В зале было темно и душно. К темноте привыкнуть легко, темнота – это совсем не страшно, а вот от духоты могла заболеть голова. За окном уже растекалась ленивая весна, но в стенах замка всё ещё было холодно. Камень на то и камень, чтобы помнить долгий зимний холод. Никогда камень не прогреется до конца, никогда не утратит памяти о долгой зиме.
И его нынешний хозяин тоже.
А что до духоты – так это ничего, это на пользу его гостям, пусть расслабятся, быстрее опьянеют, языки их будут куда более болтливыми, а в этом и есть смысл сегодняшнего действия.
– Мой господин, – Амар, как всегда, подошёл очень тихо, боялся нарушить покой своего хозяина, но, похоже, вопрос был неотложный, – гости начинают прибывать.
Что ж, это хорошая новость. Ожидание изматывает куда больше. Пора заканчивать. Да и прийти-то сюда нужно было только для того, чтобы убедиться – всё готово. У каждого человека свои тяготы собственной сути: кто-то не может принимать участие в мелких делах и отдаётся лишь сложным, а кто-то сосредоточен на каждой мелочи, так как знает, что мелочей не бывает и ничего не должен пропустить взор господаря.
И видят боги – любые боги этого мира, которых – одни говорят, что много, другие твердят, что он един, но множествен в своих проявлениях – тяжело относиться ко второму виду людей.
Мелочей нет! Есть множество мелких обстоятельств, которые складываются в историю. Но нечего больше ждать, отступления не будет, и прибытие первого гостя – это как раз доказательство того, что пути назад нет.
Значит, пора из пиршественного зала. Тут жарко горит очаг, прикрыты тяжёлыми заслонами окна, оставляя лишь жалкие просветы для весеннего застенного воздуха, который сегодня не должен увидеть той грязи, что разойдётся по этой зале.
– Всё готово? – вопрос привычен, и сколько же раз он его задавал? Пять? Десять? Но Амар всегда терпелив, он знает своего хозяина и отвечает как всегда подробно, ничем не выдавая раздражения:
– Приборы готовы, повара заканчивают приготовления, мой господин. Баранину уже глазируют для подачи, а что касается супов и рыбы…
– Стража? – про еду слушать нет сил. Это, конечно, всё вкусно и весь замах пропитался ещё с ночи подступающими запахи пиршественного обеда, но в горле давно и прочно стоит комок, вызывающий лёгкую, но постоянную, муторную тошноту.
Надо всё контролировать, но куда деть муть собственного состояния? люди слабы, почему, Господи, люди так слабы? Разве сегодня произойдёт что-то неверное? Разве сегодня произойдёт что-то, что противоречит правосудию?
Так почему эта муть?..
– Всё готово, как вы и просили, господин, – Амар не удивляется ничему. Он докладывает легко, он и сам, переняв привычки замка и хозяина, привык не признавать мелочей за что-то, что недостойно его внимания. – Как только они войдут, как все соберутся, мы закроем зал. Я хотел, господин спросить у вас ещё насчёт танцовщиц, вы не дали ответа.
Потому что трудно было дать такой ответ. Лишние свидетельства ни к чему. Да и задеть их тут могут. Нет, считаться с какими-то вертлявыми девками – это пустое дело, они и без того очень уж падкие для этой жизни, но и жестокость в их отношении будет лишней.
– Пусть уйдут после первых вин, – но совсем не звать их – это плохая идея. Заподозрят! Не станут пить, не станут мягки и податливы. Женское тело, оно, видит небо, может сглаживать самые острые ситуации. – Только пусть они уйдут через вторую дверь.
– Тогда закрыть её после? – Амар опять не удивлён. Он уже что-то подобное прикидывал, зная волю хозяина.
– Да. На заслон.
На заслон и только на заслон. Верная стража, определённая ещё две луны назад, останется в зале. С гостями и господином.
– Кто прибыл, Амар? – все сегодняшние гости на одно лицо. Нет, это, конечно, не так – все эти лица разные. Они молодые и старые, они с хитринкой и без неё, они со следами сыпной болезни и с сеткой морщин…
Они разные. Но видятся, уже давно видятся, как одно, предательское, мерзкое лицо чудовища.
А что делают с чудовищами?
– Господин Станчул, – Амар кривит лицо, он всеми силами показывает отвращение к гостю.
И это он перенимает у своего хозяина. Но так и должно быть – верный слуга идёт за господарем до конца. Впрочем, как то понять сегодняшним гостям?
Но ничего, даже если не поймут, для оставшихся это послужит уроком. Уроком жестоким, но все уроки, в той или иной степени, жестоки, ведь иначе не научить, не предостеречь. А долг господаря не только карать, но и остерегать от ошибок, беречь душу слуг своих и подданных от помутнения.
***
В зале ещё душнее. Теперь тут жирно и жарко. Очаги чуть стихли – иначе невыносимо, но от еды жар – всё до последних минут подогревали, поддерживали в тепле. И вот уже блестит глазурью мясо, в соусе утоплены аппетитные куски разной рыбы, стол уставлен пирогами и лепёшками с самыми разными начинками: сыр, овощи, мясо кусковое и фарш. Поблескивают, принимая на себя отблеск очагов, вымоченные в растворах рёбра под щедрыми горстями уже проклюнувшейся первой зелени. Всё в тарелках и блюдах, и в кувшинах с разными винами…
Всё это пахнет ароматно – специи, мясо, рыба…каждое блюдо можно назвать торжеством ароматов, и повара постарались действительно на славу. Всё это ароматно, но муть не проходит в горле, однако, вызывать подозрения нельзя. Напиваться, впрочем, тоже – пить должны они.
Дюжина бояр. Теперь его бояр. Строго отобранная дюжина.
Они, глупцы и гордецы, решили, похоже, что их ждёт милость господаря. Впрочем, он так им и намекал, правда, милость они понимали по-разному. Они, безумные предатели, ждали от сегодняшнего пира даров в виде золота и земель, назначений и личных милостей, заверений в дружбе.
Что ж, каждому своё.
– Пейте, гости! Вино исходит реками! – вин и впрямь много. В кубках сегодня особенно щедро плещет. Слуги, на счастье, расторопны, даром, что половина из них – это, на самом деле, личная стража, только переодетая в слуг.
Но хороший воин обращается быстро и ловко не только с мечом или кинжалом, но и с кувшином вина.
– Пейте! Пусть жар трещит по нашим костям! – духота вызывает отдалённую ещё, но уже боль. Пока ещё очень лёгкую. Но это ничего. Какой воин и когда замечал головную боль?
Жар трещит. Воздаются хвалебные слова, справа и слева одинаковое заискивание. От которого, на самом деле, становится ещё более тошно.
В зале дурманно. Ароматы блюд смешиваются с потрескиванием очагов. Только что увели из зала под предлогом краткого отдыха танцовщиц. Правда, тот же Станчул предлагал себя в качестве отдыха и порывался пойти за черноволосой красавицей, которую облюбовал себе ещё в танце.
Жирный, с маленькими глазками и короткими руками, Станчул не вызывает ничего, кроме ещё большего отвращения. Но долг хозяина – быть радушным до последней минуты. А что там входит в последнюю минуту – дело десятое.
– Позже, боярин! Позже! – побольше смеха в голос, побольше благодушия.
Станчул сдаётся. Его подбадривают хмельные голоса других гостей.
– А скажите мне, гости, – за последней красавицей закрывается дверь. общий вздох сожаления среди бояр, но что значит их сожаление, когда они ещё только сейчас начинают то, ради чего и был собран этот роскошный пир?
Откровенно говоря, можно было вызывать каждого по отдельности. Или скопом. И так разрешить вопрос. Или проехать самому – огнём, мечом и яростью по их замкам. Да, можно было. Но какое в этом устрашение для будущего? Жестокость – это не то, что нужно славить, но без жестокости никуда и лучше выбрать и сотворить то, что действительно останется в памяти тех, кто придёт после.
Так будет страшнее. Так будет внушительнее. Так он остережёт других от ошибок.
Да, можно пустить устрашение на одну кровавость. Но по опыту каждый воин знает, что кровавость – это то, к чему в итоге привыкаешь. Не страшит опытного воина кровь. Не пугает просто гибель. А вот ужас, её ожидание, власть той фигуры, что эту смерть подготавливает спокойно, размеренно и очень сосредоточенно, держась при этом лаской с обречёнными, это страшно.
От такого человека можно ожидать всего. Или почти всего.
Ему предлагали даже быть бережливее к этому пиршеству! Мол, зима только прошла, каким будет год ещё неясно, а вот казна, господарь, казна не бездонна.
Но беречь деньги можно там, где это возможно. Для устрашения, а значит, для остережения будущих врагов, казны не жаль. Это тоже цель, это тоже важно. От того, что будут делать ближайшие сподвижники, зависит спокойствие всего остального.
– Гости, гости! – бояре разошлись не на шутку. Всего-то дюжина человек, немного жара, вина, обильная пища и манящая красота женских обещаний, и вот двенадцать человек шумят так, что их не отличить от крестьян на празднике плодородия.
Но спохватываются, вспоминают, где находятся.
– У всех есть вино в кубках? – вино есть у всех, слуги-стражники сегодня расторопны как никогда. В их жилах, должно быть, бьётся томительное ожидание, наливает силой их руки, призывает скорее покончить со всем. – Прекрасно! Итак, скажите мне честно, скажите мне правду…
Можно было и не задавать этого вопроса, а просто устроить резню. Но где же устрашение для будущего? Всякое зло получает свою кару.
– Сколько князей пережил каждый из вас? – долго готовился этот вопрос.
Сначала было желание спросить так: «сколько князей, считая моего отца, пережил каждый из вас?» – но эта формулировка была слишком мрачной и должна была сразу сгустить духоту зала до отчаянной точки и дать понять, что всё кончено.
Да, они все служили и отцу. Четверо из сегодняшних гостей, и вовсе были обязаны ему своим взлётом. Но предали. Побоялись неловкого положения земли – меж венграми и османами, струсили, решили сугодничать, солгали.
Предатели. А предателям нет места в этой земле. Слишком много врагов рядом, а значит – нельзя допустить, чтобы враги были и в самой, вверенной земле.
– Сколько же? – взгляд на каждого. Кто ответит? Нет, не так! кто ответит первым? Отвечать придётся каждому, но кто начнёт?
– Двух, мой господин, – неловкий ответ самого моложавого за столом. Смущение в его глазах. Чует?
Нет, ответы уже известны. Четыре луны назад они ещё были известны, ибо плох тот господарь, который прощает врагов прошлого. Может смениться власть, но те, кто служил ей, а после предал – всегда должны быть подвергнуты наказанию, ведь предавший однажды, предаст и снова.
Что, надо сказать, и показали документы. Тот же Станчул, будь неладен его праздный образ жизни в царящей в его землях нищете, сменил за период своего тридцатилетнего служения пятерых, а застал и вовсе шестерых.
Куда это годится? Почему боярин живёт так долго, а князья, что отдавали ему приказы, умирали и были преданы?
Нет, так не должно быть.
Они отвечают. Разные в своих голосах, одинаково чудовищные в ответах. Двое, трое… двое – это ещё бы можно списать на случайность, но всё уже открыли документы. Не случайность, а предательство, наглый подкуп, смена того, кто казался боярам слабее, на более сильного. А там снова смена.
Трое, четверо, четверо… как долго каждый из них был свободен! Как долго каждый из них скрывался от правосудия. И что это? Наивность господарей? Их вера в преданность своих вертлявых слуг? Надежда? Милосердие?
Куда привело это милосердие? Куда завело
