увеличению, как награду или наказание, принимал Совет. Но вот о способах молчали все. И хотя были жалкие попытки провести законопроект о недопустимости мучений для смертных, его не поддержали.
–Люди поступают ещё хуже по отношению к своим собратьям.
–Но люди их не выпивают.
–Они поступают гораздо хуже!
В итоге – сошлось всё на совести. На совести вампира. Так что герцог Гриморрэ не нарушал закона. За что было его наказывать?
Сегодня, в полнолуние (никакого эффекта мимо!) у Гриморрэ была очередная жертва. Он готовился к ней уже долго, выжидал этот необходимый срок по закону, разрешающий, наконец, снова убить.
И ночь пришла. И герцог Гриморрэ, облачённый по такому случаю в новую чёрную мантию, ушитую серебром и россыпью мелких рубинов (дорого, но удовольствие должно быть даже в такой, самой долгой жизни), стоял уже на специально построенном возвышении посреди идеально очерченной лесной поляны.
В небе стояла беспощадная равнодушная луна, проливающая свой жестокий свет на эту полянку. И свет расходился равномерно, и возвышал того, кто уже был возвышен.
Гриморрэ стоял на чёрной, подбитой бархатом трибуне. Всего три ступеньки поднимали его над поляной, и всего на три ступени возвышался он над всеми, и всё же – это был эффект господства, это было своеобразной красотой, вернее – одним из многих шипов этой самой красоты.
Он стоял мрачным изваянием, возвышаясь над всеми. Луна серебрила его фигуру, отражалась от рубиновых и серебряных нитей, ярче выхватывая их на фоне чёрного одеяния…
А на полянке, в самом центре уже ждал особенный стол. На резных ножках, купленный по случаю в Афинах, приписанный мастеру с таким именем, которое даже Гриморрэ без брани не мог повторить, он был накрыт сейчас дорогими тканями, тяжёлыми и недоступными простым смертным.
Не стол даже, а ложе!
Вокруг стола – слуги Гриморрэ, те, кто называл его Хозяином. И они стояли кругом, облачённые также, по случаю, в новые шёлковые чёрные мантии с капюшонами, только с вышивкой победнее – всё-таки главным должен быть Хозяин.
В руках некоторых свечи – конечно же, слепленные из чёрного воска. Другие, кому не досталось свеч, стоят, скрестив руки на груди, в немом почтении. Правда, есть среди них ещё один – слуга с дорогим футляром. Футляр раскрыт, из него блеск – кинжал. Особенный кинжал, выкованный не для битвы, но для причинения боли.
Гриморрэ поднялся на трибуну давно, но всё не мог наглядеться на полянку и на всё то, что та содержала. Ему нравилось, Хозяин был доволен. Этого он ждал. Это несло ему удовольствие.
Гриморрэ поднял затянутую бархатной перчаткой ладонь вверх и сверкнуло на его пальце кольцо. Сам Гриморрэ считал, что это дурной тон – носить украшение поверх перчаток, но мода была беспощадна и сейчас он поклонялся ей также, как и всему, что было создано для его услаждения.
–Мы собрались здесь, в эту ночь, при луне, что станет нам свидетелем…– слова были пустыми и не имели смысла. Это был пафос. Но это несло наслаждение герцогу Гриморрэ, поэтому он произносил их с особенным смакованием, делая театральные паузы и торжественно оглядывая всех своих прислужников.
Наконец последовал и приказ:
–Ведите её!
И тотчас, двое слуг, ожидавшие именно этих слов, нырнули в темноту, скрылись из-под власти лунного света и вскоре появились. Они шли с особенной торжественностью и медленно, а между ними билась, дрожала нежная девушка – совсем юная, только-только вступившая в пору расцвета. Она была облачена в светлые, почти прозрачные от тонкости одежды – платье невинности!
Вообще-то, когда слуги Гриморрэ её поймали, она была одета как и подобает крестьянке. Но случай требовал всеобщей подготовки, поэтому крестьянскую девчонку, готовя к ритуалу для Хозяина, не только отмыли, надушили и переодели, но ещё и порядком изменили её внешность – исчез румянец щек за пудрой, исчезла грубая коса, превратившись в рассыпавшиеся по плечам чудные локоны, убранные умелыми руками…
Она была хороша и не похожа на себя прежнюю.
А ещё – она была обречена.
Она не видела куда её ведут – её глаза были завязаны чёрной шёлковой лентой. Гриморрэ любил этот эффект, когда жертва видит его, трибуну, приготовленный стол-ложе впервые. Это сразу же поражает их всех.
Сняли повязку. Она забилась, закричала. Гриморрэ не дал знака остановить её. Он позволил ей кричать, потому что это было лучшим дополнением ко всему, что происходило и должно было ещё произойти на этой полянке.
Девушка выбилась из сил. Она молила, плакала отпустить её, но Гриморрэ, и вслед за ним, конечно же, его слуги, хранили молчание. И в этом молчании она ощутила безвыходность своего положения.
–То, что ты сегодня здесь, с нами – это особенная честь. Честь для тебя, смертная!
Гриморрэ нравилось на слове «смертная» или «смертный» вдруг сверкнуть краснотой глаз. В полумраке, когда светом была лишь луна, да отблесками несколько свеч, это смотрелось особенно пугающе.
Девушка испугалась. Она попыталась упасть, но сильные слуги вернули её. Она плакала, не смея пошевельнуться, а из темноты, медленно спускаясь по ступеням со своего возвышения, шёл герцог Гриморрэ. Шёл прямо на неё.
Он не торопился, он вкушал страх, который нарастал с каждой минутой в этом хрупком теле.
Но каждый путь кончается и вскоре вампир уже был лицом к лицу со своей жертвой.
–Пожалуйста, не надо! – взмолилась смертная.
Гриморрэ беспощадно расхохотался. Сочувствия в нём не было. вообще-то, он знал про сострадание и даже испытывал его, но сейчас, в ту минуту, когда он был в своей стихии, когда он был ужасом, сострадание оставило его.
Двумя пальцами – ледяными, как и полагается голодному вампиру, он рванул её лицо за подбородок вверх, не заботясь о том, больно ей или нет. Оценивающе оглядел её, как лошадь или рабыню.
Она плакала, не делая попыток вырваться. Гриморрэ отпустил её и спокойно сообщил:
–Ты умрёшь этой ночью.
–Почему…– попыталась она что-то добавить к своему вопросу, но слёзы снова захватили её.
–Потому что ты ничтожна, – объяснил Гриморрэ. – Ценности в тебе никакой. Что ты можешь? Что ты дашь этому миру? Самое лучшее, на что ты способна – немного развлечь меня. и то, только по причине того, что я милосерден.
Вариации у герцога были разные. Он иногда отвечал на подобные вопросы жертв очень просто: «я так хочу», иногда не отвечал. Иногда снисходил до какой-нибудь лживой, придуманной им же теории, которая должна была оправдать его поведение. Но всё это было лишь от тоски и лишь для удовольствия и не имело под собой никакого практического доказательства и даже смысла.
Недавно ему очень понравилось заходить через ничтожность смертного. Сейчас к этому и пришёл.
–Что ты можешь? Почему ты должна жить? – допытывался Гриморрэ, наслаждаясь страхом своей сегодняшней смертной.
А та дрожала, и едва ли понимала полностью смысл весь его слов. Обычное, простое лицо. Какая судьба её могла ждать? Семья, дети, работа, тяжёлая работа, старость. Но вмешалась судьба в лице и воле герцога Гриморрэ и вот уже ей не выйти замуж, не станцевать свадебного танца со своими подружками и не стать матерью.
–Так и я думал! – с усмешкой произнёс Гриморрэ. Он зашёл за спину своей жертвы, полюбовался просвечивающими через ткань одеяний формами. Конечно, он видал много тел, и уже не было ему интересно, ничего не могло его удивить, но в этой её позиции жертвы, которая ждала своего смертного часа, и которая была обречена на долгое умирание всё ещё был для него какой-то трепет.
Гриморрэ легко провёл по её спине. Она вздрогнула и треснула ткань, вслед за её движением, подчиняясь воле вампира.
Ткань скользнула на землю. Смертная дёрнулась, пытаясь прикрыться. Смотрела она в лицо смерти и чувствовала на спине своей взгляд самой смерти, а всё же стыд побеждал.
Но ей не дали спасти свою честь хотя бы так. Слуги развели ей руки с силой, не давая шелохнуться, и повели её, стыдящуюся, рыдающую, несчастную к приготовленному столу-ложу.
А один из верных слуг уже подавал кинжал своему Хозяину. Тот самый кинжал, который создан был не для борьбы, а для причинения боли.
–Да будет на то воля тьмы! Да будет луна нам свидетелем…– провозгласил Гриморрэ, вознося руки с зажатым в них кинжалом к небу. Луна серебрила острие.
–Да будет на то воля тьмы! Да будет луна нам свидетелем…– повторили послушные слуги, жадно вглядываясь в серебряное лезвие кинжала.
Жестокость тоже может завораживать.
Смертная пыталась биться на своём ложе. Она уже не стыдилась своей наготы. Она пыталась спастись, хотя это было, конечно, невозможно.
Гриморрэ медленно приблизился к ней, не сводя с неё взгляда. Он решил убивать по-людски, чтобы помнить о своей принадлежности к высшей силе.
Он провёл остриём по её животу, повёл лезвие вверх. Она замерла и часто-часто дышала, всхлипывала. Он ещё не резал. Он только очерчивал невесомый узор, который совсем скоро должен был проступить капельками невинной крови на её несчастной коже.
–Тш…тише, – посоветовал Гриморрэ. В нём теперь без труда прослеживалось весёлое сочувствие. То самое, от которого нет толка, и от которого только больнее.
Девушка дрожала, плакала, мычала…
Гриморрэ сделал первый надрез на её коже. За эти века он прекрасно изучил людскую плоть. Он знал где резать, чтобы было больно и как это делать, чтобы смертная не умерла раньше, чем он позволит.
Проступила кровь. Девушка застонала. Нет, ей ещё не было настолько больно, но это был стон отчаяния. Её держали, сильно держали, распяв по столу. И она ничего не могла изменить в надвигающейся беспощадной смерти.
Гриморрэ коснулся губами открытой раны. Крови было ещё мало, но он попробовал её. Отстранился и снова занёс кинжал…
Теперь ей стало по-настоящему больно. Она заорала бешено, боль хлестанула через каждую частичку её тела.
–Не дёргайся, – посоветовал Гриморрэ, подставляя поднесённый одним из почтенных слуг своих витой, изукрашенный кубок под кровь. Кубок наполнялся. Девушка кричала – Гриморрэ давил лезвие на открытую рану, углублял её.
Она охрипла.
Кубок с кровью пошёл по рукам вампиров. Самое сложное было – не выпить больше, чем нужно. Гриморрэ не любил, когда кто-то из его прислужников оставался без угощения. Сразу же пропадала чистота ритуала и возвращалась реальность с чьей-то непомерной жадностью и глупостью, с чьим-то неумением держать себя в руках.
Зная об этом некоторые из прислужников, особенно из числа старых, научившихся самоконтролю, только делали вид, что пьют. А дальше отдавали кубок. Впрочем, дело было не только в страхе того, что кто-то ошибётся и выпьет больше, чем положено.
Некоторыми двигала жалость. Последней, кто должен был принять кубок, была новенькая, совсем свежая вампирша – Одетта. По меркам не только вампирским, но и людским, она была ребёнком, чуть младше даже той жертвы, что сейчас кричала перед нею.
Одетта умирала от проказы, когда Гриморрэ наткнулся на неё во время одной из прогулок, которые и в людской, и в посмертной жизни считал обязательными. Гриморрэ пожалел её и спас. Но это было так недавно!
И у некоторых дрогнуло – они обойдутся, а дитя? Нет, пусть пьёт.
Одетта получила почти половину кубка с кровью смертной, и кровь была проглочена ею мгновенно, она и вкуса не
