Крысолов.33 глава

То, что она рассказала превосходило все подозрения Казимира. Иоахим задумал дьявольски хитрый и дьявольски циничный план, грозивший всему городу. Договор с Шальбургом действительно существовал. Только целью это соглашение имело не обогащение Говорога, пусть и к выгоде обеих заключивших его сторон. Шальбургские мануфактурщики по дешёвке покупали собственность своего давнего конкурента, чтобы ликвидировать его. «Делец» работал на опережение. Его агенты излазили все окрестности вдоль и поперёк, но не нашли новых глиняных пластов. Только старые уже разработанные карьеры давали ещё глину, больше её нигде не было. Заканчивался главный ресурс, на использовании которого он богател и строил своё могущество.  Закупать глину у соседей и везти её было слишком затратно, а в условиях кризиса уже не подъёмно. Прочие отрасли производства давно перестали быть доходными. Рассчитаны они были, в основном, на внутреннее потребление. Говорожцы давно приучились затягивать пояса и ограничивать свои потребности. Это был замкнутый круг. Люди по бедности не могли тратить больше денег и потому то беднели ещё больше. Предвидя скорое банкротство, Иоахим хотел выжать хоть какую-то прибыль. Обнищание всех, кто работал на него, было внесено в разряд неизбежных потерь, сотни людей попали в графу расходов как вычеркнутые цифры.
Он постепенно выводил все доступные ему ещё средства из города. На мануфактуре уже поставил крест, не сомневаясь что сможет и в другом месте создать своё дело. Когда-то начинал с нуля, теперь же у него скапливался недурной капиталец. До тех пор, пока из Шальбурга не заявились, чтобы предъявить права на то, что им принадлежит,  хотел выжать всё, что можно. Затем в удобный момент он бы покинул город, якобы по делам. Чтобы не вызывать подозрения жена должна была незаметно выехать следом спустя некоторое время. Таков был его план.

Иоахим всё учёл. Он любил и умел пустить пыль в глаза. Свою лавку вывел когда-то в разряд успешных тем, что нацепил над входом большую и броскую вывеску, оповещавшую потенциальных покупателей, что это «лучшая в Говороге скобяная лавка». Теперь он соорудил такую же вывеску для всего города, которая с реальностью соотносилась точно так же, как и та беззастенчивая самореклама. Чудо-станки, которыми все так восторгались, были обманкой. Из Шальбурга были привезены пустые ящики. Эта манипуляция преследовала сразу две цели. Во-первых, это было явственное подтверждение сделки с Шальбургом. Во-вторых, оправдывалось урезание жалований. Дескать, в преддверии скорого счастливого будущего надо было пережить тяжёлый исторический момент, что требовало содействия от всех сопричастных этому и, значит, надо было затянуть пояса и т. д.
И все так или иначе играли ему на руку. Гросс сначала перестал мешаться под ногами, а теперь и вовсе позволил загнать себя в капкан. Позорно сваленный со своего поста он уже не представлял бы никакой опасности. Ручной мэр, призванный заменить его, держал бы под контролем администрацию и служил бы противовесом против полиции, которая пока ещё оставалась фактором непредсказуемым. Праздник должен был умаслить всех горожан, довольных и недовольных его инициативами.
Одного стратег не взял в расчёт. Собственную жену. Переоценил свою власть над ней. Любил он её всё же не обычной любовью мужа к жене, даже, может быть, мужчины к женщине. Чувства его были далеки от платонических и скорее напоминали отношение собственника к редкой и ценной безделушке. Его «любовь» была сугубо прагматического характера. Согласно деловому принципу ради получения прибыли в итоге он мирился с неизбежными убытками, как то её  неподдающаяся логике принципиальность и не приносящая дивидендов забота о бедных. Иоахим «прощал» ей все эти причуды, взамен получая её имя. Так они жили, если не в гармонии, то по крайней мере без конфликтов. Теперь же его безвластная (потому что без денег) супруга восстала против него. Впервые кто-то открыто выступал против его воли. Он подробно расписал все опасности, которыми ей грозило «бессмысленное и напрасное упрямство». Предрекал разорение, самую страшную участь, какую мог вообразить. Догадавшись, что это могло быть важно для неё, добавил к ужасу бедной жизни позор. Впустую, Шильда наотрез отказывалась покидать город. Иоахим не понимал этого и считал излишним даже пытаться понять. Собственная жена, принадлежавшая ему, по сути купленная им, вдруг обнаруживала собственное мнение.
Это была первая их ссора и первый раз, когда они говорили друг с другом по душам. Иоахим, сыпя доводами и аргументами, чуть не кричал. Шильда сохраняла непроницаемое убийственное  спокойствие. Хотя внутри неё, несомненно, бушевал огонь негодования, иначе она не смогла бы выдержать натиск. После, как утихли страсти, они разошлись каждый на свою половину. Иоахим не сдался. Времени у него было ещё предостаточно. В себе он никогда не сомневался, да и других забот хватало. Обреченное производство всё равно нуждалось в надзоре.

Шильда же, предоставленная сама себе и одинокая от этого более, чем когда-либо прежде, заметалась как птица в клетке. Не зная что делать и у кого искать поддержки. Ей и посоветоваться было не с кем. Первым её порывом было броситься к брату. Но она даже не знала где он живёт. От родного и единственного близкого ей человека отделяло и нечто посущественнее расстояния. Чувство вины и стыд, удесятеряемые гордостью, удерживали её. Видимо, схожие чувства владели и Ширусом. Стена между братом и сестрой была непреодолима, при том что каждый первым был готов броситься на её приступ.
Только крысолов волею обстоятельств был связующей ниточкой между ними. Общественное положение посредника нимало не смущало её, едва ли она вообще уделяла какое-то значение этому фактору. В семье Цели берегли собственное достоинство, не посягая на достоинство других людей. Хотя крысолов и пребывал на положении слуги, если не ниже, Шильда не видела в нём безвольного исполнителя. В  первую очередь это был друг её брата. Как для Казимира обаяние сестры распространялось на Шируса, так и для неё, трепетавшей перед братом, Казимиру доставалась часть его влияния.

— Ведь вы поможете, вы не побоитесь его, — она с мольбой смотрела ему прямо в глаза.
Казимир теперь не мог, не смел отвернуться. За один этот взгляд он готов был вырвать своё сердце и бросить к ее ногам. Она излила свою душу перед ним, без всякого стеснения, без задней мысли. Снизойдя к нему она только вознеслась с царственного пьедестала к божественным высям. Преклонение его перед ней перешло в почитание. Он обманулся во всех, кто его окружал: в друзьях, врагах, но не в ней. Она оказалась ещё более чистой и нежной, чем он предполагал. Она была для него как колышущийся огонёк свечи на безжалостном ветру. Сможет ли он уберечь её? И как?

Он пообещал помочь. Эта незатейливая разговорная формула была нерушимой клятвой по сути.
Её доверие окрыляло и возносило на небеса, но в то же время сопричастность её беде и бремя ответственности, камнем тянули вниз.
Казимир вышел в двояком состоянии: окрылённый оказанным ему доверием и с новым грузом на шее, тысячекратно более тяжким, чем все прочие заботы. Голову распирало от стольких мыслей. Вот что крылось за последними маневрами «Дельца». Знал ли Маленчик все детали? Стоило ли вовлекать Шируса? Или лучше уберечь его от назревавшего конфликта? Но одна мысль была наиболее прицеписта. Не мог забыть о детских вещах. У  Шильды будет ребёнок? Несмотря на то, что у неё был дееспособный, ещё какой дееспособный, муж, он не мог представить их вместе, живущих обычной семейной жизнью. Иоахим страстно прижимающий её к своей груди, Шильда воркующая ему на ухо нежные слова. Такое было невообразимо. Они слишком разные, как обитатели разных сфер, как витающая среди облаков птица и ползающая по грязи змея. Но она всё же согласилась выйти за него... и теперь ребёнок... Он должен был узнать наверняка.

Натолкнувшись на дежурившего при входе привратника, спросил его с напускной беспечностью.
— Так вас можно поздравить с прибавлением семейства? Заметил у госпожи детские вещи. Уже готовится?
Привратник содрогнулся, будто Казимир скощунствовал над чем-то святым. Он тяжело вздохнул. Задумался, прикидывая, стоит ли говорить.
— У госпожи был ребёнок. — раздались его сухие и страшные слова.
Казимир рухнул в пропасть. Как же он винил себя и проклинал потом за это. Уточнять не стал, был ли то выкидыш, неудачные роды или смерть в младенчестве. Как будто для материнского сердца есть какая-то разница. И что тяжелее: выносить, родить, узнать, полюбить и вдруг лишиться своего ребёнка или потерять его, так и не изведав радости появления новой жизни? Как мужчина он даже отдалённо не мог представить силу её горя. С ней произошло самое ужасное, что только может случиться в жизни женщины. Вот что за недуг угнетал её. Она была создана, чтобы быть матерью, и не могла ею стать.
Никто никогда не говорил ему об этом. Ни болтушки Гвэн и Ильза, ни краснобай-трактирщик, ни рыночные кумушки, ни грубиян-кузнец. На него изливали потоки мелких сплетен, но ни разу не обмолвились об этом. Город, все его жители свято блюли страшную тайну семьи Цели.
Грубоватые, поверхностные говорожцы оказались значительно лучше, чем о них думал Казимир. Прожжённый хитрец, знаток людей ошибся вообще во всех, кто его окружал. Которая уже по счёту это была ошибка? Маленчик провёл его как мальчишку, Гросс и Лаптэк играли им, как хотели. И все говорожцы были совсем не такими, какими он их видел.

Крысолов почувствовал мощную тягу к действию, к сопротивлению всем и всему — если потребуется то и самой реальности. Он готов был сразиться со самым страшным чудовищем, с Лаптэком, с Цели. С кем угодно. Решительности ему было не занимать, оставалось только понять, что нужно делать, чтобы спасти себя, Её, всех.
К чёрту! Хватит шляться по трактирам и борделям! Хватит пить! Надо действовать. Бороться. Крыс надо уничтожать. И самую хитрую бестию можно заманить в ловушку. Говорог нуждается в очищении. От своих крыс. Кому, как не ему — крысолову, это выполнить? Это его миссия, его долг. Казимир впервые проникся той идеей, что пытались внушить ему сознательно Ширус и бессознательно Милута, дорогие его сердцу люди. Образ Шильды Цели сросся со всем городом. Спасение её было спасением города и наоборот. Он должен был спасти всех их. Но как?
Он получил в руки смертельное оружие, но воспользоваться им не мог. При любом ударе по Иоахиму неизбежно пострадала бы и Шильда. Надо было его не уничтожить, а устранить как-то из её жизни, убрать вообще из Говорога. К доверенной тайне нельзя было подпускать ни Гросса, ни Лаптэка, ни кого-либо другого. Гросс раздул бы скандал. Лаптэк устроил бы обыск или что похуже. Судьбу Шильды можно было доверить простым говорожцам. Вот если бы существовала возможность каким-нибудь образом раскрыть им глаза, минуя хозяев города. Если бы можно было рассказать правду сразу всем.

Когда мыслей слишком много, голова отказывается работать. Со дна опустошённой души ничего не поднималось. Утомлённый, истерзанный рассудок не мог произвести ни одного, хоть сколько-нибудь оформленного