вернулся какой-то потемневший и вовсе не похожий на того, кого рисовали воспоминания раннего детства. Папа больше не поднимал его, прижав к груди на руки, и не потому, что Юргену было уже девять лет, а потом что левая рука отца почти не действовала.
В декабре 1949 года отца, как и всегда, дома не было. Весь ужас известия о смерти деда и сестры она разделили в те дни с матерью. Отец, вернувшийся из России, как только смог, обняв мать в прихожей, рыдал навзрыд. Сильный мужчина в военной форме с орденами на груди, не раз смотревший в глаза самой жестокой смерти, плакал как ребенок, прижимая к себе любимую женщину, потерявшую отца и дочь. Юргену было уже девятнадцать, и он, видя слезы отца, стеснялся их. Только со временем он понял, что слезы мужчины, не повод признавать его слабым.
***
Вместо трех часов, они по проселкам, а где и вовсе по каким-то неприметным тропам, добрались в Чернево только к девяти утра, потратив на дорогу больше пяти часов. Когда, остановив тарахтящий мотоцикл у дома, Сергей открывал ворота. Кудашев еще держался, а уже во дворе, в дали от чужих глаз безвольно осел под Машин крик, завалившись у бревенчатой стены дома. Сердито цыкнув на нее и на выскочившую из дома жену, он подхватил Юрия и, распахнув пинком дверь, на руках внес друга внутрь. Положил на ту кровать, на которой он спал в их доме последний раз.
— Все, успокойтесь! Досталось ему вчера, пусть малость в себя придет, поспит несколько часов. Да не причитай ты! — устало сказал он подвывающей от страха за любимого Лопатиной, — он и скроен ладно и сшит крепко, так что ничего страшного, просто дайте ему немного отлежаться.
Сон разбудил обершарфюрера. Он рывком сел на кровати, потом спустил босые ноги на пол и застонал, потирая разбитую грудь. Кто-то, скорее всего Сергей, стянул с него одежду, которая сейчас валялась на полу. Кудашев постарался унять волнение, сделал несколько размеренных вдохов с неторопливым, медленным выдохом. Прикрыл глаза и, представляя, что сидит у тихого лесного озера в спокойный летний день, пытался восстановить силы. Как всегда, помогло. Боль перестала быть острой и откатилась куда-то вглубь, будто забилась в глубокую нору. Он оглянулся, за окном светло, стало быть, еще день. Сколько он проспал? Три часа? Больше? Перед внутренним взором стоял все еще дед, а больную грудь сжимало, будто обволакивая темной грозовой тучей, предчувствие. Нашли. Тропят. Ищут, будто логово дикого зверя, сужая круги вокруг него и людей, ставших ему близкими.
Нужно уезжать и чем быстрее, тем лучше. Воспользоваться малым шансом, запустить маяк, а там будь что будет. Он знал, что каждый запуск хронолета, это минимум два-три дня подготовки. Даже получив сигнал маяка, взяв засечку координат, по пространству и времени, им не успеть раньше красных. Но от него, ровным счетом ничего не зависело. Нужно сделать то, что должно, а там посмотрим. Будь он один, ушел бы на болото и пересидел там два-три дня, а то и дольше. Но и в голову не пришло, вот так просто уйти, отдав Машу с отцом и Гороховых в цепкие лапы НКВД. Не было сомнений, что чекисты выбьют из них все, что знают и обложат его плотно и с земли, и с воздуха. И уже не дюжиной солдат, а силами посерьезней. И если наши сунутся меня выручать, могут быть большие проблемы. Одним из основных правил, на которых основывалась деятельность отдела «Н», была скрытность. Стоил ли он, Юрий Кудашев, того чтобы из на него начинать войну между двумя противоположными мирами?
Тяжело опираясь на металлическую спинку кровати, обершарфюрер поднялся и потянулся за брюками, но не удержался и чуть не упал, свалив с грохотом деревянный стул. Приоткрылась дверь и в комнату заглянул Горохов.
Спал Кудашев уже четыре часа. Сергей пару раз заглядывал в комнату и тихонько выходил, удостоверившись, что гость спит. И дураку ясно, спать сейчас было некогда, но в то же время, милиционер отлично понимал, что в таком состоянии Юрий был не то что не боец, он даже идти не мог. Признаться, было желание, затолкать его в люльку мотоцикла и ехать на заимку к Лопатиным, но останавливал вопрос, а что это изменит. Сергей уже понял, что на них вышли и время их исчисляется не днями, а считанными часами. Душу переворачивал страх, заставлявший чуть заметно подрагивать кисти рук и нервно дергать щекой. Горохов, считавший всегда себя человеком сильным, впервые проходил через такое, и тихо ненавидел в себе эту дрожь и холод в груди. Хотя понимал, что прежде всего страх этот не за себя и сломанную теперь навсегда жизнь, а за жену, за Машу о которой всегда думал, как о сестре, и за старика Лопатина.
Они втроем сидели в горнице у стола. Маша с красными и припухшими от слез глазами, то вскакивала и ходила их угла в угол, то порывалась пойти в комнату к любимому, Сергей не давал, чуть ли, не хватая за руки. Она пропускала мимо ушей его слова, но вновь садилась за стол. Лена, которой подруга уже пару раз пересказала всю известную ей историю с хулиганами, как могла, пыталась ее успокоить. Она ошарашена на голову свалившимися новостями. Сначала — этим внезапным ночным отъездом мужа, который она обнаружила только после затарахтевшего в темноте мотоцикла. И успела всего лишь удаляющиеся по улице тусклый свет фары и красные отблески задних фонарей. Когда они вернулись, и муж почти втащил на руках полубесчувственного парня в окровавленной одежде, Лена готова была взвыть от страха. Заплаканное, усталое лицо подруги, заламывающей руки и подвывавшей как раненый зверь, только добавило жути. Чтобы успокоить Ленку, пришлось поначалу капать ей в стакан валерьянку, а потом, видя, что толку ноль, заставить выпить ее грамм сто водки. Это помогло. Рассказ подруги немного прояснил дело, но спокойствия не принес. Но хуже всего была перемена в муже. Они до недавнего времени, жившие душа в душу, понимали друг друга, не то что с полуслова, а с полувзгляда и полувздоха. Таким своего Серегу, Лена не видела еще никогда. Он изо всех сил старался казаться спокойным, даже пытался, как-то вымученно шутить, но его выдавала легкая дрожь рук и испарина на лбу. Стало жутко. Ей захотелось подойти, обнять мужа и прижать его коротко стриженную рыжую голову к груди, шепнуть наконец, ему на ухо столь долгожданную новость.
Горохов, внимательно слушавший немного бессвязный рассказ девушки, прерывающийся всхлипами, сопоставляя все со словами Кудашева, выстроил для себя ясную картину происшествия. Все так Кудашев говорил, не было у него иного выхода кроме драки, но кому от этого легче? Теперь на нем покойник висит, а может и не один, если какой-то из раненых гадов окочурился в больнице. За дверью комнаты, где спал Юрий, что-то загремело. Ленка с подругой замерли на полуслове, с тревогой глянув на дверь, а потом на него.
— Так! Сидите… сейчас разберусь что и как! — он встал со стула и, приоткрыв дверь, заглянул в комнату.
— А, проснулся! — сказал Горохов и тут же оглянулся, осаживая строгим взглядом Машу готовую рвануть в дверь, — погодите вы, сейчас оденется и выйдет к вам. Лен, собери по-быстрому что-нибудь перекусить, ребята с вечера ничего не ели!
Сергей вошел в комнату и прикрыл дверь. Маша вскочила и вмиг оказалась рядом с косяком, но не решилась войти. Лена подошла к ней сзади и обняла за плечи.
— Ну что ты, глупая, видишь, нормально же все! Конечно, ужас с этими хулиганами! И что вы в милицию не сообщили? Ума не приложу!
Из-за двери слышались негромкие, неразборчивые голоса, какая-то возня. Потом, видно, мужчины подошли ближе к выходу из комнаты и подруги расслышали как Сергей сказал:
— Шутки, брат, кончились…
— Это и не было никогда шутками, Сережа. — послышалось в ответ.
— Да я понимаю, но теперь на тебе висит труп и двое тяжелораненых, если и те уже в морг не переехали. А это, извини за прямоту, пиздец…
Лопатина отпрянула от двери и почувствовала, как закружилась голова. Она прикрыла рот ладошкой, словно стараясь не пустить, готовый вырваться крик. Лена негромко ойкнула и схватившись за грудь, почувствовала, как подгибаются в коленях ноги. Поддерживая друг друга под руки, они вновь оказались у стола. Маша как куль свалилась на стул, с которого недавно вскочила.
— Как же это…Что же это, Леночка? — сказала она, не сводя взгляда с подруги, будто надеясь, что та как-то развеет ужас, стремительно заполнявший ее душу. Горохова не в силах что-то вымолвить стояла рядом и гладила ее по голове.
Мужчины, выйдя в переднюю и увидев круглые, ничего не понимающие глаза, побледневшей Маши и судорожные движения заплаканной хозяйки дома все поняли.
— Та-ак… — протянул Сергей, — подслушивали, значит? А ну быстро тащи на стол что-нибудь! Просил же!
Лена сорвалась с места и, всхлипывая скрылась на кухне, муж прошел следом, понимая, что ребятам следует остаться вдвоем. Юра, такой странный в этой тельняшке на пару размеров больше, присел на корточки рядом с Машей и взял ее ладони в свои руки.
— Милая моя, любимая… — начал он, но, девушка, плотно сжав зубы, закрутила головой, вырвала у него свои руки, вскочила, чуть не сбив его с ног, стремительно выбежала в сени. Хлопнула входная дверь.
— Иди к ней! Пусть успокоится, потом приходите. — сказал негромко Горохов жене, взяв из ее трясущихся рук нож которым та пыталась резать хлеб. Он проводил Лену взглядом, вздохнул и выглянул в светлицу. Кудашев безмолвно сидел на Машином стуле, опустив голову на руки и закрыв лицо ладонями.
«Ну что, доволен?» — хотел было спросить милиционер, но сдержался. Парень, тут и не виноват вовсе. Несет его по течению, будто щепку в стремительном весеннем талом ручье. «Колька!» мысленно крикнул он. Юрий поднял на него взгляд, покачал головой и с силой треснул кулаком о стол.
Подруги вернулись минут через десять. Обе с опухшим от слез лицами и красными глазами, под которыми залегли тени. Но обе держались за руки и были настроены самым решительным образом. Всем своим видом показывая, что желают получить, наконец, все объяснения. Мужчин они застали сидящими за столом, на котором возвышались стопка нарезанных бутербродов с вареной колбасой, крупно порезанное сало на блюдце, куски селедки на тарелке и отваренная еще вчера на ужин картошка в кастрюле. Кудашев и Сергей, склонив головы о чем-то шептались, и сидели по обе стороны от пустого ступа так, что можно было подумать, будто с ними там еще кто-то есть. В комнате, не смотря пасмурный, но августовский день, отчего-то было холодно.
Женщины переглянулись, словно стараясь набраться друг у друга решительности. Первой хотела что-то сказать Маша, но, только открыв рот, сразу протяжно всхлипнула. Лена крепко сжала ее руку, и сказала, как можно строже, но видно было, что она жутко боится того, что может услышать:
— Хватит ваших секретов! Сейчас же расскажите нам все как есть!
— Юрочка! Ты только не переживай, все наладится! Во всем разберутся! Они же напали на нас первыми! Ведь если бы не ты, эти хулиганы неизвестно что натворили бы! — зачастила Маша, прочувствовав в близости лучшей подруги поддержку. Она вырвала свою руку у Лены и сложила их у груди, смотря на Кудашева с огромной нежностью и тревогой. Ее губы дрожали, а на глаза опять навернулись слезы.
Обершарфюрер, почувствовал, как заныло сердце. Чтобы он ей не сказал сейчас, успокоения
