневской, говяжьей тушенкой. Что-то похожее в Германии, как и многое русское, вошедшее в моду, подавалось в ресторанах как «Brei auf Kaufmann mit Pilzen». В той Германии, в кудашевской. К каше на столе стояли привычные уже Лопатинские соленья: квашеная капуста, бочковые огурцы, грибы. Пока вечеряли, обершарфюрер пересказал свои Смоленские злоключения. Не все, конечно, и без некоторых подробностей. Андреич, слушая, качал головой и матерился, а дед Архип, почти ничего и не евший, не сводил с рассказчика выцветших глаз, молчал и изредка только кивал каким-то своим мыслям. От самогона Кудашев отказался, не до него было, а Сергей, издерганный самыми мрачными предчувствиями, напротив, выпил полный стакан. Неожиданно, не отказался и дед, чуть не расплескавший в дрожащей руке содержимое стакана. Василий, к удивлению Горохова, только пригубил свой знаменитый хмельной продукт. Милиционер, недавно узнавший на примере Степки Михайлова о способности Кудашева лечить запойных мужиков, уже подумал, что без этого не обошлось. Но оно, наверное, и к лучшему.
— Дедушка, давайте теперь о вас поговорим, — сказал Архипу Головкину Кудашев, когда все наелись и отодвинули пустые тарелки. Сергей же налил себе еще грамм сто крепкой медовухи и потянулся за соленым огурцом.
Старик после бани как-то даже преобразился. На нем была старая, но чистая рубаха-косоворотка из беленого льна и такие же простые льняные штаны. Все это он достал из привезенного им узелка. За ужином непривычно молчал и явно поглощен был своими мыслями. Он медленно окинул взглядом сотрапезников и вздохнул.
— Пришло, сыночки, мое время! Как было заповедано вещим человеком, повстречал я свою смерть, в тебе, светлый князь. И раз собрались вы на благое дело, солдат тех огненному погребению придать, так пусть и я с ними буду! С Прокопычем…
Сергей, толком не спавший последние дни, к тому же изрядно захмелевший, не выдержал и треснул кулаком по столу, да так, что ложки с вилками на тарелках звякнули? подпрыгнув.
— Да ты охуел, дед! К чему нас подводишь, а?! Нам что, пристрелить тебя или придушить? Или сам удавишься? Может живого в огонь кинуть? Да как у тебя язык поворачивается!
Юрий, положил руку Горохову на плечо, стараясь умерить его пыл. Андреич слушал их молча, не встревая. На лице только явственно читалась апатия и усталость от всего случившегося.
— А ты не кричи, молод еще кричать на меня! — старик тоже ударил сухой ладошкой по краю стола, но в отличии от дюжего кулака милиционера, это лишнего шума не произвело, — неужто взаправду решил, что я вас к такому делу постыдному подвожу? Вот ведь дурень!
Дед так разнервничался, что на глазах блеснули слезы. Он трясущейся рукой мазнул по глазам, щекам и бороде, а потом, чуть успокоившись, добавил:
— Не помощники вы мне в этом. Я сам… уйду.
Обершарфюрер кивнул. Он один из троих понял, что старик, сказав «сам уйду», имел в виду нечто большее, чем выход из дома во двор. Сергей, которому вдруг стало стыдно перед стариком, неуклюже извинился.
— Вы что же, соколики, думаете, я боюсь умереть? Да, я ее, смертушку, уже лет сорок жду, как избавительницу. Как жених невесту любимую ждет! Так ее жду… Никому этого не сказывал, только вам вот поведаю. Уж я сколько раз хотел самоубивство сотворить. Топился… не принимает меня вода. Лет пятнадцать назад, ты, Васька, должен помнить, старое гумно под Благовещение сгорело. Думал я: с ним сгорю. Так жуть такая… огонь кругом, уголья алые, а я как в пузыре стою посреди, и даже не жарко. Хорошо, вылезти успел до того, как тушить стали, а то людей бы спужал. Удавиться думал. В сарае на стропило веревку закинул, голову в петлю, сам ногой ушат, на котором стоял, оттолкнул… да и повис. И вешу себе, глазами хлопаю, пенька-то мне даже шею не давит, а спуститься не могу. Страх тут на меня нашел. Да не за себя! А за Матвея. Он в ту пору еще молодой был, только со Светланой своей оженились. Думаю, сейчас войдут в сарай он или баба его, вот крику-то будет! Хорошо веревка оборвалась, загремел я костями вниз. А думал, пойти в лес и на болотах сгинуть, все ж знают, что Ведьмино наше болото не одну судьбишку сгубило. Так по всем хлябям бездонным, как по луговой травке прошел, дажить сапоги не изгваздал. Только страху натерпелся, от энтих…которые на болоте.
Опять один Кудашев уразумел, о каких «энтих» дед Архип упомянул. Василий с милиционером слушали старика, пораскрыв рты. Наверное, сейчас только начали понимать, что не даром наградили его в Тибете, а настоящим проклятием.
А старый Архип продолжал:
— Ну, а как узрел я вашего гостя, да как мальчонка про солнышко закричал в тот день, радости моей и предела не было. Может теперича вы меня, старого, понимаете. Измучился я. Нет радости в жизни, если хвори, да болезни одолевают и конца краю не видать.
Дед замолчал, Лопатин задумчиво качал головой, переглядываясь с полупьяным Сергеем, а Кудашев взял в руки дрожащие ладошки старика, погладил их, и прошептал:
— Все сделаем, дедушка, будь по-твоему.
— Таить и делать-то особо ничего не надо, ты только путь нам открой…, да мое тело дряхлое проводи со всеми вместе. — улыбнулся ему дед Архип.
— Ну да ясно, что дело темное! — встал из-за стола Андреич, — давайте-ка спать, час поздний. Да дел завтра много. А деда положим в Машиной комнате, да я там с ним, а ты тут...
— Погоди, Васятка. Мне еще тебе кое-что передать нужно, — перебил пасечника Головкин.
— Подай-ка, парень, вот мою котомку. Вона, на скамейке у двери лежит, — обратился он к Горохову. Сергей, поднявшись со стула, нетвердой походкой дошел до скамьи, взял стариков мешок и положил его перед ним на стол. Дед Архип, повозившись немного с завязками, раскрыл котомку и достал два мешочка, один побольше холщовый, а второй совсем маленький, кожаный.
— Нищими да голыми мы в этот мир приходим, и уходить из него нужно налегке. Оставляю это вам, робяты, пусть к добру будет, — он придвинул их к Лопатину.
Василий взял холщовый мешочек, взвесил
