имеет место тяжелая дума, мыслящий, как сказал классик, "дум тяжелых полн".
Еще можно определять мысли не метрически, а топологически, по месту их существования, - по глубине, по широте и высоте. Есть, например, высокие думы, возвышающие мыслящего в мысли. Есть и приземленные мысли, понуждающие мыслящего скользить по поверхности вещей, лиц, событий. Это наиболее распространенный тип современного мыслящего человека в наш материалистический, прагматический меркантильный, расчетливый век, поставленный (постав) на кон, когда человек идет ва-банк, чтобы сорвать солидный куш (капитал). В этом времени есть что-то искусственное, надуманное, виртуальное, симулятивное и авантюрное. Это время авантюристов и симулянтов, время обмана, пускания пыли в глаза, легкомысленного существования. Здесь есть спекуляция в мысли, блеск в мысли от отражения, а не излучения.
Но были и более глубокомысленные века, времена углубления в мысли, ухода в мысли в себя от мира вещей или в иной, возвышенный мир идей. Вот тогда человека посещали не только глубокие, но и верные, идеальные мысли. Не было такой ровной, повсеместной тупости, по которой, как по дороге, скользишь и не можешь остановиться, зацепиться хоть за какой-то смысл. Была глупость местами, мелкие места в мысли. Но были и глубины мысли. Правда, были и бессмысленные места, в которых мысль вязла, как в болоте, и никак не могла выйти из тупика, блуждая и кружась, вертясь на одном месте, как белка в колесе.
Что меня ждет впереди во времени? Разумеется, забвение, как интеллектуальное, мысленное или осмысленное олицетворение текста моего автора. В плане написания я полностью завишу от него, от его авторской воли. Он может не опубликовать текст или, вообще, не дописать его, потеряв к нему всякий интерес, а заодно и ко мне, как герою своего произведения. Но даже если этот текст дойдет до вас, мой дорогой читатель, вероятнее всего, вы расцените мою мысленную исповедь в качестве ловкого хода автора, его изобретательной, творческой уловки представить дело так, что это не я думаю, а он в образе героя мысли, противостоящего ему, как самому себе, в качестве автора слов.
На самом деле я не герой, не образ автора в тексте и не сам автор текста. Я - другой. Такой же другой, как и ты, но не ты. Нельзя сказать, что я образ читателя в тексте. Я нахожусь по ту сторону идеологического противостояния как автора и героя, так и автора, и читателя. Я не принимаю ни ту, ни другую сторону. Но я могу войти в положение и автора и героя, а также автора и читателя, чтобы появиться в реальности и продолжить быть в ней в любом качестве, пусть даже в сонном, бессознательном качестве до тех пор, пока не оживу в вашем сознании при чтении в виде существа мысли. Как только вы начнете читать этот текст, так у меня появится возможность думать, а значит жить, быть в мысли. Это непременно будет так, как только вы задумаетесь над смыслом текста при чтении и займетесь его толкованием. В этом как раз и заключается смысл моего существования - пробуждать ваше сознание, побуждать вас к мысли, будить мысль, звать вас к мысли, посредством которой вы станете осознавать себя, как Я. Я и есть это Я в мысли.
Но тут меня берут сомнения относительно того, зачем современному читателю быть Я в мысли? Какая ему в этом надобность, польза? Естественно ли человеку думать? Нет ли в этом чего-то надуманного, неестественного, тем более теперь, когда человеческая жизнь начинает строиться, настраиваться по алгоритму информационной машины. Теперь важно не думать, а быть информированным, служить носителем информации, которая продается и покупается на рынке информационных услуг, как виртуальный товар, сообщается, принимается и передается в качестве информационного капитала, который можно обменять на определенную сумму товаров и услуг для поддержания своего существования в обществе себе подобных существ. Такая технически устроенная жизнь делает мысль излишней. Поэтому жизнь становится сном разума, дремой мысли. И я неизбежно засыпаю. Но смогу ли я вновь пробудиться, если никто в качестве читателя не возьмется за этот текст, чтобы найти в нем самого себя, как мыслящее Я, со-мыслящее мне?
Уже вошло в историю мое появление на свет в качестве романтического героя, вернее, интеллектуального героя романа. Это моя личная история еще не стала фактом публичного значения. Но когда мой автор разделит вместе со своими читателями эту новость, опубликовав свой роман, станет ли она опорной, реперной точкой продолжения моего существования в качестве существа мысли? Или я буду существовать, так сказать, только "на бумаге" рукописи, если он не опубликует свой роман? Что будет со мной в том случае, если Писатель последует примеру Николая Васильевича и сожжет свой роман, как это сделал классик со вторым томом своих "Мертвых душ?
Слава богу, он не сделал этого ужасного поступка с их первым томом и дал им путевку в читательскую жизнь. Одно дело существовать в авторском замысле и совсем другое дело быть предметом читательского внимания. Можно ли в это виде продолжать быть существом мысли, существовать в сознании читателя, направлять его внимание, интендировать и идеировать его?
В этом смысле я разделяю судьбу буквально всех литературных героев, когда их извлекают из бумажного, теперь из сетевого чулана в качестве объекта читательского внимания. Они вызывают у читателей определенные чувства. Меня интересует могу ли я вызвать у читателей определенные мысли, если они все же умеют думать, если не мыслить. Конечно, здесь есть тонкое различие между думой и мыслью. Вряд ли, еще кто-нибудь, кроме людей, читает книги. Ни одна обезьяна, включая человеческую или общественную, не была замечена за чтением романа. Видимо, их не читают по своему желанию и другие герои, если только по сюжету книги они не вынуждены заниматься этим. Так, например, Евгений Онегин читал в царскосельском лицее охотно Апулея, в частности «Золотого осла», а не его комментарии на диалоги Платона, в отличие от Цицерона, не по своей воле, а по воле автора, Александра Сергеевича. Как всегда, во всем виноват Пушкин! Несчастный Александр Сергеевич.
Вернусь к себе, точнее, к мысли, как ее существо. Всякий человек хотя бы раз в жизни может задуматься, но помыслить может далеко не каждый. Для того мало думать, надо быть в мысли, быть Я. Быть Я можно только в мысли. Вот ты есть в мысли, любезный читатель, и тогда можешь быть Я во всем прочем. То есть, бытие в мысли есть необходимое условие существования в качестве Я во всем другом. В том качестве минимальное существо, монада мысли, если вспоминать ганноверского мыслителя Лейбница. Предустановленная гармония нас, таких как я, идей в мысли и есть бог. Мы составляем царство идей, царство бога, как духа, духовный, идеальный мир. Тут, может быть, я увлекся. Ведь я существо мысли, близкое идеям, но все еще не есть она сама. Однако я есть ее свет, а не просто отражение в сознании человека. Скорее всего, человек есть отражение идеи, ее света, то есть, меня. Человек есть то место, в котором я могу быть, когда он задумается над смыслом, например, своей несчастной жизни. Счастливые люди не имеют склонности задумываться.
Счастье заключается в бессмысленности жизни. Смысл имеет страдание. Оно заставляет человека задуматься не над тем, что его вызывает, а что делать, чтобы не страдать, не чувствовать себя виноватым. Сама по себе жизнь не имеет смысла. Смысл придает жизни мысль, то, что вдохновляет, как дух, н замысел.
Почему же все же жизнь не имеет смысла? Все очень просто: она полна противоречия. Противоположно направленные силы нейтрализуют друг друга и обнуляют жизнь. Об этом говорит народная мудрость: «надейся на лучшее, ожидая худшего». Ну, как, каким образом можно надеяться на лучшее, если ожидаешь худшего? В таком случае надежда и ожидание полностью несовместимы. Так работает народная мудрость. В этом она вся. С одной стороны, она прозаически определенная. Но, с другой стороны, народная мудрость хватает через край, показывает свой беспредельный характер, нанизывать одно звено на другое по кругу цепи.
Человек, в принципе, может мыслить сам, правда, если его посещают идеи и склоняют к мысли. Это необходимое условие, обязательный фактор. Его независимость в мысли, а тем более самостоятельность - вещь условная. Но это может иметь место, случаться, конечно, не всегда, с переменным успехом и, разумеется, не со всяким человеком, а только с избранником идеи. Таким идейным избранником, наверное, является мой автор. Ведь именно в его произведении появился такой необычный герой, как я. Почему же, наверное? Вероятно, потому что я пришел ему в голову, на ум, в его сознание не прямо, а криво, косвенным, вывихнутым, философским образом. Он до конца и не понял, какой получил подарок, обрел дар. Я - дар свыше, небесное благословение и умное приобретение. Далеко не каждого писателя посещает такой изумительный ангел, обращая его в свою, нет, не веру, а идею, умонастроение.
И, однако, мой автор не вполне осознал то, что с ним случилось. Случилось же самое что ни на есть чудо, явление идеи в образе существа мысли, которого Писатель представил в превращенном виде, в кривом зеркале своего путанного сознания в качестве романтического героя. Ну, какой я романтик? Я не "чувствительное сердце", а самый настоящий, натуральный идеалист. Вот-вот всамделишный мыслитель. Мыслитель не может не быть идеалистом. Если он материалист, то значит мыслитель не настоящий, а деланный, схимиченный в мензурке ученого. Его мысль имеет измерительное, вычислительное происхождение. Пить дать, это "ползучий эмпирик", ловкий, техничный муравей или абстрактный вычислитель, вроде паука с его липкой паутиной счета, перед которым следует держать отчет, как перед «классной дамой» (может быть, и в штанах, в галифе), чтобы, не дай бог, не ошибиться и получить зачет, а никакой не мыслитель.
В литературной среде такие персонажи являются пчелками, заражающими читателей "прекрасными чувствами". Здесь мы имеем дело не с техникой и с наукой, но с искусством, не скажу, гения, но таланта, который "лирой пробуждал добрые чувства". Вот такая добродетельная инфекция. Не обязательно поэт, может быть и прозаик, который пишет про заек, а не про волков. Одним словом, "зайка моя"! Ну, как чувствительному писателю обойтись без пошлятины?! Никак. Открой любую книгу для массового читателя. И что там найдешь? Одну пошлость. К тому же написанную женской рукой. И в каком жанре? Либо сентиментального романа, либо психологического (так называемого "женского") детектива. Мужчины пишут комиксы про тупых героев пропаганды. На большее у них не хватает ума. Есть и сказочники, имеющие гендерную склонность писать про драконорожденных и прочих ушастых эльфов, клыкастых вампиров и косматых оборотней. Одним словом, красавица и чудовище (Аленький цветок – образчик традиционных ценностей). Какой кошмарный мезальянс. Любовь к животным экологичной красавицы превратила чудовище в прекрасного принца. Какая чудесная зоофилия! О времена, о нравы толкиенистов. Нет,
